– Я не успел переодеться. – Бенджамин Сингх показал на свою одежду, чувствуя заметную неловкость из-за того, что на нем были полосатая безрукавка, коричневые брюки и фиолетовая рубашка. – Я посещаю мою сестру, Рут, каждый понедельник, чтобы сделать у нее уборку, – пояснил он. – Она уже очень старая, и ей тяжело поднимать пылесос. Как только я открыл входную дверь, сразу же понял – что-то не так. Она сидела на стуле в подвальном этаже, одетая для похода в магазин, и это само по себе странно, ведь она знает, что покупками всегда занимаюсь я. Рут только составляет список. Ее тело уже остыло.
– Ты меня, конечно, извини, но я не понимаю, почему ты сразу же не вызвал «скорую», – сказал Брайант. Он вспомнил, что в новом офисе нельзя курить, и потушил трубку, не дожидаясь жалоб Лонгбрайт.
– Она была мертва, Артур, – мертва, а не больна. Полицейский участок Кентиш-Тауна всего в трех улицах от ее дома, я пошел туда и встретился с дежурным сержантом, но мне не понравилось его отношение – он тоже посоветовал мне вызвать «скорую», – вот я и приехал сюда.
– Бен, ты же знаешь, что мы больше не берем дела «с улицы», – запротестовал Брайант. – Теперь они должны приходить к нам по соответствующим каналам.
– Но когда я нашел ее, у меня тут же возникла мысль…
– Артур, вообще-то этот разговор полагается записывать, – перебила Лонгбрайт. – С сегодняшнего дня мы должны четко придерживаться устава.
Брайант порылся в картонной коробке, стоящей у его ног, и извлек оттуда видавший виды диктофон.
– На, возьми, – он протянул его Дженис, – попробуй сама. У меня он почему-то не записывает. Наверно, я что-то не так делаю.
Фирменный беспомощный взгляд Брайанта излучал невинность, но с Лонгбрайт такие трюки не проходили: слишком хорошо она изучила способность шефа вызывать неисправности в простейшем оборудовании. Брайанту больше не позволялось даже приближаться к компьютерам – из-за размагничивающего эффекта, который он оказывал на чувствительные приборы. Его заявка на посещение компьютерных курсов вот уже в шестой раз была отклонена начальством из опасения, что он вызовет катастрофу государственного масштаба, если получит доступ к отделу информационных технологий полиции. О способности Брайанта ловить своей «тарелкой» старые выпуски передачи «Воскресный вечер в лондонском „Палладиуме“» рассказывали с восхищением, но рассчитывать, что «Фортеан таймс»[4] объяснит этот феномен, не приходилось.
– Ладно, пора нам взглянуть на твою сестру, – сказал Артур, с усилием поднимаясь со стула.
Медлительный, замотанный шарфом, упрямый до грубости, близорукий и дряхлый, Брайант казался еще более растрепанным, чем обычно, по причине происходящих в его жизни потрясений. Седые волосы полукругом вздымались у него над висками, словно бы он дотрагивался до шаров генератора статического электричества в Музее науки. И все же в его поблекших синих глазах таился дух столь же твердый и колючий, как почва зимой. Об Артуре говорили, что его независимость граничит с раздражительностью, а индивидуализм – с чудаковатостью, и такая характеристика была довольно точна. Что касается его энергичного напарника Джона Мэя, то этот привлекательный пожилой мужчина, на три года младше Брайанта, обладал ощутимой харизмой, отличался современными взглядами и природной коммуникабельностью. А Брайант был одиночкой, знающим и скрытным, с умом уклончивым и лукавым – в противовес уравновешенному мышлению Мэя.
– Слушай, Дженис, когда Джон наконец соблаговолит появиться, не могла бы ты направить его к нам? Где мы, кстати, будем?
– Балаклава-стрит, дом пять, – сообщил Бенджамин. – Это между Инкерман-роуд и Альма-стрит.
– А, значит, дом твоей сестры был выстроен в тысяча восемьсот пятидесятые. Тогда появилась масса названий в честь сражений Крымской войны. Городские советы Викторианской эпохи просто обожали такие жесты.
Брайант знал исторические факты вроде этого, но, увы, не помнил ничего из происшедшего за последние двадцать лет. Современность была спецификой его напарника. Джон Мэй помнил все дни рождения, а Артур Брайант с трудом запоминал имена. Природное обаяние Мэя обезоруживало самых ярых противников, а Брайант мог и монахиню вывести из себя. У Джона были подруги и родственники, вечеринки и друзья, а у Артура – его работа. Мэй улыбался в лучах восходящего солнца, а Брайант щурился и отступал в темноту. Каждая соответствующая выпуклость и впадина в их характерах свидетельствовала о симбиозе, возникшем у них за долгие годы. Они были пригнаны друг к другу, как детали старой мозаики.
