Ознакомительная версия.
– Я не буду есть, не хочу, – отрывисто произнесла она, беря следующее письмо.
Теперь Александра сразу пропустила нудные приветы и советы и с места в карьер принялась читать жалобы, интересовавшие ее больше всего. И то сказать, Каролина была очень в них изобретательна. Она писала так: «Милая сестра, моя замужняя жизнь невыносимо тяжела и скучна. Ты помнишь, я всегда говорила тебе, что хотела бы выйти за человека неординарного, талантливого, не такого, как наш отец и старшие братья… Словом, не за купца и не за ростовщика. Казалось бы, Гаспар как раз таков. Но что вышло на поверку? Он омерзительно скуп, относится ко мне как к последней служанке, выдает на расходы какие-то гроши, в которых потом требует отчета. Мне стыдно, попросту стыдно перед прислугой за наши скудные обеды, и я потихоньку докладываю свои собственные деньги из тех пятисот золотых флоринов, которые мне подарил на прощание отец. Я держу их в маминой шкатулке, запирая ее на ключ, который ношу на шее. Муж, мне кажется, догадывается, что без этих скромных добавлений на наш стол никогда не попало бы ни мясо, ни масло, ни свежая рыба, но ни о чем меня не спрашивает. Мне страшно с ним, Доротея! Есть еще кое-что, о чем я пока даже говорить не хочу, но, может, после решусь… Ах, будь он со мной чуть-чуть ласковее, я простила бы ему и скупость, и ужасные манеры, я подарила бы его самой горячей любовью, ведь, Господь свидетель, выходила я за него по любви! Но он все молчит. Мы вместе садимся за стол, ложимся в одну постель, но муж остается для меня чужим. Как одиноко, как холодно мне в этом доме, где все хранит память о его первой жене и о долгих годах вдовства! Наступит ли день, когда эти стены признают меня своей хозяйкой? Я так малодушна, что почти не верю в это…»
Последующие несколько писем (бумаги были сложены в пачку строго по датам) жалоб не содержали, но Александра догадывалась по их натянутому, страдальческому тону, что писавшая женщина крепится из последних сил, пытаясь сохранить какую-то ужасную тайну. И она оказалась права. Письмо, отосланное Каролиной в Брюгге после шести месяцев замужества, летом 1635 года, содержало настоящий крик отчаяния.
«Доротея, ах, Доротея! Я пыталась выносить свое положение с мужеством, призвала на помощь все христианское смирение, доступное мне, но душа болит от нанесенных ей ран, и некому поведать горе, кроме как тебе, сестра… Увы, я признаюсь тебе в своем страшном открытии, которое хотела скрыть… Гаспар – игрок! Он так бесчувственен ко мне, своей жене, и к своему искусству, которое некогда принесло ему состояние и славу, потому что вся его душа целиком поглощена демоном наживы! Нет, он играет не в карты, не в кости, он играет на бирже! Это туда он уходит каждый день чуть свет и возвращается под вечер сам не свой, с пустым, обезумевшим взглядом. Карманы его камзола вечно набиты расписками, векселями, какими-то измятыми бумажками, которые он перебирает, сидя у камина и торопливо поглощая остывший обед. Так изо дня в день. В мастерскую он не заходит и заказов больше не берет, даже самых выгодных. Его могут исключить из гильдии, но он глух ко всему, что не является биржевой игрой.
Служанка, которая живет в его доме уже сорок лет и помнит Гаспара еще юношей, говорит, что этой страстью он заболел два года назад. Тогда в Амстердам пришла чума, вспышки которой случаются и по сей день. На бирже стали играть все кому не лень, чтобы вложить и приумножить свои сбережения. Людей умирало все больше, а те, кто остался жив и продолжал работать, ломили несусветные цены, забыв стыд, совесть и страх Божий. Свободные деньги появились даже у последних ремесленников, а мелкие торговцы нажились на чуме и быстро разбогатели. Биржевые маклеры воспользовались всеобщим безумием, и вскоре весь город был охвачен страстью к легкой наживе. Марта говорит, что хозяин давно потерял голову, и с его бесконечными комбинациями на бирже у него теперь может не оказаться и половины былого состояния.
