Стоя на крыльце, поджидая Рудника и думая мельком о том, какое впечатление произведет его машина на видавших всякое не самых бедных жильцов дома на Башиловке, Гордеев сконцентрировался на мысли о том, почему Руднику понадобился такой запас времени, учитывая, что в Генпрокуратуре их ждали лишь в половине десятого. Даже с учетом московских пробок времени было больше чем достаточно. Скорей всего, чтобы уточнить диспозицию. Вероятно, они заедут в какое-нибудь уютное местечко в центре, выпьют по чашке кофе (впрочем, нет, кажется, Рудник, старый гипертоник, кофе больше не пьет, предпочитает зеленый чай с молоком) и все еще раз спокойно обсудят.
Гордеев догадывался, что за свою многолетнюю юридическую карьеру Рудник бывал во всяких ситуациях, разных ролях, в том числе неоднократно — и в роли свидетеля, и, возможно, даже обвиняемого (в 70-е годы он дружил со многими видными диссидентами, так что не исключено), но было очевидно, что сейчас Рудник нервничал. В воздухе сильно пахло жареным.
Гордеев снова машинально посмотрел на часы. 7.10. Странно. Всем было известно, что среди многочисленных странностей и чудачеств Рудника непунктуальность уж никак не значилась. И тут в кармане пиджака ожил мобильный телефон. Гордеев вытащил свою «моторолу» последнего поколения, и сразу же все объяснилось.
— Юра? — Густой бархатный голос Рудника сразу же успокоил, как хорошая доза армянского коньяка. — Ситуация немного изменилась. Выезжайте на своей машине. Встретимся прямо на Большой Дмитровке. Мне, к сожалению, еще придется кое-куда заехать.
— На Большой Дмитровке? — машинально переспросил Гордеев. — В смысле у Генпрокуратуры?
— Ну да.
— Через сколько вы там будете?
— В двадцать минут десятого. И ради бога, Юра, не созванивайтесь постоянно с Турецким.
Гордеев выключил телефон и удивленно покрутил головой: откуда Рудник это мог знать? Разве что он тоже сегодня уже успел поговорить с Александром Борисовичем и тот ему сказал? Ну да, это самое вероятное, конечно.
На бегу хорошо думается.
Мысли легкие и быстрые, а короткие перерывчики — оп-па! — только подстегивают их полет. Да что там — получается, как у Юлия Цезаря — сразу о многом подумать, причем одновременно. Это выходило так странно — вдруг выскакивало откуда-то слово, скажем «ложе», и начинало вертеться и так и сяк.
Позавчера, когда Локтев так же бегал, он придумал, из чего сделать ложе, кровать. А еще решил укоротить приклад своего винтаря и утоньшить ложе, чтоб было удобнее таскать по лесу. Думал об озере, лежащем в глубокой ложбине, из-за чего вода в нем всегда казалась черной. О ложном следе, который оставили не шибко хитрые злодеи, — Локтев эту хитрость легко раскусил и изловил негодяев.
А вот, например, сейчас Локтев думал о завтрашнем приезде дочери с женихом, о тропинке, которая осталась в стороне, о сбитых травинках, о единственном патроне, о четырех браконьерах, за которыми, собственно, и гнался, и даже слегка философски — о собственной жизни.
А слово, между тем вертевшееся в голове, было — «коса».
«Значит, Анастасия приедет к вечеру. Это хорошо. Посидят, выпьют — и спать… Душ на заднем дворе вполне цивилизованный, Настюшка сможет с дороги вымыть свои пышные волосы и заплести в тяжелую косу до пояса. А ловкое ложе — это как раз для жениха.
Оп-па — через поваленную пихту. По тропинке было бы легче, но намного дальше, та петляет и делает широкую косую дугу…
Надо будет выправить косу, скосить еще две лужайки и набить кормушки для косуль. Те уже так обленились, сами щипать не хотят, идут к кормушкам… Да и вообще, надо расчистить пространство, а то к концу лета многие травы поднимаются до трехметровой высоты, а знаменитая медвежья дудка — до всех четырех. А «лопух»-белокопытник?!
И-и-ух. Тут не налететь бы на яму…»
Браконьеры иногда копали глубокие ямы и прикрывали сверху ветками — авось туда свалится медведь. Или лесник.
«А накось выкуси. Я не первый день в тайге…
Да-да, правильно, выпьют немножко, окосеют слегка, мило поговорят о неважном, не до ссор будет. А что за жених — интересно, между прочим. Косая сажень в плечах? Или умный? Или, бывают же на свете чудеса, все сойдется разом…»
Того, что у жениха дочери достоинств может не быть вовсе, Локтев даже и не предполагал…
Следы чужаков Локтев нашел как раз на озерной косе. Может, отсюда и выскочила эта многообразная до навязчивости «коса»?
