Искал собственного Христа в душе человеческой великий страдалец за народ русский Федор Достоевский. Пытался создать новое Евангелие, сформулировав собственные заповеди, моральный кодекс, Лев Толстой. Оба они, и другие мыслители тоже, отрицали официальное православие, отрицали формальную религию, пытаясь сохранить и развить нравственную сторону веры, чтобы укрепить моральную основу человека. Не понимали они главного, а зачастую не хотели и не могли знать всеобщей формулы: бытие определяет сознание… Жизнь человека в обществе, его нравственность, его этические взгляды определяются экономическими законами, присущими данному обществу. Они были прекраснодушными мечтателями, пытавшимися объяснить мир, тогда как, видимо, его нужно было переделать. Но как? «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем…» А принцип — слезы ребенка? Бердяев порвал с марксизмом именно потому, что последний оперирует только классами, забывая, точнее, нарочито не принимая в расчет, судьбу отдельно взятого человека.
Иммануил Кант тоже пытался отделить зерна от плевел, искал позитивное начало в религии, разделив ее на «религию искания милости» и «религию доброго жизненного поведения». И кенигсбергский профессор был сторонником этической религии, нравственной, ведь субъектом такой религии был человек, обладающий свободным волеизъявлением, полагающийся не на «Божью милость», а на собственный разум, мораль, духовные силы. Эту нравственную религию Иммануил Кант противопоставлял бездушному католицизму, всецело проникнутому принципами «искания милости», исповедующему не «нравственные начала, но статуарные заповеди, правила веры и обрядности», погрязшему в фетишизме и торжествующей догме.
«Конечно, — рассуждал Юрий Алексеевич, уже сидя в вагоне-ресторане и ожидая, когда принесут обед, ожидая без особого нетерпения: куда торопиться, когда едешь в поезде, — конечно, атеисты прежних времен не были в состоянии подвергнуть религию диалектико-материалистической критике. Старый атеизм лишь подступал к извлечению гносеологических корней религии, социальные же корни ее оставались для него тайной за семью печатями. Просветительский атеизм не был способен с научных позиций рассмотреть, как формировалась социальная роль религии и церкви, считал религию обособленной, автономной духовной областью, не связанной ни с экономическим развитием общества, ни с классовой борьбой. И все же роль этих атеистов велика. Их камень в фундаменте нынешнего мировоззрения значителен. Ведь, скажем, тот же Людвиг Фейербах книгой «Сущность христианства» перевернул духовную жизнь современной ему Германии, да и не только Германии. Его книга помогла юному Энгельсу порвать с религией, а молодому Марксу окончательно перейти на позиции материализма».
Принесли первое блюдо, неизменный рассольник с курицей, которым Министерство путей сообщения потчует пассажиров на всех дорогах страны. Леденев ел неторопливо, поглядывал за окно, краем уха прислушивался к шумному разговору, который затеяли за столом напротив подвыпившие парни, судя по всему, рыбаки из Западноморского управления тралфлота.
Поезд шел быстро, резко дергаясь на стрелках разъездов. Небольшие поселки и городки он пробегал едва замедляя ход.
Когда Юрию Алексеевичу принесли бифштекс с луком, рыбачки решили, что в купе им куда как привольнее продолжать застольные разговоры, потребовали счет, не забыв включить в него несколько бутылок минеральной воды.
В ресторан вошла группа молоденьких проводниц, видно, захотелось поесть горячего… Они и заняли теперь соседний стол, оживленно обсуждая какие-то служебно-девичьи события.
Юрий Алексеевич медленно расправлялся с бифштексом, улыбался про себя… Ему было хорошо от ощущения скорости, с которой поезд приближался к берегам Балтийского моря. Леденев любил бывать на морском побережье. Четыре года войны прослужил Юрий Алексеевич на Северном флоте, ходил к берегам Лапландии в составе десантно-диверсионного отряда. Потом так и остался в Поморске до тех пор, пока Василий Пименович, бывший командир его отряда капитан-лейтенант Бирюков, ставший после войны начальником Поморского управления, не был переведен с повышением в столицу. Он и забрал с собою Леденева, успевшего к тому времени не раз отличиться в расследовании запутанных, каверзных дел.
