— Перестань, Тер!.. — В голосе Дона была печаль. — Я не позвонил, верно. Зато приходил. Без звонка…
— Когда?
— Когда ты выезжала с ним из ворот, — еле слышно прошептал Дон, опустив голову.
И вдруг он услышал тихий смех. Тер смеялась все громче и громче. Неожиданно смех оборвался. Зажав щеки Дона ладонями, она подняла его лицо, заглянула в глаза.
— Дон, ты что, приревновал меня? Серьезно? Ты что ж, решил, что я тайно и коварно изменяю тебе? Так? Скажи, тебе не стыдно? Почему ты так плохо обо мне думаешь? Ты пойми: если ты мне станешь безразличен или, наоборот, я полюблю другого человека, ты первый об этом узнаешь. Я сразу тебе скажу, немедленно! Ни секунды не будешь в ложном положении. И я.
Губы ее превратились в ниточку, глаза полузакрылись, квадратный подбородок выдвинулся вперед, она не была сейчас красивой.
— Уж не думаешь ли, что я из жалости или еще почему-либо буду скрывать от тебя? Разве я обязана? Нет, Дон, я никому ничем не обязана. И лгать бы тебе не стала. Разлюблю — сразу скажу, не беспокойся. А ездили мы к его сестре, моей подруге, кстати, ты видел ее у нас. У нее трагедия: заболела ее знаменитая собака, было о чем поговорить. С ней я провела уик-энд. Робен, если хочешь знать, и не был. Он уехал в тот же вечер. Мы с ней вдвоем там оставались…
— Ты могла…
— Позвонить? Нет, уж будь любезен, сам звони, как договорились. Если б ты во время своей спасательной миссии нашел для этого время, я б тебе сама сказала… Наконец, ты мог позвонить в субботу.
— Я звонил.
— Так горничная дала тебе номер телефона? Я ей оставила.
— Я не назвал себя…
— Ну, знаешь! Не понимаю, чего ты хочешь! Она не могла любому незнакомому номер давать. Ведешь себя как ребенок, и мне же еще предъявляешь претензии…
Дон молчал. Он был настолько счастлив, что ему не требовалось слов.
Как все, оказывается, просто. А он-то вообразил! Свинья он все же, заподозрил свою Тер невесть в чем! Действительно, нафантазировал целую трагедию. Зачем ей это? Тер права. Уж она-то не постесняется прогнать его, если захочет. Не опустится до лжи. Прямо скажет. Но зачем думать об этом? Все хорошо, все прекрасно, она любит его. Он дурак — она права!
— Ты что молчишь? — Тер трясла его за плечо. — Глубоко переживаешь свою безмерную вину передо мной? Да? Переживай, переживай.
— Прости, Тер, — тихо сказал Дон, — я больше не буду.
— О боже, ты совсем как маленький — «больше не буду»! Ну смотри, а то поставлю тебя в угол и оставлю без десерта. — Она погрозила пальцем и рассмеялась.
Кремовый «бьюик» еще долго дремал в уединенной каштановой аллее…
Тер подвезла Дона домой. Как всегда, поцеловала в щеку, как всегда, он махал ей рукой с крыльца. Веселый, счастливый, вошел он в дом. При виде напряженных, полных тревоги взглядов родителей у него чуть слезы не навернулись на глаза. Сколько он принес им волнений! Здесь он тоже вел себя по-свински. А из-за чего? Из-за самим же им выдуманной драмы. О боже, какой дурак!
Он весело вбежал в комнату, поцеловал мать, обнял отца, закричал: «Есть хочу!», помчался в душ.
Стоя под обжигающими струями, он словно смывал с себя все, что было в эти два дня, всю грязь, тоску, горести, переживания, всю мерзость, все неприятные воспоминания.
Впереди счастливые дни с Тер, тренировки в олимпийской команде, слава, успех, веселые вечеринки и радостные дни!
Дон вылез из-под душа обновленный. Он чувствовал огромную нежность к родителям, увидев их оттаявшие лица, потеплевшие глаза; бесконечную любовь к Тер — чистой, верной, влюбленной. И испытывал зверский голод…
Он уселся за стол и под умиленными взглядами матери принялся уплетать все, что стояло перед ним.
Они ни о чем не расспрашивали. Он сам все рассказывал. Без подробностей. В общих чертах. Перескакивая с одного на другое. О том, как засомневался в Тер, как ревновал, следил, убедился, что зря. Как она подтвердила это. В его рассказе все выглядело весело и забавно. Он подсмеивался над собой, подшучивал над Тер. Так, смешная история.
Ни разу он не повторил своих выдумок о поездке в олимпийский лагерь, не вспомнил о Риве, ни словом но обмолвился о сигаретах с марихуаной. Родители чувствовали, что сын что-то недосказывает. Ну что ж, бог с ним (у кого из молодых не бывает своих маленьких тайн?). Главное, он здесь, с ними, смеется, увлеченно рассказывает о своих забавных похождениях, уплетает за обе щеки. Значит, все хорошо, все прекрасно, и нет причин для волнений.