Вот теперь он мчался через ночной лес, держа на весу винтовку. Летел почти бесшумно. Он уже настигал браконьеров, уже все чаще пощипывал свою бороду с густой проседью — дурная привычка, появившаяся с тех пор, как борода слишком отросла. Привычка, выдававшая его волнение. Впрочем, кому выдававшая? Где здесь сыскать человека, который знал бы его настолько хорошо?
Хотя причина для волнения формально действительно имелась. У него был всего один патрон. И тот не в стволе, а в кармане. Мог этот патрон вообще не брать. Но так втемяшилось с прежних времен, с прошлой его работы, что раз есть оружие, то должен быть и патрон. Стрелять Локтев, конечно, не собирался. Еще ни разу за свою лесническую, с позволения сказать, карьеру он не стрелял в людей. Хотя иногда совсем близко было.
«Оттаскать бы ее за эту косу, — все-таки вырвалось наболевшее. — И вообще…
Оп-па…»
Тут остановились.
«Так-так-так… Устали. Если бежали От меня, то теперь ищи-свищи, если просто так, от страха — найду…
Тьфу, сбрить, что ли, эту бороду. А чем? Разве что той же косой. Или не стоит? И так выщиплю ее всю…
И.в кого только дочь такая пошла? Мать она не помнит. В меня?..»
Совсем близко. Локтев чуть не споткнулся от неожиданности. Взревел мотор.
«Ну все, сейчас укатят. Не успел. Не успел…
Нет, буду молчать, слова ей не скажу. Пусть там хоть что — хоть без косы, хоть покрасилась, хоть… хоть татуировку себе сделала (не дай бог!) — буду молчать. Это ж мука какая-то!..
Теперь свернуть сюда, сюда, в сторону, все-таки на тропу надо выходить, они туда вырулят… Только бы патрон не понадобился…»
Он, конечно, рассчитал точно, выскочил на широкую тропу как раз в тот момент, когда из-за пригорка вырвались снопы света, машина мчалась прямо на него. Локтев завел руку с винтовкой за спину, она спряталась за его широкой спиной, ложе удобно лежало в ладони — не зря он над ним трудился.
Ярко светила полная луна, машина летела, а Локтев стоял, чуть склонив голову, и пощипывал волосы из бороды. Свет фар его не ослепил, он специально смотрел в землю, словно не видел несущийся на него рычащий грузовик. Если это полные отморозки, он всегда успеет в последнюю секунду отступить, отпрыгнуть, отбросить свое тренированное тело в сторону.
«Я же не самоубийца… Да, не самоубийца я. Глупости все это — не собираюсь я помирать. И что за ерунда, с чего мне помирать? Можно еще пожить, вон, Настю в люди вывести надо. Хотя она и сама вообще-то без меня справится. И не заплачет, поди, сильно. Никто не заплачет. Так что можно, конечно, и того… Эта старуха с косой не такая уж и страшная.
Я же видел много раз, что если сразу — то ребята даже с улыбкой умирали. А если маханет меня по башке этот грузовик — наверняка сразу. Вот и все».
И Локтев улыбнулся.
Как раз в этот момент грузовик завизжал тормозами, вильнул тяжелым боком и встал метрах в четырех от лесника. Локтев то ли облегченно, то ли обреченно выдохнул. Шагнул вперед, все еще держа руку с винтовкой за спиной.
— Виктор Михайлович! — раздался испуганный вопль из машины. — Господи, что ж вы делаете-то?! — Высунулась из кабины голова в бейсболке защитной раскраски. — Мы ж вас задавить могли!
— Ладно, нормально, — сказал Локтев спокойным голосом. Не деланно спокойным, а по-настоящему — мужским, крепким, выдержанным. Кто услышит, тот сразу поймет, что за человек говорит таким голосом. А леснику больше и не надо.
— А мы к вам на пикник… Красивые места.
Лесник обошел машину сбоку, легко вспрыгнул на колесо и заглянул в кузов.
— Вот отдохнуть хотели после трудов праведных, как, не запрещено? — радостно тараторила «бейсболка».
В кузове сидели двое, натянуто улыбались.
Лесник перемахнул через борт, который отчего-то показался ему слишком высоким. Ткнул носком сапога в кучу брезента — под брезентом было пусто. Наклонился, потянул за край толстой веревки, на которой стояла нога одного из улыбавшихся.
— Вы, что ли, нас не узнаете? — тоже заглядывала теперь в кузов «бейсболка». — Мы ж из областного лесничества!
Локтев не ответил, дернул за веревку посильнее. Улыбавшийся неохотно убрал ногу. Веревка была привязана к другому куску брезента, на котором как раз и сидели двое. Кстати, они по-прежнему улыбались, но уже скорее по инерции, скорее, это уже были позабытые гримасы, которые самое бы время убрать с лица. Локтев наконец вынул из-за спины винтовку, но не направил ее на сидевших, а поставил к борту. Бесцеремонно, но не слишком грубо сдвинул сидевших с их сидений и сдернул брезент.