Теперь он снова увидит море, Янтарное море. Конечно, по приезде в Западноморск на него навалится куча обязанностей и забот, но уж, наверно, сумеет выбраться в Юсовы дюны, где отдыхает жена. Конечно же, он повидается с нею…
Размышления о море и будущей встрече с Верой Васильевной навели Юрия Алексеевича на мысли о случившемся в Западноморске. Леденев вспомнил о загадочном намеке профессора Маркерта, пожелавшего дать им, следователям, как будто бы некий сигнал, как и где искать убийцу.
«Почему Петр, — в который раз подумал Юрий Алексеевич, — именно Петр? Ряд версий, связанных с личностью этого апостола, уже отработан, ребятами Жукова. По-видимому, снова надо будет заняться этими версиями, только сменить адреса… Постой, постой! Нет ли здесь намека на Ватикан, на его святейшество? Ведь апостола Петра христианская церковь считает самым первым папой, первым по времени наместником Бога… А что если Маркерт знал причины собственного убийства и дал нам понять, откуда тянется нить? Это уже кое-что… Надо предложить отработку и этого соображения».
Он вспомнил, что в одной из книг, взятых с собой, есть упоминание об апокрифическом, то есть непризнанном официальной христианской церковью Евангелии от Петра.
«Надо будет посмотреть повнимательнее это место», — подумал Юрий Алексеевич и подозвал официантку, чтобы рассчитаться за ужин.
Когда он вернулся в купе, попутчики его спали. Леденев осторожно забрался на полку, достал книгу, отыскал необходимое место и принялся читать.
Юрий Алексеевич узнал, что ссылки на Евангелие от Петра содержались уже у раннехристианских историков Оригена и Юстина. Евсевий же приводит в своей работе письмо Серапиона, епископа Антиохийского, датируемое 200 годом. Серапион пишет, что это Евангелие весьма почитается среди христиан Сирии. Но впервые папирус с Евангелием от Петра был найден лишь в 1886 году в могиле египетского монаха.
Рукопись написана от первого лица. Автор прямо заявляет, что он и есть апостол Петр. После распятия Христа, пишет ученик Иисуса, «я с товарищами своими был в печали, и мы, подавленные душевно, скрывались…»
«Довольно мощное свидетельство в пользу историчности Христа, — подумал Юрий Алексеевич. — Странно только, что церковь отнесла это Евангелие к числу апокрифических, запрещенных…»
Но, читая дальше подробное изложение Евангелия от Петра, Леденев догадался, что именно не устраивало богословов в этом писании. Автор не упоминает ни о каких страстях Господних во время казни. Прибитый к кресту Иисус «молчал, как бы не испытывая никакого страдания».
«По-видимому, — решил Леденев, — этот неизвестный автор был последователем докетизма[15]. А эту позицию церковь считала злейшей ересью. Еще бы! Таким образом с ее помощью подвергался сомнению основной догмат христианства, согласно которому собственными страданиями, именно страданиями, Бог-сын искупил первородный грех человечества. Конечно, Маркерт знал об этом Евангелии гораздо лучше меня. Надо попытаться достать на его кафедре подлинный текст, поискать зацепку и в нем…»
Юрий Алексеевич закрыл книгу, умостил ее на полочке, повернулся на бок и стал смотреть в окно. Мерное покачивание вагона, мелькавшие деревья, стук колес на стыках убаюкивали его, и вскоре следователь по особо важным делам спал сном праведника.
Ничего божественного ему не снилось.
I
День выдался жарким… Но едва зашло солнце и сумерки принялись неторопливо закутывать зеленые улицы Западноморска, с Балтики потянуло прохладой и свежестью. К полуночи балтийский бриз вытеснил с улиц города нагретый воздух далеко на юг. Окрестности постепенно остывали, и морская влага готовилась выпасть на рассвете прозрачной росою.
А ночью стало уже достаточно свежо, чтобы прогуливаться в одной рубашке и брюках, в легком дневном платьице. Потому припозднившиеся влюбленные старательно закутывали зябнувших подруг в пиджаки и куртки.
У человека, который этим поздним часом продвигался улицами того района, в котором стоял дом покойного профессора Маркерта, не было ни подруги, ни пиджака, чтобы его согреть. Не спеша подбирался он к калитке особняка, где произошло убийство. Шерстяной спортивный костюм не стеснял движений, а кеды позволяли перемещаться предельно бесшумно…
Дойдя до калитки, человек медленно прошел мимо, разглядывая погасшие окна в доме.
