– Извините, я... – пролепетала Лиля. В броне явно появились бреши, но Дубову все равно было как-то не по себе.
– Мы вчера перешли на «ты», – напомнил он, отводя глаза. Не хотел на нее смотреть. Зачем, если она все равно сейчас уйдет, и то, что казалось вчера волшебной встречей, окажется просто командировочным приключением?
Не хотел, но все же взглянул. У нее были отчаянные глаза, и губы поджаты и бледны, как при сильной боли, и на щеках горели алые пятна.
– Мне что-то нехорошо, – сообщила она. – Давай посидим немножко...
Дубов с готовностью проводил Лилю в гостиную, усадил на диван и налил минеральной воды.
– Ну-ну, что ты так разволновалась, – бормотал он, пока она пила. – Все хорошо, все нормально... Ты позвони домой, предупреди, что задержишься. Я хотел... Мы с тобой...
Не мог же он вот так, с места в карьер, объясниться ей в любви! Она не поняла бы, и вообще... Глупо как-то!
– Извини. Просто Егорушка – он болен, понимаешь? Я боюсь его оставить. Мама приглядит за ним, конечно, только мне все равно не по себе!
– А что с ним такое? – удивился Дубов. Вчера он видел фотографию вполне здорового мальца.
– У него... – Похоже, Лиле нужно было собраться с духом, прежде чем вымолвить страшный диагноз. – Ты же видел фотографию. У Егорушки болезнь Дауна.
– Да? А так не скажешь.
– Спасибо, – жалко улыбнулась Лиля. – Но...
В руках у нее очутился бумажник, и она раскрыла его, словно желая убедиться в том, что «так не скажешь». Но, едва взглянув на фотографию, Лиля отбросила его в сторону. Лицо ее исказилось, она поднесла руку ко рту – конвульсивным жестом ужаса.
– Это не мой сын, – сказала она.
– Что? – удивился Дубов.
– Это не мой сын, – повторила Лиля. – Я не знаю этого мальчика.
Дубов подумал, что она, наверное, спятила. Интересно, бывает вот так, чтобы человек, встав с утра пораньше, взял да и сошел с ума? Ни с того ни с сего. Или и с того, и с сего. Наркотики. Алкоголь. Дурная наследственность. Что он знает об этой женщине? Вдруг Лиля давно больна шизофренией, а сейчас у нее как раз обострение? Не выглядит она безумной, ну и что? Говорят, настоящие сумасшедшие порой производят впечатление абсолютно адекватных людей.
Очевидно, тяжелые размышления Дубова отразились на его физиономии, потому что Лиля встала, схватила сумочку, неловко подобрала бумажник.
– Я пойду. Извините. Я, должно быть, вас задерживаю. До свидания.
– Куда еще ты пойдешь? – возмутился Дубов. – Нет, давай сначала разберемся. Вчера ты показывала мне фотографию этого пацана и говорила, что он твой сын. Так?
– Наверное.
– Ты что, не помнишь ничего? – поразился Дубов. – Ты же и не пила вовсе!
В ресторане Лиля заказала грейпфрутовый сок, в номере едва пригубила шампанское. Так, алкоголизм исключается.
– Помню. – Лиля зарозовелась. – Только, мне кажется, что-то изменилось. Я стала другая. Словно спала какая-то пелена. Словно... Что это?
Вот, оказывается, на что наступил Дубов ночью. Это была цепочка с кулоном, которую он снял, да что там – сорвал! – ночью с шеи Лили. Украшение осталось валяться на полу. Направившись в ванную, Дубов тяжелым ботинком наступил на кулон и сплющил его в лепешку. Египетская пирамида оказалась дутой. Дешевка! Но она, верно, была дорога Лиле, вон как та расстроилась!
– Это я раздавил. Нечаянно. Я тебе новый куплю, ладно? – покаялся Дубов, но Лиля... Лиля, казалось, его не слышала. Она склонилась над расплющенной пирамидкой и поманила Дубова рукой.
– Смотри-ка...
Кулон был дутым, и что-то, видно, таилось в его полости. Это «что-то», капля неведомой субстанции черного цвета, и вытекло на паркет. Жидкость казалась густой, маслянистой и пахла недобро, удушливо – раскаленным железом и гарью. Лиля потянулась пальцем, но Дубов остановил ее руку. Еще чего не хватало! Душа ли, сердце ли, неведомое ли звериное чутье подсказывало ему – эту жидкость не стоит трогать. Она опасна, очень опасна. Лиля носила эту жидкость, заключенную в золотой сосудик, на груди. Быть может, неведомый яд, просочившись сквозь атомы золота, отравлял ее разум и повергал в мрачные, странные грезы? Дубов отыскал на столе зубочистку, поддел цепочку и осторожно, на вытянутой руке, отнес в ванную, где и спустил в унитаз, несколько раз дернув рычажок смыва. На паркете осталось только крошечное темное пятнышко.
