Он попытался сосредоточиться на тексте. В конце концов, работа — лучшее лекарство, даже если она сводится к перечитыванию высокопарного пропагандистского бреда, от которого тошнит.
"Черт бы их всех побрал!" — проворчал Григорьев и тут же прикусил язык. Между двумя пластиковыми папками тихо зашуршал тонкий листок бумаги. Текст был написан от руки, по-английски, крупным косым почерком, с таким энергичным нажимом, что тонкая бумага прорвалась в нескольких местах.
С первой строчки Григорьев понял, что перед ним послание лично резиденту от офицера ЦРУ с предложением о сотрудничестве. Автор обозначал себя кличкой "Белл", то есть колокол, намекал, что его положение дает возможность получать ценнейшую информацию из первых рук. Свою инициативу он объяснял, во-первых, давней симпатией к России, во-вторых, некоторыми личными обстоятельствами.
Григорьев пробежал текст от начала до конца за пару секунд. Резидент все еще разговаривал по телефону, сидел, отвернувшись, уютно ссутулившись, изредка вставляя короткие чуть слышные реплики в ответ на длинный монолог невидимого собеседника. Если не считать человека на другом конце провода, они были вдвоем в кабинете, отгороженном от мира толстыми стенами без окон, слоями звукоизоляции.
"Этот мистер Белл любит Хемингуэя и как-то связан с Латинской Америкой", — решил Григорьев и тут же одернул себя. Логическая цепочка получалась слишком громоздкой. Не обязательно, что человек выбрал себе кличку "Колокол" по ассоциации с романом Хемингуэя "По ком звонит колокол". Латинская Америка здесь совершенно ни при чем.
Кумарин наконец попрощался и положил трубку. Григорьев отчаянно выругался про себя. Прямо перед резидентом стоял большой спортивный кубок. Зеркально гладкий серебряный бок отчетливо отражал почти весь кабинет, и прежде всего самого Григорьева. Следовало заметить это раньше.
Андрей Евгеньевич открыто взял письмо в руки.
— "И потому не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе", — пробормотал он как бы про себя, но достаточно громко, чтобы слышал Кумарин.
— Ознакомились? Ну, и как вам это нравится? — Резидент резко крутанулся в кресле. — Сегодня утром мне передал это охранник посольства в запечатанном конверте. Кроме меня и вас пока никто не читал. Если бы удалось быстро проверить, не "утка" ли это, не провокация… Сначала проверить, а потом уж докладывать в Москву. Что думаете, Андрей Евгеньевич?
— Думаю, быстро это выяснить не удастся.
— Сам знаю, — поморщился резидент, — беда в том, что если идти обычным путем, начальство начнет пороть горячку, требовать моментальных результатов, придется подключать много народу. А у нас, как вам известно, работает "крот", давно и успешно. Если к Новому году я его не вычислю, меня снимут. Если он опередит нас и успеет уйти к американцам, меня снимут с большим позорным скандалом. Так-то, Андрей Евгеньевич.
"Кажется, я прохожу очередной этап проверки, — неуверенно поздравил себя Григорьев, — впрочем, это только начало".
— Вдруг за письмом стоит серьезный перспективный агент? — продолжал рассуждать вслух резидент. — "Крот" мгновенно сдаст его.
— Или агент поможет нам вычислить "крота", — мягко улыбнулся Григорьев.
— Мне бы ваш оптимизм, Андрей Евгеньевич, — вздохнул Кумарин, — ну ладно, давайте попробуем поиграть с этим "Колокольчиком". По-хорошему, мне бы вас послать на первую встречу. Однако нельзя. Если он окажется "уткой", вы засветитесь как офицер КГБ, вас в двадцать четыре часа вышлют из страны.
Еще минут пятнадцать они обсуждали кандидатуры из числа штатных сотрудников КГБ при посольстве. Григорьев почти расслабился. Потом резидент опять заговорил о предстоящей поездке в Москву, обещал похлопотать, чтобы Андрея Евгеньевича не переводили в Лондон.
— Кстати, тут мне рассказали историю, весьма поучительную, — произнес он уже на пороге кабинета, после прощального рукопожатия, с легким смешком, — один наш дипломат улетал из Франкфурта, вез в ручной клади двадцать плиток шоколада. Когда проходил пограничников, датчики среагировали на фольгу. Его спросили, что там у него, а он решил пошутить и ответил, что у него там бомба. Моментально руки заломили за спину, уложили на пол, устроили личный досмотр по полной программе, задержали рейс, потом потребовали возместить убытки. У него, разумеется, таких денег не было, платило посольство, в общем, мало никому не показалось, особенно этому дипломату. Так что с шутками надо осторожней, Андрей Евгеньевич. Особенно при нашей чертовой работе. Хорошо, когда у начальства все в порядке с юмором. А если нет?
