– Значит, есть и на вас управа. Надо бы его взять на службу, чтобы баб в узде держал!
– Ду-урак ты, Петька! – рассердилась Валентина. – Совсем башка не варит! Если ты маньяка сцапаешь, тебе же повышение!
К этому, пожалуй, следовало прислушаться. А вдруг это действительно тот маньяк из электрички. И обезвредит его не кто иной, как капитан Селезнев, оперуполномоченный Ладожского отделения транспортной милиции. Да, звучит неплохо. Но…
– А с чего ты взяла, что он маньяк? – продолжал капитан. – У него что, на лбу написано? Или клыки торчат?
– Ты бы увидел, сам понял, – Валька немного упокоилась, – я сама сначала подумала, что обычный этот эксгибиционист…
– Кто-кто? – Селезнев не разобрал мудреного слова.
– Ну, который показывает. И кайф ловит, только посмотри на его хозяйство – и всего делов. Безобидные, но и толку нет – не платят.
– А, эти… чокнутые… – дошло до Селезнева, – по ним психушка плачет. Как ты их назвала – экс-иби?..
– Эксгибиционисты, – ответила Валька, – ну и дремучий ты!
– Так это же по вашей линии. Ты в нашем деле тоже не разбираешься. Скажи, какая разница между юриспруденцией и юрисдикцией? Не знаешь? То-то.
– Короче, Склифосовский! Иду я себе вон там, со стороны шестого пути, там еще кустики такие…
– А что ты там делала?
– Клиента обслуживала, идиот! – рассердилась Самохина.
– Ну ладно, ладно, – махнул рукой капитан. – Сейчас свяжусь с кем-нибудь.
– Он достал рацию и заговорил:
– Тридцать второй? Где находитесь? Говорит дежурный по отделению. Что у вас там? Все спокойно? Тут меня гражданочка Самохина беспокоит… Нет, не тем, что ты думаешь. Какой-то дурик в кустах сидит у шестого пути. Проверьте там.
Он повернулся к Самохиной, но в эту секунду в дежурке появилось новое лицо. Селезнев так и расплылся:
– Завен Сергеевич! Редкий гость у нас! Что-то стряслось?
Завен был озабочен. Он хмуро взглянул на капитана и спросил:
– Жебров Толя не появлялся?
– Дежурство сдал, ушел, – развел руками Селезнев. – Можно позвонить ему домой.
– Не надо, – махнул рукой Завен, – я сам ему позвоню.
– Завен Сергеевич! – Валентина сладким голосом окликнула хозяина вокзальных ларьков.
Тот окинул ее презрительным взглядом и вышел.
– Зазнался армяшка! – процедила сквозь зубы Валька. – А давно ли ко мне подъезжал: «Девушка, ты не за-анята»?
– Большим человеком стал, – покачал головой Селезнев. – Вишь, всю вокзальную торговлю под себя подмял. «Елы-палы» эти открыл. У него теперь вместо тебя модель с ногами от подмышек.
– Скоро «тихвинцев» выбьет с базара.
– А вот это вряд ли. Хотя с такой «крышей»… – Селезнев сделал таинственный жест рукой. – Ладно, чеши отсюдова. А насчет маньяка наши разберутся.
С утра Самарин отправил Никиту Панкова в «Домострой» к Константину Сорокину, а сам сел на телефон. Прежде всего позвонил Дикуше насчет результатов экспертизы канистры.
– Да толком ничего, – ответил криминалист. – Отпечатков нет, что и понятно, – сколько она под дождем на улице провалялась. А возможно, и несли ее в перчатках. Внутри остатки семьдесят шестого бензина. Все.
– Спасибо, – привычно вздохнул Самарин. Он и сам не ожидал от этой экспертизы больших результатов, но все-таки, кто его знает… Потом позвонил в Бабино местному участковому. Тут разговор вышел поинтереснее. Добросовестный участковый за несколько дней собрал все, что мог, о личности путевого обходчика Гринько Николая Степановича и даже успел переслать в транспортную прокуратуру его фотографию.
Оказалось, беженца из Таджикистана в Бабине не особо любили. Прежде всего за нелюдимость и мрачный характер.
– Гринько жизнь ведет замкнутую, из дома отлучается редко, даже на праздники не показывается, – скороговоркой сыпал участковый, – вот в прошлом году отмечали «проводы русской зимы», звали его – не пришел. Потом, когда…
– Так, – прервал его Самарин, – это понятно. А не ссорился ли он с кем-то в последнее время?
– Так я к тому и веду, – ответил участковый, и в его голосе прозвучала обида, – а когда он сошелся с Коржавиной…
– С Альбиной? – переспросил Самарин. И сразу понял. Теперь все встало на свои места. И странное поведение дочери Леонида Пантелеймоновича, и ее враждебные взгляды, и даже это ее: «Не человек, а механизм какой-то. Такие свои дома не поджигают».
