Ознакомительная версия.
Он зажмурился, в сотый раз по счету вспомнив, как ворвались они в незапертый дом. Как бегали по первому этажу, разыскивая Татьяну, и как громко выкрикивали вразнобой ее имя. И как столпились вдруг все вместе у ступенек, ведущих на второй этаж. Остановились и замерли, страшась смотреть друг на друга и еще больше страшась подниматься.
Он пошел наверх. Шурочка с Кириллом остались. Она вдруг, не в силах стоять, опустилась и отчетливо всхлипнула. Степан не стал оглядываться и говорить ей что-то в утешение. Он шел наверх.
Как же тяжел был для него каждый шаг! Кто бы мог подумать, что преодолеть пару лестничных пролетов окажется так трудно…
Еще не доходя до двери в свою спальню, он знал, что случилась беда. Она была там, за этой приоткрытой, раскачивающейся от легкого сквозняка дверью, и была такой же осязаемой, как и его гадкий липкий страх.
Шурочка сказала ему потом, что орал он очень громко и очень ужасно. Повторяла и повторяла, тиская рукав его пиджака ледяными пальцами:
— Степа, вы так орали! Так ужасно орали, что я подумала, будто бы она умерла! Но она же жива, Степа! Она же жива! Вам и доктор сказал, что жива! И что жизни ее ничто не угрожает! Ну нельзя же так, Степа! Все будет хорошо! Ну перестаньте же!
Что именно он должен был перестать, он не понимал. Он просто ей не верил. Не верил, что все будет хорошо. Тупо смотрел на Шурочку. Бездумно моргал, давясь чем-то удушающе противным, и не верил. И еще не хотел уходить из больницы, куда отвезла неотложка Татьяну. Уже и врач к нему выходил, пытаясь уговорить или усовестить, Степан и его тоже не понял. И медсестра выпархивала из ординаторской, шурша накрахмаленным халатиком. Тоже щебетала канарейкой. Стреляла в поникшего Кирилла игривыми глазищами и щебетала об отсутствии опасности и о том, что больной очень повезло. Он не верил. Не верил и не понимал, как это ей могло повезти. Чушь несусветная! Ей разбили голову. Оставили умирать в луже крови. Беспомощную, бледную, в луже крови…
— Шура, — вдруг выдавил он с большим трудом, оборвав на минуту ее бессвязный истерический лепет. — Я хочу к ней. Мне надо ее увидеть. Иначе я не уйду.
— Ага. Я сейчас, — кивнула Шитина, тут же отцепила пальцы от его пиджака, поднялась с коленей и помчалась куда-то по коридору, высокая и стремительная.
— Она все сделает, Степа, — промямлил откуда-то сбоку Кирилл. — Врач не устоит перед Шурочкой. Ты… Ты прости меня, Степ…
— Лучше молчи, Кирюха. Лучше молчи.
Он не хотел сейчас ничего ни с кем выяснять. Определять степень вины друг друга не хотел. И не хотел также думать над тем, кто посмел. У него еще будет на это время. Будет много времени. Очень много. А пока ему хотелось только одного: увидеть ее. Увидеть, и потрогать, и убедиться, что она дышит и что жива. Все остальное пока не важно сейчас.
— Молодой человек… В чем дело?!
Сутулая фигура местного врача чем-то напомнила дворника из его детства. Тот был так же высок, жилист и сутул и так же натужно кашлял через слово. Странно, раньше он думал, что врачи никогда не страдают такой пустяковой хворобой, а вот поди ты, этот кашляет, как все остальные смертные.
— Мне нужно ее видеть. — Степан с трудом разлепил губы, объясняться с участковым эскулапом не хотелось до тошноты. — Я не уйду, пока не увижу.
— Она вам кто? — вдруг проявил чудеса любознательности доктор. — Жена? Подруга? Сестра?
— Это моя сестра, — быстро нашлась Шитина, вынырнув из-за спины доктора. — Приехали на дачу, знаете, а там такое…
— Украли что-нибудь? — С Шурочкой доктор был чуть снисходительнее: и смотрел добрее, и говорил охотнее. — Чего же милицию не вызвали? Нужно было милицию!
— Да когда же, господи?! — Шурочка возмущенно всплеснула руками. — Пока они приедут в этот поселок!.. Сестрица кровью истекает, а мы будем милицию ждать! Сами же говорили, что рана-то пустяковая, а вот крови потеряла много. И надо было ждать?!
Доктор хотел было что-то возразить, но тут же закашлялся. Кашлял он долго, упершись посиневшими губами в свернутую трубочкой ладонь. Потом достал платок из кармана халата, быстро вытер глаза и проговорил со странным свистом, извлекаемым из груди:
— Мне тем не менее придется сообщить куда следует. Налицо нападение, так что сами понимаете… А вы, — он нацелил палец в Степана, — идемте со мной, раз уж вам так приспичило. Вижу, что спорить с вами бесполезно. Не уйдете ведь…
— Не уйду, — буркнул в сутулую спину врача Степан и двинулся следом, на ходу оглядывая заведение, куда по воле судьбы и случая попала Татьяна.
