Шаги убийцы доносились откуда-то издалека, и обманчивое эхо сбивало Старыгина с толку, мешало ему правильно определить направление. Он, видимо, свернул не в ту сторону, и скоро совершенно потерял дорогу.
Под ногами хлюпало. Шаги убийцы постепенно стихли в таинственной глубине подземелья, и наступила глухая тишина, изредка нарушаемая только падающими с потолка каплями.
Старыгин растерянно огляделся. Он понял, что преследование незнакомца было глупым и совершенно бесполезным делам и только усугубило его положение.
Он повернул назад и неуверенно двинулся туда, откуда пришел, стараясь припомнить дорогу.
Коридоры бесконечно ветвились, и очень скоро он понял, что полностью утратил ориентацию.
Прежде он считал, что неплохо запоминает дорогу, но то было в лесу или под открытым небом, где существуют десятки примет, по которым можно определить направление — мох на стволах деревьев или на камнях, по-разному растущие ветки и травы.., не говоря уже о солнце днем или о звездах ночью.
Здесь же, в подземелье, ничего подобного не было, и приходилось полагаться только на интуицию.
Перед ним было два пути — влево и вправо, и они ничем не отличались один от другого, там и там были низкие мрачные своды, уходившие в темную глубину.
Он выбрал левый коридор. Ему показалось, что оттуда едва заметно веет свежестью, а не тоскливой сыростью подвала.
Он шел и шел, понемногу теряя надежду.
Казалось, уже много часов он блуждает по этому подземелью, но когда по пути попалась тускло светящаяся лампочка, он взглянул на свои часы и с удивлением убедился, что прошел только час с тех пор, как он выбежал из Математического кабинета.
Коридор снова повернул.., и Старыгин в ужасе застыл: перед ним оказалась комната, заставленная орудиями пыток.
Заржавленные крючья и щипцы были развешаны по стенам, в центре помещения стояла так называемая «железная дева» — огромный пустотелый футляр в форме человеческого тела, изнутри утыканный острыми шипами. Несчастную жертву заталкивали внутрь и потом закрывали футляр, так что шипы вонзались в тело…
Здесь же валялись деревянные тиски для пальцев, усаженные шипами доски, чудовищные пилы с огромными кривыми зубьями и другие чудовищные приспособления, о назначении которых Старыгин предпочел не думать.
И вдруг где-то позади этой комнаты пыток раздался скрип явственный скрип закрываемой двери.
Несмотря на холодную сырость подвала, лоб Старыгина мгновенно покрылся испариной. Он резко развернулся и устремился прочь из этого страшного места. Теперь он забыл, как совсем недавно гнался по этим темным коридорам за таинственным человеком, чей силуэт увидел на месте преступления. Он хотел бежать отсюда прочь, и мечтал только об одном выбраться отсюда, из этого ужасного подземелья, и снова увидеть человеческие лица и солнечный свет…
Он бежал, не разбирая дороги, бежал куда глаза глядят, и на этот раз интуиция сослужила ему хорошую службу.
Прошло всего несколько минут, и он увидел перед собой поднимающиеся вверх ступени.
Это была не та лестница, по которой он незадолго до того спустился в подземелье, но ему было все равно — лишь бы выбраться отсюда, лишь бы подняться к свету, к людям…
Еще немного — и он толкнул тяжелую дубовую дверь.
Она с ревматическим скрипом распахнулась и Старыгин чуть не ослеп от хлынувшего в глаза солнца.
Он был неподалеку от набережной Влтавы, на мощенной серым тесаным камнем площади, и в нескольких шагах от него стоял молодой полицейский.
Полицейский повернулся на скрип открывшейся двери, и его лицо удивленно вытянулось.
— Эй, пан! — проговорил он и шагнул к Старыгину. — Эй, пан! Одну минутку…
Старыгин, который минуту назад готов был облобызать любого человека от радости, что сумел выбраться из иезуитского подземелья, теперь невольно попятился. Он вспомнил об обстоятельствах смерти пана Войтынского, и о предыдущих смертях.., и желание общаться с полицией моментально пропало.
И в этот самый миг рядом с ним затормозила машина.
— Садитесь, Дмитрий! — раздался знакомый голос.
За рулем сидела Катаржина в темных очках и надвинутой на глаза кожаной кепке. Она распахнула дверцу, и Старыгин, не раздумывая, плюхнулся на сиденье.
Машина взревела и помчалась по залитой солнцем набережной.
Молодой полицейский проводил машину взглядом и еще раз неуверенно воскликнул:
— Эй, пан! — и недоуменно пожал плечами. Он всего лишь хотел спросить бледного как смерть туриста, выбравшегося из подвалов Клементинума, не нужна ли ему помощь.