— Если нет, тогда беда, — грустно улыбнулся Григорьев.
Пока он шел по коридору к себе в кабинет, лицо его пылало. Впервые за последние полтора года ему, непьющему, захотелось напиться до беспамятства. Впервые у него, железно здорового человека, отчетливо закололо сердце, заныла половина головы. Он вспомнил, как пару недель назад свалился в комнате дешифровальщиков иезуитски спокойный, вкрадчивый полковник Бредень, главный советник резидента по кадрам. Сидел, пил чай, обсуждал какие-то рутинные вопросы и вдруг грохнулся без сознания со стула на пол. Оказалось — инсульт. Результат сильнейшего нервного перенапряжения. А месяц назад выбросился с балкона, с двенадцатого этажа, майор Грибанов, помощник атташе по науке и технике. Двухметровый крепкий детина, медлительный улыбчивый увалень, не пил, не курил, имел красавицу жену, должен был получить чин подполковника. Просто встал ночью, вышел на балкон, перелез через перила…
— Нет уж, дудки! — пробормотал Григорьев. Оказавшись в кабинете, он кинулся к маленькому холодильнику, содрал зубами железную крышку с бутылки минеральной воды, стал жадно пить прямо из горлышка. В зеркале он видел свое багровое злое лицо. Острый кадык ходил туда-сюда при каждом глотке. Жилы на шее взбухли. Глаза налились темной кровью.
Позади него, прямо напротив зеркала, стояла на столе фотография белокурой девочки в белой пионерской блузке и красном галстуке.
— Ничего, Машка, прорвемся! — пробормотал Андрей Евгеньевич и тут же закашлялся, вода попала в дыхательное горло, из глаз брызнули слезы, которые потом еще минут тридцать мешали ему ясно видеть и ориентироваться в пространстве.
Майор Арсеньев в трусах и шлепанцах сидел на корточках у открытого холодильника и задумчиво глядел на белую кастрюльку, а также на две котлеты, лежавшие на тарелке и аккуратно обтянутые прозрачной пленкой. В кастрюльке был борщ. Домашние говяжьи котлеты даже сквозь пленку пахли чесноком и укропом.
Больше всего на свете ему хотелось сейчас этого борща, со сметаной, с куском черного хлеба. Котлет тоже хотелось, но не так сильно. Однако это было невозможно. Борщ и котлеты стояли на чужой территории. Холодильник был строго поделен. Две полки принадлежали майору, две — его бывшей жене Марине. На полках майора валялись три голые сморщенные сосиски недельной давности, маленький заплесневелый кубик сыра и короткий хвостик, оставшийся от батона сырокопченой колбасы.
Майор осторожно приподнял крышку кастрюльки и понюхал борщ. Он понятия не имел, где его бывшая жена и когда она вернется. Марина могла явиться прямо сейчас, могла и через сутки. Но в любом случае количество борща было строго ограничено. Ровно половина кастрюльки, то есть как раз на одну полную тарелку. Марина приготовила его для себя, и только для себя. Нет, если бы майор умял ее борщ, никакой катастрофы не случилось. Она бы обозвала его тряпкой и дармоедом, а потом сварила себе еще какого-нибудь вкусного супу, например куриной лапши. И ничего страшного. За пять лет совместной жизни она еще не так его обзывала. Дело, конечно, не в словах. Просто когда ты развелся с женщиной и продолжаешь жить с ней под одной крышей потому, что трудно быстро разменять квартиру, то жрать ее борщ и котлеты нехорошо.
Саня тихо опустил крышку, достал свой сыр, срезал плесень, настрогал, сколько было возможно, колбасы. Оставшийся крохотный хвостик обгрыз, сосиски долго внимательно нюхал и выкинул. С чашкой чая и тарелкой с бутербродами (хлеб все-таки пришлось позаимствовать у Марины) майор отправился в свою комнату и включил телевизор.
Заканчивались вечерние новости. За ними следовал гигантский рекламный блок, Арсеньев принялся бродить по каналам, тут же наткнулся на свою недавнюю беду. Модный певец, голый по пояс, прыгал с микрофоном во рту, размахивал жидкими длинными волосенками и повторял:
"Чучело! Чучело!"
На соседнем канале известная актриса, нежная красавица, рассказывала, как ее жизнь преобразилась от использования крема из плаценты. На следующем под звуки фуги Баха лохматая немытая цыганка с испитым лицом крутила свечкой над голым животом какого-то мужчины.
— Потомственная ворожея Ада владеет тайнами древней цыганской магии, которые передаются из поколения в поколение по женской линии, — пел за кадром сладкий рекламный голос.