– Не трогай. И, знаешь... Давай сейчас оденемся и уйдем. Поговорим где-нибудь в другом месте, а тут пока уберут.
Они быстро, молча собрались и вышли, стараясь держаться плечом к плечу, как пехотинцы, идущие врукопашную.
Разумеется, в номере тридцать шестом люкс влажная уборка была произведена в тот же день. Горничная Лена, меняя постельное белье, возя пылесосом по ковролину и протирая полы, ничего особенного не заметила. Она вообще занята была больше собственными мыслями, чем этими гигиеническими действиями. А мысли ее одолевали печальные. Лет десять уже, с четырнадцати, пожалуй, Лена страдала от вульгарного заболевания – угревой сыпи. В юности надеялась, что перерастет, потом скупала всевозможные мази и лосьоны, сидела на строгой диете, прибегала к нетрадиционной медицине. Мама уверяет – напасть пройдет, как только Лена замуж выйдет, а как подцепить мужа, если лицо похоже на пиццу? И на груди, и на спине та же ерунда! Годы идут, все подруги замужем, а у нее даже парня никогда не было! Совсем расстроившись, Лена приткнула в угол швабру и вытерла лоб запястьем. Оно было чуть влажным, на него попали брызги воды... Этого оказалось достаточно, чтобы вечером, сдав смену и переодеваясь у своего шкафчика, она заметила в зеркальце, что воспаление вроде бы стало поменьше. Прошло три дня, а у нее не выскочило ни одного нового прыщика, и старые начали подживать. Со временем Лена скопила денег на косметолога, который с помощью лазера удалил с ее лица рубчики и узелки, оставленные болезнью. А через год девушка вышла замуж за славного парня (сантехника, служившего в той же гостинице), так и не узнав никогда, какая беда пронеслась над ее головой, какое зло ее миновало...
В ресторане Дубов невнимательно заказал какой-то еды, положил локти на стол и уставился на Лилю – приготовился слушать.
– Что?
– Рассказывай.
– Сегодня утром я проснулась рядом с тобой.
– И очень удивилась.
– Да. Мне показалось, что все вокруг стало... Светлее, ярче и тверже.
– Тверже?
– Вещественней. Объемней. Словно какое-то время я видела все окружающее на экране или на картине, в двухмерной плоскости. И наблюдала именно со стороны, не принимая ни в чем участия. За меня действовал мой двойник, а я как будто смотрела кинокартину о своей жизни, с собой в главной роли.
– Ни хрена себе, – пробормотал Дубов и покосился на Лилю испуганно, ожидая, что та сморщит носик и скажет «фи». Но она ничего такого не сказала, а только кивнула. – Лиль, а ты точно ничего не принимаешь?
– Точно, Гриша. Ничего такого, никогда. Даже с валерьянкой осторожна.
– Ясно. И что же происходило в твоей «киношной» жизни?
– Мы переехали из старой квартиры в новую, очень хорошую. Центр города, евроремонт, обстановка. Со мной были мама и Егор...
– Извини, один вопрос. А мама, что на фотографии, это...
– Да, это мама. На вид. А что касается внутреннего, то я сомневаюсь. Она всегда была сдержанной, над детьми не кудахтала, выглядела как бизнес-леди, да и, по сути, стала ею. Меня она отправила жить к бабуле, когда мне исполнилось двенадцать. Мы с мамой никогда не были особенно близки. Но теперь она совсем другая. Такая домашняя хлопотунья, классическая бабушка в очках и передничке. Пирожки печет, носки вяжет, сериалы смотрит. А Егора вообще подменили... – голос Лили дрогнул, но Дубов остановил ее жестом руки.
– Так, давай договоримся раз и на всю жизнь. Ты при мне реветь не будешь. Особенно когда такая ситуевина, что мне надо пошевелить мозгами, поняла? Потому что, если рядом плачет женщина, я думать не могу и ужасно раздражаюсь. Плакать разрешаю только от счастья и только пять минут в год. Договорились?
– Договорились, – кивнула Лиля.
– Так вот. Про маму и сына я понял. Ну а ты-то чем занималась в своей «киношной» жизни?
– Да все тем же, – пожала плечами Лиля. – Я ведь портниха.
– Модельер.
– Да нет, портниха. Но с какого-то момента все пошло иначе. Про меня стали писать в журналах и газетах, было несколько сюжетов на местном телевидении. Поступили заказы от магазинов. Все это смутно как-то... Понимаешь, как будто все решали за меня, а у меня-то ведь ни ума, ни храбрости не хватило так вести дела!
– Ага. А теперь тебе нужно напрячься и вспомнить – когда все это началось? С какого момента ты перестала жить свою жизнь и начала смотреть картину с собой в главной роли? Не торопись отвечать, подумай как следует.
Лиля послушно не торопилась, глядела в свою тарелку, рассеянно ловила вилкой зеленые горошинки, обрамляющие оранжевый зрак глазуньи.