– С Альбиной, – подтвердил участковый. – Она ведь из-за него от мужа ушла, все тогда на нее удивлялись. Не сложилось у них чего-то. Что там вышло, толком никто не знает: она молчит, он тем более. Но она аж лицом почернела.
– Я понял, – сказал Дмитрий. – Скажите, Гринько часто ездит в Петербург?
– В последнее время часто. Раньше, по мнению работников станции, он практически не отлучался из дома, а в последние несколько месяцев, с лета, стал ездить периодически. Каждую неделю как минимум.
– Так, а что о мальчике?
– Мальчик у него жил. Летом, это точно. Весной тоже. Потом пропал.
– Когда это примерно произошло?
– В сентябре, я так понял. Точнее узнать не удалось. Коржавина-то со мной отказалась говорить.
– То есть допросить ее не удалось?
Участковый только тяжело вздохнул.
– Ладно, я ее видел, понимаю, – сказал Самарин, – а что Гринько? С ним лично вы говорили?
– Пытался, – в трубке снова послышался тяжелый вздох, – он мне сказал, что следователь у него уже был и он ему все сказал, что знает.
– А про мальчика?
– Не отрицает. Приютил, говорит, бездомного мальчишку, тот из товарняка вылез, звали Митькой. Потом взял и смылся. Я спрашиваю, почему, что случилось-то? А он: «Ничего не случилось. Такой парень – перекати-поле. Как приехал, так и уехал». Но мое мнение такое, – важно заключил участковый, – что-то там произошло. Потому как в то же самое время, когда мальчишка-то исчез, и Альбина перестала к нему наведываться. Так наши бабы сказали. В деревне-то все видно, как ни прячь.
– Ну а еще? Какие-то странности за ним замечали? Жестокость?
– Насчет жестокости не знаю. Вот если бы Альбину расспросить удалось… А так пока все.
– Ну спасибо. Если будет что-то еще, звоните. Самарин повесил трубку.
Интересным человеком оказался путевой обходчик со станции Бабино. Что касается поджога, то тут Дмитрий уже не сомневался.
Подожгла Коржавина, бывшая любовница. Мотивы?! Ревность. Досада на то, что Гринько ее бросил, тем более что ради него она ушла от мужа. С таким! характером, как у нее, этого достаточно. Но тут может быть и что-то другое.
Почему она не сделала этого сразу? Будка сгорела двадцать пятого – это уж никак не начало сентября…
Самарин открыл стол и вытащил список жертв маньяка номер два, «паркового», которым занимались в ГУВД. Так и есть. Последняя жертва – Пи-назарова Фируза Равшанбековна, в ЦПКиО на Островах, 7 сентября. Торговала с лотка шоколадом, и, видимо, задержалась слишком поздно. Все сходится. Самарин встал и подошел к окну.
Думая, он никогда не мог усидеть на месте. «Везет тем, кто курит. Вынул сигарету, размял, вынул зажигалку – помогает думать». Дмитрий маятником заходил по кабинету. Хорошо, что Никита еще не вернулся.
Итак, какая картина складывается с Гринько?.. Он и раньше наведывался в Петербург. Это, разумеется, не криминал. Коржавина, видимо, всерьез относилась к Гринько (даже мужа бросила). Она стала что-то замечать. Любящая женщина чувствует очень многое. Скорее всего она не догадывалась об истине. Вряд ли она стала бы продолжать отношения с убийцей и насильником. Возможно, подозревала его в чем-то другом. Требовала, чтобы он «завязал», ставила условия.
И вот наступает 7 сентября. Гринько снова уезжает в город, возвращается.
Альбина с Митей находят неопровержимые улики его вины. Следует бурная сцена.
Митя убегает; Альбина порывает с Гринько отношения. Что потом? Как она узнает о следующем преступлении? Разумеется, из сообщения по телевидению. Гринько в тот день опять отсутствовал и вернулся только утром. В ярости она решает сама расправиться с бывшим любовником и ночью поджигает его дом. Логично?
«Тебе бы романы писать, Дмитрий Евгеньевич», – сказал сам себе Самарин.
И все-таки Гринько надо держать под наблюдением. Во всяком случае разослать на него оперативку по всем вокзалам. Это Дмитрий решил поручить Кате Калачевой – девушка исполнительная.
– Дмитрий Евгеньевич, – в кабинет ввалился Никита Панков, – я несолоно хлебавши. Сорокин уволился из «Домостроя» и теперь числится временно неработающим. Звонил ему домой – никто трубку не берет.
– Звони, пока не дозвонишься, – распорядился Самарин, а про себя подумал:
«С ним все ясно. Не может ежедневно видеть Ларису Мокроусову. И как он теперь будет жить? Я бы не знаю, что сделал… Или добровольцем в Чечню, или рабочим в Чернобыль…»
– Да, Никита, вот еще что…
