Ознакомительная версия.
— Ты не помнишь, Егор Власов охотник?
— Охотник? Да какой он, к черту, охотник? Вот водку пить действительно большой охотник…
— Ну ружье-то у него есть?
— Есть, все ломаное-переломаное, проволокой перекрученное. Уж, наверное, проржавело насквозь. А что ты его вспомнил? — удивился Дыбенко. — Может, еще и подозреваешь? Тоже мне, нашел преступника! Он и трезвый-то еле на своей одной ноге да на деревяшке стоит, а трезвым он уже лет десять не был. Нет, он не по этому делу. Это ж наш штатный нарушитель, пять приводов в неделю. Рекордсмен!
— Вот и я о том. Ты помнишь, чтобы мы его хоть раз после семи часов забирали? — Дыбенко пожал плечами. — Сроду этого не было, — сказал я. — Он начинает заправляться с обеда и обычно часам к семи, ну в крайнем случае к восьми попадает к нам на профилактику. Потом, как правило, Костя Фомичев часов в десять везет его домой и там выгружает. А в одиннадцать часов он всегда спит. А если не нагрузился как следует и не попал к нам, то тем более. Нет возможностей выпить, значит, не стоит и бодрствовать.
— Это все так, — задумчиво произнес Дыбенко, — у нас его сегодня не было. Стало быть, недобрал. Тогда по расписанию он должен спать, а он шатается. Что-то на него непохоже. Нужно будет завтра выяснить, где он был с половины одиннадцатого до одиннадцати.
Выяснить это нетрудно. Егора Власова, инвалида Отечественной войны, безногого, контуженного, знает весь город.
Утро следующего дня для меня началось телефонным звонком. Приехал Зайцев. Когда-то мы вместе кончали юридический факультет МГУ. С тех пор, стоит только Зайцеву появиться в моем городе, он сразу начинает названивать мне по телефону.
— Как дела? — спросил он, даже не поздоровавшись. — Отдыхаешь?
— Нет. Какой там отдых…
— Зря. Отдыхай. Мы пока без тебя с Дыбенко здесь управимся. Так что отдыхай пока.
— Да я бы и сам хотел, но ты же мешаешь…
— Старший лейтенант Сохатый, с начальством так не разговаривают.
— Извините, товарищ Зайцев, погорячился спросонья.
— То-то.
Он повесил трубку. Мне показалось, что позвонил он нарочно, чтобы, так сказать, мобилизовать. Ну что же, он добился своего, я мобилизовался в десять минут. Проглотил колбасу, запил холодным чаем прямо из заварника и вышел на улицу. Мне хотелось до работы попасть на ликеро-водочный завод и поговорить с Куприяновым. Может, сообщит что-нибудь новенькое про Власова.
Машина Николая Васильевича Куприянова стояла во дворе завода, возле склада готовой продукции, среди шатких сооружений из сотен водочных ящиков. Я заглянул на склад. В конторке сидели заведующий складом Шохин и Афонин. Фома Григорьевич рассказывал с подробностями о вчерашнем происшествии.
— Здравствуйте. Здесь не было Куприянова?
— Так он в месткоме, — сказал Шохин, — его выбрали председателем похоронной комиссии. Они ведь с Владимиром Павловичем старинные друзья… были. Однополчане.
У входа в управление висел увеличенный портрет Никитина, перевязанный по углам красной и черной лентами.
Такой же портрет висел и в комнате месткома. «Когда они успели увеличить?» — удивился я.
Куприянов разговаривал по телефону. Он взглянул на меня, кивнул и закончил разговор.
— Вы ко мне?
— Да, здравствуйте, Николай Васильевич.
— Вы по вопросу… — Он замялся, не зная, как сказать. — Вы насчет вчерашнего?
— Да. Скажите, пожалуйста, Николай Васильевич, вы вчера были в Доме культуры на последнем сеансе?
— Был.
— Вы видели там Никитина?
— Конечно, видел, мы с ним еще разговаривали.
— О чем?
— О производстве, о чем же еще, — ответил Куприянов, ни на секунду не задумываясь. — Он со мной посоветовался насчет транспорта. Мы хотим…
Я не дал ему развить производственную тему.
— Вы не помните, в каком настроении был Никитин, когда вы последний раз с ним разговаривали?
— Настроение?.. — Он задумался, достал пачку «Беломора», долго разминал папиросу над пепельницей. Брови его сошлись в жесткой складке. — Настроение у него было неважное. Я еще подумал про себя, что слушать-то он меня слушает, а в голове у него совсем другое… Мрачный он был и какой-то расстроенный, угнетенный. Будто предчувствовал.
— А после сеанса вы его видели?