Больничка была совсем крохотной. Закуток за стеклянной перегородкой, выполняющий функции регистратуры. Две палаты для стационарных больных.
Ординаторская. Операционная. Кабинет того самого врача, что размашисто маршировал сейчас впереди. И кладовка, запертая на ключ. Все это хозяйство замыкалось коридором, упирающимся во входную дверь.
— А охрана у вас есть? — вдруг спросил Степан, когда врач остановился у двери в палату.
— Что? Охрана? Господи! Вы в каком государстве живете, юноша?! — все еще хрипло возмутился доктор. — Какая охрана? Мне дворника не дают, приходится умолять уборщицу и приплачивать ей за то, чтобы дважды в неделю двор подметала. А им охрану подавай!..
— А как же ночью?! Кто-то же дежурит?
— Медсестра дежурит, кто же еще?! А вам непременно ОМОН подавай! — недовольно фыркнул врач и дернул ручку двери. — Заходите. И без эмоций, пожалуйста. Женщина в сознании, состояние стабильное, но большая потеря крови, сами понимаете.
— Доктор! Доктор, подождите. — Степан вдруг ухватил его за рукав халата и потянул обратно в коридор. — Послушайте, а забрать мне ее можно?! Не нужно на меня так смотреть! Я просто заберу ее и перевезу в город.
Тот вытаращил на него дикие глаза, попытался прочитать какую-то отповедь, но снова принялся натужно кашлять. Воспользовавшись паузой, Степан снова заканючил:
— Ну что ей здесь?! Вы сейчас уйдете, оставите вместо себя медсестру. А что она?! Вы же не станете сидеть над Таней всю ночь? Нет, конечно. К тому же тут никакой охраны. Что станет делать ваша медсестра, если злоумышленник попытается повторить неудавшуюся попытку?! Не знаете? А я знаю! Она станет визжать и только!
Доктор перестал кашлять так же внезапно, как начал. Снова утер платком прослезившиеся глаза и все с той же болезненной хрипотцой в голосе строго заметил:
— Потому и говорю, что без милиции не обойтись. Вдруг эти воры станут теперь по всему дачному поселку подобным образом лазить и нападать на людей?!
— Пускай будет милиция! Перепишите наши паспортные данные, в конце концов. Пускай они нас разыщут и допрашивают потом, — сердито выговорил Степан, уверенный в том, что никому не захочется их искать и опрашивать. — Но Таню я здесь оставить не могу! Поймите же вы меня…
Он понял. И Татьяну им отдал. Сделал еще пару уколов. Проверил повязку. Долго и муторно выписывал их паспортные данные, потом так же долго сочинял длинную сопроводительную петицию, предназначенную лечащему врачу, и только потом их отпустил.
Татьяну устроили на заднем сиденье, подложив под голову подушку, захваченную Кириллом на обратном пути с дачи. Шурочка пристроилась у Тани в ногах и всю дорогу безотрывно смотрела в бледное лицо Верещагиной, ведя счет ее вдохам и выдохам. За руль сел Кирилл. Степан наотрез отказался. Он тоже, как и его помощница, следил за дыханием Тани, развернувшись на сиденье спиной к дороге.
— Куда дальше? — спросил Кирилл, въезжая в город. — В больницу или…
И тут Верещагина неожиданно открыла глаза.
— Не хочу в больницу, — тихо, но внятно произнесла она, подняла руку и тронула Степин локоть, свисающий со спинки пассажирского сиденья. — Едем к тебе, Степа. Не хочу в больницу. Завтра. Потом…
Он снова нес ее на руках. Крепко держал под коленки одной рукой и второй под спину. Так же нес он ее окровавленную в машину «Скорой». Потом в больницу, пристраивал на белоснежной кушетке в операционной палате, страшась смотреть на ее до синевы бледное лицо. Потом нес из больницы в свою машину. Теперь вот домой к себе. Так-то оно получается, не гадал, не думал…
Кирилл с Шурочкой топтались где-то сзади. Один шуршал какими-то пакетами. Кажется, успел собрать Татьянины вещи, пока они ждали не особо поторапливающегося врача. Вторая судорожно вздыхала через раз и что-то выговаривала громким шепотом Кириллу.
Степан не слушал. Он держал на руках Татьяну и дивился тому, что с ним сейчас творится. Дивился, раздражался и тут же впопыхах примирялся, потому что не в силах был ничего изменить.
Его душила жалость. Он не был ни жестоким, ни бессердечным, но такой удушающей жалостливой горечи еще ни разу не испытывал, это точно. Даже когда умерла мать, не было такого. Было больно, страшно и пусто, но чтобы вот так: до дрожи в коленках, до мерзкого нытья в сердце — нет.
Ее запеленутая бинтами голова покоилась на его плече. И когда ему особенно сильно того хотелось, он прислонялся своей щекой к ее и снова слушал, как она дышит. Тихо и прерывисто, но дышит же.
Ознакомительная версия.