Подождав, пока Брайант выйдет из кабинета, Лонгбрайт открыла все окна, чтобы выветрить удушающий запах краски. Затем она принялась распаковывать новые компьютеры, радуясь, что старик может снова занять себя работой; в последний месяц он всех доводил до белого каления, ведя себя как больной ребенок в дождливый день.
Внезапное намерение Артура переехать стало для всех неожиданностью. Более того, он решил покинуть свою хозяйку – женщину, более чем сорок лет терпевшую его ужасное поведение. Альма Сорроубридж была потрясена и задета решением жильца оставить ее в Баттерси – он в одиночестве переезжал в помещение бывшей фабрики зубных протезов в Чок-Фарм. Открывая коробки и разматывая шнуры, Лонгбрайт размышляла о мотивах Брайанта. Возможно, Артур чувствовал, что жить ему осталось недолго, и хотел отдалиться от тех, кто ему близок. Как ни странно, его дряхлость возрастала, когда он оказывался вдали от смерти. И наоборот, ничто так не помогало ему сконцентрироваться, как близость к недавней трагедии. Самые чудовищные события словно бы снимали с него бремя лет.
Поймав себя на том, что напевает во время работы, Лонгбрайт снова почувствовала себя счастливой.
– Значит, вы с мистером Мэем все еще заведуете Отделом аномальных преступлений? – завел разговор мистер Сингх, ведя свой маленький синий «ниссан» от Морнингтон-Кресент до Кентиш-Тауна.
Брайант передал отделу свой «мини-купер», ржавый реликт шестидесятых годов, с вечно барахлящими электрическими цепями, и, поскольку машина нуждалась в починке, детективу приходилось добираться на попутках. Что ж, по крайней мере, пешеходы Северного Лондона наконец-то вздохнули спокойно.
– Да, но теперь у нас уже не те задачи, что были раньше, когда ты с нами работал, – откликнулся Брайант. – Теперь мы занимаемся проблемными убийствами, расследованиями темных дел, случаями, которые могут посеять панику среди населения, вызвать всеобщее беспокойство и страх. Нам достается самое сложное – то, до чего у прохиндеев из городской полиции просто не доходят руки. Они ведь слишком заняты своими отчетами, и им совсем не нужны расследования, на которые уходят долгие месяцы и которые не дают при этом явных результатов. У них же теперь таблицы рейтингов.
– То есть ваше дело – облегчить жизнь обычной полиции?
– Думаю, такова их точка зрения. Правда, некоторые наши расследования завершились удачно, но ведь заранее никогда не знаешь, чем дело кончится.
Брайант не жаловался. Пока все остальные пытались модернизировать свою деятельность, чтобы правоохранительная система работала, как автострада высшего класса, Отдел аномальных преступлений оставался ненадежной, но важной старой трассой, которую никто не решался закрыть, и инспектору это нравилось.
– Сожалею, что именно ты обнаружил тело сестры.
– Дело даже не в том, что она умерла, – сам понимаешь, это должно было случиться. Что-то не так, вот увидишь.
– А вообще как живешь?
– Обе мои дочки наконец вышли замуж. Говорил я им: «Не связывайтесь с индусами – нарожаете детей, и не видать вам карьеры», но они меня не послушались, так что, боюсь, больше ученых в моей семье не будет. Я ушел из Британской библиотеки, когда она переместилась в Кингз-Кросс, но все еще читаю лекции о языческих культах. – (Однажды Бенджамин снабдил отдел информацией, позволившей им выявить корнуоллский культ демонопоклонников.) – Знаешь, я уговаривал Рут переехать ко мне, но она была слишком независимой. Наши отношения никогда не ладились. Я хотел, чтобы она носила при себе такое устройство… ну, знаешь, пейджер. Она отказалась, и вот к чему это привело.
На сей раз Брайант заметил, что платок Бенджамина и в самом деле намок.
Маленький «ниссан» свернул за угол и остановился.
Балаклава-стрит оказалась удивительным местом. Начнем с того, что она была мощеной; лишь несколько таких мостовых уцелели после недавнего нашествия застройщиков, и только руководство ЕЭС смогло помешать лондонским муниципалитетам расправиться с оставшимися улицами. Мостовая была выложена гладкими плитами, по которым приятно прокатиться на роликах, и изгибалась таким образом, что улица имела вид тупика. Автомобилисты редко использовали Балаклава-стрит для объездных маневров, да и пешеходы попадались не часто, так что над шиферными крышами воцарился особый покой. Такая тишина бывает в отдаленных закоулках Лондона, когда шум транспорта приглушен до отдаленного гула, а к шелесту высоких платанов добавляется птичья трель. Прислушавшись, можно вычленить еле слышный звук проносящихся поездов глубокого метро, в остальном же только многочисленные припаркованные авто свидетельствуют о том, что на дворе двадцать первый век.