Потом Дон ушел в свою комнату, слушал пластинки, болтал по телефону, читал, занимался. Потом ужинали, смотрели по телевизору спортивную передачу.
Это был кэтч. Звероподобные жирные мужчины метались с воплями по рингу, били друг друга ногами и кулаками, таскали за волосы. Они выли от боли, закатывали глаза, корчились в ужасных страданиях, но через минуту спокойно продолжали свою драку как ни в чем не бывало. Мать ужасалась, отец неодобрительно покачивал головой, а Дон посмеивался. Это все липа. Изображают жуткие схватки, а сами валяют дурака. Но жить-то всем надо, а за кэтч хорошо платят.
Когда разошлись спать, Дон с удовольствием погрузился в прохладные простыни, почитал немного и, потушив лампу, закрыл глаза. Но сон не шел.
Перед ним вновь мелькали картины прошедших дней, радостные п печальные, приятные и тягостные. Он повернулся на другой бок, но сон не приходил.
В голове все усиливался странный глухой звон, что-то давило грудь, он вспотел…
Дон зажег свет (ну и ну, два часа ночи!). Распахнул окно в холодную ночь. Вернулся в постель. И опять не мог уснуть.
Снова и снова вспоминались эпизоды этих дней. Но теперь веселых становилось меньше, а тягостных больше. Мысли распирали гудящую голову.
Почему он так уверен в Тер? Потому, что она сказала ему. А если она лжет? Это она говорит, что Робен уехал в тот же вечер. Но ведь нет других тому доказательств. И эта сестра его… хоть Тер и говорит, но что-то он ее не помнит…
Дон снова зажег свет и сел на кровати. Господи! Когда это кончится? Уже все было ясно, все хорошо. Так нет, опять… Он посмотрел на будильник — три часа утра! А он все никак не уснет.
И тогда автоматическим жестом он залез в карман висевшего на спинке стула пиджака, достал коробочку «полярных конфет» (которую вечером, несмотря на твердое решение, так и не удосужился выбросить) и положил маленькую белую пилюлю в рот.
Вновь погасил свет и откинулся на подушку.
Постепенно все наладилось. Все пошло хорошо.
Так он и заснул, с легкой улыбкой на губах, с покойными, светлыми мыслями.
Пока Дон начинал тот тяжелый, тот страшный путь, Рив заканчивал его. Ведь этот путь недолгий, и никому еще не удалось состариться, совершая его. Это не марафон, это спринт. Его начинают стремительно, полные энергии, а заканчивают, исчерпав все силы, падая от усталости. Только там, на стадионе, силы возвращаются, и победитель всходит на пьедестал почета. Здесь же победителей не бывает, здесь только побежденные.
И упавшие уже не поднимаются…
Дела Рива шли не плохо. Он сумел привлечь Дона.
Теперь надо только привести его к тому толстяку в каскетке, и дело сделано: он сможет получать свою ежедневную порцию со скидкой.
Однако с толстяком он встретился гораздо раньше, чём предполагал.
Зайдя в знакомый захудалый бар с целью «заправиться», он увидел его за одним из столиков.
Лысый бармен с обнаженными волосатыми руками только что расставил па столике пенящийся бокал пива, несложные закуски.
Минуту Рив стоял в растерянности: подойти, не подойти?
Решил подойти.
Приблизившись, он заискивающе улыбнулся и поздоровался.
— А, паренечек! — приветливо улыбнулся толстяк. — Присаживайся, угощайся, как раз есть разговор.
— Благодарю. — Рив присел на краешек стула, но не притронулся к еде.
— Как дела? — поинтересовался толстяк; он наклонился к бокалу с пивом и, не отрывая его от стола, начал пить долгими, жадными глотками. При этом козырек его прорабовской каскетки почти упирался в стол.
— Ничего, — осторожно ответил Рив. Некоторое время человек в каскетке молча ел. Потом заговорил:
— Слушай, паренечек, ты, оказывается, злостный неплательщик. — Он весело рассмеялся (Рив счел нужным подсмеяться). — Должник…
— Как так?
— Так. Ты уже месяц платишь со скидкой. Это составляет… — Толстяк достал ручку, начал писать на салфетке. — Не так уж мало. — Он закончил подсчет и поднял глаза на Рива.
— Но ведь это аванс, — начал оправдываться Рив, — я все отдам. Завтра нового приведу. Хотите, сейчас позвоню. Это верное дело. Клянусь вам. Могу сейчас…
— Не суетись, паренечек, время позднее, твой новый спит небось. Нечего его будить. Завтра у меня другие дела есть. Так что давай на послезавтра назначим. Как обычно, здесь же, часиков в десять вечера. Устраивает? — вежливо осведомился он, будто Рив мог ответить: «Нет, не устраивает, давайте в десять утра!»