— Нет, после сеанса не видел. Я ведь был с машиной, она стояла за клубом, как фильм кончился, я пошел сразу к машине — хотел отвести ее в гараж, а там свеча засалилась, чтоб ей пусто… и лампочка в моторе, как на грех, перегорела, ну, я и ковырялся впотьмах, скоблил свечу. Вроде ничего, очистил, а не заводится, Я тогда пошел в клуб, думаю, на свету скорее с проклятой разберусь. А тут и паника началась…
— Скажите, а по дороге в Овражный вы ничего подозрительного не заметили?
— Вроде ничего…
— Может быть, вам что-нибудь показалось необычным? Подумайте, вспомните — это очень важно.
— Да нет, вроде все обычное… — Он пожал плечами, покачал головой и подтвердил: — Все как всегда.
Разговор оборвался. Я молчал. Мне показалось странным, что он не вспомнил о Власове. Ведь он обратил внимание, даже с Афониным поделился. Был удивлен. Почему же сейчас молчит об этом?
Куприянов выжидающе смотрел на меня. Разговор вроде кончен, а я и не собираюсь уходить. Вероятно, его это смущало. Он достал новую папиросу и стал ее разминать, как и первую, долго и аккуратно, над самой пепельницей.
— Николай Васильевич, — сказал я с мягкой укоризной в голосе, — а почему вы не хотите мне сообщить, что видели вчера Власова, возвращающегося домой, сразу после того, как произошло убийство Никитина?
Куприянов вздрогнул.
— А почему вы думаете, что я его видел? — неуверенно спросил Куприянов.
— Я не думаю, я знаю. Мне сказал Афонин. И странно, почему вы это скрываете.
Он вышел из-за стола, прошелся по комнате, потом махнул рукой и остановился напротив меня.
— Хотите честно?
— Хочу, — сказал я и тоже поднялся. Мы оказались лицом к лицу.
— И не сказал бы вообще!
— Почему же?
— Я Власова знаю тридцать лет. Воевали вместе. Ну и что из того, что человек пьет? Ему можно, простить. А на преступление, на подлость он не способен. Так, пошумит, побузит и спать завалится. А вам только скажи… Затаскаете… Вот поэтому и не хотел говорить. И не сказал бы, если б Афонин не наболтал.
— Не волнуйтесь, Николай Васильевич, — сказал я извиняющимся тоном, — невиновного мы не очерним, не волнуйтесь. — И чтобы перевести разговор, спросил: — Когда намечены похороны?
— Послезавтра в десять утра, — очень сухо ответил Куприянов.
Секретаря Никитина Лену Прудникову я нашел тоже не сразу. В приемной ее не оказалось. Ждать мне было некогда, и я решил уже уходить, спускался по лестнице и услышал ее каблучки. У нее были красные от слез глаза и растрепанная прическа.
— Здравствуй, Лена.
— Здравствуй. — Она остановилась и протянула мне руку. — Ты извини, Борис, я очень спешу…
— А я к тебе по делу.
— Тогда пойдем в приемную, я там найду одну бумажку, а ты, пока я буду искать, расскажешь.
Мы поднялись в приемную, она выдвинула ящички своего стола и принялась разбирать бумаги. Я без всякого предисловия спросил:
— Ты в последнее время ничего не замечала за Никитиным? Он вел себя нормально, как всегда?
— Нет. — Она оставила бумаги. — Он в последние дни был какой-то странный, рассеянный. А недели полторы или две назад я вошла в его кабинет, и мне показалось, что он плакал. Как только я вошла, он отвернулся, открыл зачем-то сейф и стал там копаться. Потом поглядел на меня с такой тоской… И сказал… Я уже не помню точно, но что-то в таком роде… Постой, сейчас вспомню… Да, он сказал, что на этой земле нельзя ступить и шагу безнаказанно. И что потом за все приходится платить. Втройне… Я спросила: «За что?» Он сказал: «За все. И не надо надеяться, что останешься безнаказанным, и лучше сразу платить». И, усмехнувшись, добавил: «Лучше сразу, а то пени нарастают, а впрочем, это все ерунда и не обращайте на меня внимания, Леночка. Это я так… Философствую… К старости такое бывает».
И вообще весь этот месяц он был какой-то издерганный… Все время спешил. И меня торопил. Я однажды подумала, что он собирается уезжать отсюда. Так он спешил…
— Ты не знаешь, он днем вчера собирался в кино?
— Собирался. Еще просил меня узнать, во сколько начало.
— При этом был кто-нибудь?
— Никого.
— Знаешь что, Лена, у меня сейчас времени в обрез, а вечером я, может быть, освобожусь. Мне бы с тобой еще поговорить…
— О Никитине? — Она внимательно посмотрела на меня.
— Да, о нем, — твердо сказал я и поднялся.
Прежде чем отправиться в отделение, я решил зайти в исполком. Там работала Надя Власова, племянница Егора Егоровича. Самого Власова я пока не хотел беспокоить. Действительно, не стоит зря его волновать. Подходило время моего дежурства, и я был вынужден позвонить в отделение и предупредить, что задержусь.
Ознакомительная версия.
