— Так. Тебе знакомы эти жертвы?
— Овечка — это Леонард Мартин. Олень — Родней Тейт. Оба из окружения Ванды. Род притащил меня сюда. Сейчас он должен заниматься коктейлем, но забыл о своих обязанностях.
— Может, я…
— Нет, не надо. Что-то расхотелось… — Послышался легкий треск: сломался кончик грифеля карандаша в руках Полины.
Ванда увлеченно беседовала с двумя мужчинами. Тонкие губы ее извивались, как две красные хищные змейки.
— Боже, они направляются сюда! — прошептала Полина.
Ванда бросила сигарету в пепельницу и медленно пошла вперед, не прекращая беседы с Родом и Леонардом, а ее маленькая черная головка покачивалась на длинной, подвижной и красивой шее.
— Полина, дорогая! Какой сюрприз! Встретить тебя здесь?! Разве можно представить себе, что дизайнер по костюмам проявляет интерес к настоящему искусству?
Полина улыбнулась.
— Ванда, даже если на небесах ты вдруг встретишь свою знакомую, то непременно скажешь: «Дорогая! Какой сюрприз! Встретить тебя здесь?!»
Но Ванда уже ее не слушала. Она внимательно рассматривала Базиля.
— Вы не хотите познакомить нас?
— Доктор Уиллинг. Мисс Морли. Мистер Тейт. Мистер Мартин.
Полина была предельно краткой. Даже Базилю показалась вся эта чопорная церемония каким-то вздором.
— Подумать только! Встретить вас, доктор Уиллинг, здесь?! Полина, дорогая, ты обязательно должна пригласить его на сегодняшнюю премьеру. У тебя есть лишний билетик? Доктор Уиллинг! Вы и представить себе не можете, как много для меня значит тот простой факт, что среди зрителей находитесь и вы! После спектакля мы все намереваемся собраться в ресторане «Капри», поужинать и отметить это событие. Будем пировать там до утра, пока не выйдут утренние газеты с первыми рецензиями на спектакль. Вы присоединитесь к нам, доктор, не так ли?
— Видите ли…
— Конечно, присоединитесь! — Ванда бесстрашно повела на него атаку, и он понял, что, в сущности, ей все равно, придет он или нет.
— Думаю, мне пора закругляться, — продолжала Ванда. — Репортер из «Сан» приедет ровно в шесть тридцать. Я должна дать интервью. Фотограф из журнала «Вог» назначил съемку ровно на 7.00. Кроме того, мне нужно отдохнуть перед спектаклем, хотя бы час, расслабиться, собраться с мыслями. Боже, как я ненавижу всю эту суету, сутолоку, «паблисити»! Как все это отдает фальшью! Если бы я могла вести настоящую жизнь в каком-нибудь тихом, задумчивом предместье, спокойно заниматься домашним хозяйством, ухаживать за мужем, воспитывать детей!
— А почему, собственно, и нет? — съязвила Полина. — У нас страна свободного выбора!
— Дорогая девочка! — Резкая судорога на секунду исказила гладкое лицо Ванды, дрогнул ее хорошо поставленный голос, легкая краска проступила на смуглых щеках. Базилю приходилось наблюдать подобные симптомы у невротических больных, когда их сталкиваешь лицом к лицу с причиной их невроза, которую они, однако, никогда не признают. Он про себя решил, что Ванда — одна из тех хронических самообманщиц, у которых возникает аллергия в ответ на всякое проявление истины.
— Большой талант требует особой ответственности, — продолжала Ванда. — Я не могу относиться к себе так, как будто я какое-то ничтожество. Я взяла на себя определенные обязанности перед публикой и перед искусством. Вы только подумайте о тех несчастных, которых выгонят вон из театра, если я оставлю свое ремесло. Я имею в виду не только актеров, но и рабочих сцены, билетерш и прочих простых людей!
Полина откровенно рассмеялась и процитировала:
— Теперь богач-купец менял наряды,
Роскошно лавку убирал, —
Не потому, чтоб быть с искусством рядом,
Он попросту торговле помогал!
— Послушай, Полина, — возмутилась Ванда, — уж не наслушалась ли ты коммунистической пропаганды?
Она бросила быстрый взгляд на аккуратную цепочку на запястье. В маленьких часиках вместо обычного стекла была вставлена прозрачная пленка топаза.
— Боже, уже полшестого! Нужно бежать. Пока, дорогая. Доктор Уиллинг, надеюсь, что вы все же зайдете сегодня в театр. До свидания, Леонард…
Род хотел было проводить ее, но она остановила его жестом руки.
— Не беспокойся, Род. Меня домой довезет Сэм Мильхау. Нам с ним нужно обсудить пару пустяков перед спектаклем. Тот мальчик, который играл роль Дезире, внезапно заболел, и нужно сократить его текст. Слава богу, у него не так много реплик!