Вечером, когда муж вернулся, я бросилась перед ним на колени, умоляя сказать мне, в каком положении наши дела, взглянуть на меня как на жену и советчицу, а не как на служанку и любовницу… Ведь я после смерти дорогой мамы вела наш дом в Брюгге более пяти лет, и весь город дивился тому, как разумно и расчетливо я это делала… Его ответ был ужасен. Он посмотрел на меня покрасневшими глазами и хрипло, грубо выдохнул прямо мне в лицо, обдав винными парами: “Я богат и стану, с Божьей помощью, еще богаче в ближайшее время. Не тебе давать мне советы. Я-то ведь не спрашиваю, сколько моих денег ты за полгода припрятала в шкатулку, ключ от которой носишь на шее!” Доротея, я не смогла встать с колен. Он сердито удалился в спальню, прихватив с собой тарелку, на ходу глотая куски жаркого, покрытые застывшим салом, беря их прямо пальцами. До меня доносилось отвратительное чавканье и сопенье, он глотал еду, как животное. Потом громко заскрипела кровать, и Гаспар раздраженно крикнул, чтобы ему принесли подогретого вина с корицей, потому что он-де простудился на бирже. Марта, которая подслушивала наш разговор за дверью в коридоре, метнулась к нему с загодя припасенной кружкой. Тогда я поднялась наконец, опираясь на спинку стула…
Ах, если бы отчаяние могло убивать, ты бы уже не прочитала этого письма… Какой толк в том, что мы еще богаты? Муж оскорбил меня, обвинил в воровстве, и я даже не смогла поднять голос в свою защиту. Ведь он не может думать, будто я ворую из денег на хозяйство! Он наверняка знает, что я добавляю свои деньги, и все же осмелился меня попрекнуть… На душе так черно… Я виновата перед тобой, сестра, ведь, прочитав мое письмо, ты можешь воспылать отвращением к замужеству и к мужчинам. Не все они таковы, милая Доротея, наверное, не все… Помнишь ли, когда о моем замужестве еще только говорили в Брюгге, жена окружного судьи предостерегала меня от возможной ошибки? Эта достойнейшая женщина с истинно материнской мягкостью изрекла слова, которые сейчас горят передо мной в сумраке столовой, как огненная надпись, появившаяся на стене перед Валтасаром и его нечестивыми сотрапезниками. Она сказала: “Итак, Каролина, поскольку вы лишились матери, я должна предостеречь вас вместо нее. Вы приняли предложение от человека, которого едва знаете, который хотя и родился у нас в Брюгге, но давно уехал и до сего дня жил на чужбине. Ни о его привычках, ни о вкусах и склонностях вы не знаете ничего. Кроме того, он годится вам в отцы, ему уже пятьдесят два года, он ровно вдвое вас старше. Не надеетесь ли вы с ослеплением, свойственным всем девушкам, изменить вашего мужа к лучшему, если вас вдруг что-то в нем не устроит? Увы, должна предупредить – даже молодые люди меняются с трудом, люди же в возрасте Ван Гуизия – никогда! Вы будете жить с ним, томясь невозможностью чтолибо изменить и кляня себя за ошибку. Тем более он увозит вас в Амстердам, где ваша семья будет лишена возможности подать вам помощь и совет. Подумайте еще раз, Каролина, если идете замуж по расчету. Но если в вашем сердце поселилась любовь, которую умудрился вызвать этот мрачный, странный, уже не молодой человек, то не думайте вовсе! Выходите за него и молите Господа, чтобы он благословил ваш союз!” Ах, она читала в моем сердце яснее, чем я сама! Тогда я не сомневалась в том, что люблю Гаспара и не перенесу, если свадьба отложится или сорвется!
Доротея, я гибну, задыхаюсь от горя… Я бы велела нанять дорожную карету и отправилась к вам, в Брюгге, бросив здесь все вещи из приданого, только бы не видеть больше этого жестокого, черствого человека, одержимого одной любовью – к деньгам… Но мое здоровье последнее время требует заботы и покоя. Я ношу под сердцем дитя, дорогая сестра, и ты узнаешь это первая… Ты, а не он – это яснее всего скажет тебе о том, на что похоже мое замужество! Мой христианский долг призывает терпеть, долг жены и матери – заботиться и смиряться. Быть может, моя жертва не будет напрасной, и я сумею разбудить в этом человеке хоть искру любви и сострадания к тому малютке, которому суждено появиться на свет… Мне страшно думать, что причиной внезапного сватовства Гаспара являлось лишь мое приданое, деньгами из которого он теперь всецело распоряжается… Марта говорит, он выгнал из дома обоих сыновей от первого брака, едва те подросли, придумав какой-то повод, обвинив их в непочтительности. Цель – не выделять им денег из наследства покойной жены, как он обязан по закону. Не ждет ли и моего ребенка та же страшная участь? Вот какими тревогами я терзаюсь, милая сестра, вместо того чтобы радоваться. Сон не идет ко мне, и я пишу, пишу, боясь остаться наедине со своими ужасными мыслями…»
Александра давно дочитала письмо, но еще некоторое время держала его, остановив пристальный взгляд на имени Ван Гуизия. Как только она прочла его впервые, по ее щекам забегали горячие мурашки, кровь прилила к лицу. Отчаянно захотелось пить. Она схватила со столика забытый сок и залпом опустошила стаканчик.
Ознакомительная версия.