— Ваше питье! — проговорила Гертджи, поднося хозяйке чашку с травяным отваром.
— Что ты принесла? — Саския приподнялась в постели и недоверчиво принюхалась к содержимому чашки. — Какая гадость!
— Вам станет легче от него, мефрау! — Гертджи левой рукой поправила подушку. — Выпейте, это должно помочь!
— Ты хочешь меня отравить, — проговорила Саския, отпив горький отвар и сморщившись. — Я знаю — ты хочешь меня отравить и занять мое место! Мое место в доме, мое место в постели господина…
— Как вы можете говорить такое, мефрау! привычно отмахнулась Гертджи от ее слов. —Я порядочная вдова, и мне обидно слушать такое.., допивайте лучше свое питье!
— Я знаю — ты надевала мое ожерелье! — не унималась Саския. — Когда я спала, ты входила и примеряла его…
— Да с чего вы взяли! — Гертджи отстранилась от хозяйки. — И почем вы знаете, коли вы спали?
— Знаю, и все! — отрезала Саския. — Дождись хотя бы, когда я помру! Тогда можешь делать, что тебе заблагорассудится.., но и тогда! Имей в виду — я буду следить за тобой с того света!
— И не грех вам говорить такое, мефрау! —Гертджи перекрестилась. — Как только у вас язык повернулся!
— В своем доме я вольна говорить все что хочу! — Саския закашлялась, поднесла к губам кружевной платочек.
Гертджи поднялась, забрала чашку с остатками питья и направилась к двери.
Саския откашлялась, вытерла губы и проговорила ей вслед:
— Запомни мои слова! И вот еще что — принеси мне разбавленного подогретого вина, а то от этого отвара у меня отвратительный привкус во рту!
Закрыв за собой дверь, Гертджи прошипела:
— Свинья! Чахоточная свинья! А я-то еще сомневалась, стоит ли воспользоваться эликсиром старой Кэтлин! Я-то жалела ее, старалась всячески ей угождать! Нет, эта больная свинья не понимает хорошего отношения! Не понимает и не заслуживает!
Она прошла на кухню, подогрела в ковше немного воды, добавила в нее терпкого красного вина, того, что прислал хозяину минхейр До-мер, отец ученика, затем оглянулась на дверь.
Убедившись, что поблизости кроме нее никого нет, достала из-за выреза платья маленький стеклянный пузырек, вытащила плотно притертую пробку.
— Как там сказала знахарка, — припомнила она, склонившись над бокалом. — Довольно будет и самой малости? Но на всякий случай нужно дать ей побольше, чтобы уж подействовало наверняка!
Она наклонила пузырек и проследила за тем, как несколько темных, маслянистых капель упали в бокал и растворились в прозрачной красной жидкости.
Это хорошо, что вино такое терпкое. Оно отобьет запах снадобья, и хозяйка ничего не почувствует…
В пузырьке осталось еще немного снадобья, совсем немного, но ведь знахарка сказала, что много и не понадобится. Так что это тоже лучше приберечь…
Гертджи плотно заткнула пузырек и спрятала его обратно, за вырез платья.
Здесь уж никто не посмеет искать.
Она взяла бокал с вином и снова направилась в спальню госпожи.
— Тебя только за смертью посылать! — недовольно проговорила Саския, приподнявшись на локте. — Только за смертью!
— Зачем вы говорите такие слова? — обиженно вымолвила Гертджи, подавая ей бокал. —Вот ваше вино.., пока я разогрела воду, пока я смешала ее с вином…
— Ты как следует развела вино? — осведомилась Саския, поднося бокал к губам, отмеченным синевой болезни.
— Конечно, мефрау! — успокоила ее Гертджи и снова поправила подушку.
Саския жадно, в несколько глотков опустошила бокал, и лицо ее немного порозовело.
— От этого больше пользы, чем от тех отваров, — проговорила она, откинувшись на подушки. — Право слово, не буду больше пить эти травяные отвары…
— Как же можно, мефрау! — увещевала ее Гертджи, прибирая бокал. — Ведь вам велел принимать эти отвары минхейр Маасбюрх, аптекарь, а уж он-то понимает в болезнях…
— Да, если вспомнить, скольких людей он своими лекарствами отправил на городское кладбище, — жалобно проговорила Саския. —Прости меня, Гертджи! — неожиданно в ее голосе послышались мягкие, просительные нотки. — Прости, что я бываю так резка.., это не я, это моя болезнь кричит на тебя!
— Я понимаю, мефрау! — кивнула Гертджи. —Я понимаю и нисколько не сержусь.
— Побудь еще со мной, Гертджи! — Саския схватила служанку за руку, сильно сжала ее. —Побудь со мной, мне так одиноко!