Род, казалось, был смущен и раздосадован отказом. Полину это явно развлекало.
— Бедняга Ванда! — заметила Полина. — Она начинает так же нудно играть в жизни, как и на сцене.
Удлиненное лицо Леонарда расползлось в довольной ухмылке, а Род был откровенно огорчен.
— Нет, Полина, ты не права. Великие артисты должны быть высокомерными и тщеславными. Разве ты не помнишь, что сказал Хункер[1] о Родене? «Громадный запас высокомерия поддерживал его все то время, когда широкая публика его абсолютно игнорировала».
— Но публика отнюдь не игнорирует Ванду, — возразила Полина. — Разве мыслимо, чтобы ее имя хотя бы один день не появилось на страницах всех городских газет, если она наняла двух агентов по связи с прессой, которые как рабы трудятся день и ночь? И мне кажется, здесь дело не в тщеславии, а скорее в ее лицемерии. Она ведет такую жизнь, за которую многие домохозяйки все бы отдали, чтобы очутиться на ее месте, но она притворяется, что именно они, а не она, счастливы, а ей выпала роль великомученицы и она заслуживает всеобщей жалости. Она никогда не отправит в редакцию свою фотографию, не присовокупив при этом, что ненавидит «паблисити». Она никогда не нацепит орхидею, не объяснив всякому встречному, что ей так хотелось приколоть к груди скромный букет фиалок. Никогда с полной уверенностью нельзя сказать, хочет ли она извиниться за свой бешеный успех у публики или же она нарочно способствует ему всеми доступными средствами. По ее понятиям в этом и заключается «демократизм». Я предпочитаю честный снобизм.
— Полина! — запротестовал Род. — Ты несправедлива.
— Несправедлива? — Полина вздернула кверху подбородок и взглянула на него. — Мне кажется, что ты уже почти влюблен в нее!
— Это глупо! — воскликнул Род. — Просто мы — хорошие друзья.
— Это звучит так, как будто речь идет о старой разведенной чете! — Полина захлопнула альбом и резко встала с дивана.
— Может, подвезти кого-нибудь в центр?
— В это число включен и я? — поинтересовался Род.
— Да, конечно.
Полина вытащила из своей сумочки узенький конверт и протянула его Базилю.
— Вот ваш билет на сегодняшнюю премьеру. — Она вложила конверт в его ладонь. — Приходи, я умоляю тебя. Только в лучшем костюме. Ванда обожает, чтобы на ее премьерах все было экстра-класса. Ну, мне пора!
Полина исчезла в толпе. Родней Тейт последовал за ней.
В глазах Леонарда Мартина сновали искорки удовольствия, полученного от разыгравшейся здесь сцены. Пристально рассматривая своего собеседника, Базиль заметил, что у него истощенный, больной вид. У него было темное, смуглое лицо, выцветшие голубые глаза, челка белобрысых волос. Он обладал мягкими, учтивыми манерами, как будто постоянно извинялся. Базиль никак не мог себе представить, какую же роль играет этот потертый, усталый, тихий, словно в воду опущенный, маленький человек в такой живой, стремительной мелодраме, как «Федора».
— Мне кажется, — заметил Леонард, — нам все же удалось утвердить вас во мнении, что все люди театра «с приветом»?
— Я бы употребил в этом случае слово «с притворством», — ответил Базиль.
— Ванда, конечно, притворяется, — глубоко вздохнул Леонард. — Она похожа на рентгеновский луч. Когда вы впервые приближаетесь к ней, то уверены, что она никакого вреда вам не причинит. Ее «техника» настолько открыта! Но через несколько дней, а может, и месяцев вы вдруг обнаруживаете, что у вас ожог, и не такой маленький. Честно говоря, мне все это непонятно. Но Ванда должна оставить Рода в покое. Ведь он еще совсем мальчик и вряд ли захочет, чтобы я ему откровенно сообщил, сколько лет она уже играет на сцене… Ну, мне пора. Увидимся на премьере?
— Думаю, что да. — Базиль бросил взгляд на конверт с билетом, зажатый в руке. Он был отпечатан аккуратным набором, но два слова стояли отдельно, набранные крупным шрифтом: «Королевский театр».
— Вы посмотрели картины? — внезапно спросил Леонарда Базиль. — Там есть замечательное полотно художника-анималиста.
Они протиснулись через толпу в первые ряды группы посетителей, расположившихся полукругом перед картиной небольшого формата, выполненной маслом. На ней была изображена коричневая долина, далеко уходящая к бирюзово-голубоватому небу, испещренному желтоватыми облаками. На переднем плане был воспроизведен целый ряд старинных облупившихся колонн. Маленькая коричневая обезьянка сидела на одной из них, скрестив передние лапы и сжимая в них желтую птичку. Только что, видимо, она оторвала ей одно крылышко. Три грушевидные капельки черно-красной крови стремительно падали на землю и при свете были похожи на крохотные рубины.
