Ежи Эдигей - Фотография в профиль

— Продолжайте, пожалуйста.

— Еврейское гетто в Брадомске просуществовало сравнительно недолго. Его обитателей начали вывозить сначала в Петрков, а позднее — в Лодзь. Среди вывезенных были мои родителей две младшие сестры. Больше я их никогда не видел: их умертвили в газовых камерах в Освенциме. Перед ликвидацией гетто немецкие управляющие двух мебельных фабрик отобрали триста человек для работы на этих предприятиях: двести молодых парней и сто девушек. Мой спортивный вид и то, что я выглядел старше своих лет, помогли мне попасть в эту группу. На территории фабрик поставили бараки и огородили их колючей проволокой. В них мы жили. Кормили впроголодь: суп из крапивы, брюква и хлеб из древесных опилок. Если бы не помощь польских рабочих, с которыми мы вместе надрывались на фабриках, то скоро протянули бы ноги. Благодаря им мы кое-как дожили до осени 1942 года.

— Другими словами, до окончательной ликвидации евреев в Брадомске, — уточнил прокурор.

— Я тогда работал помощником истопника в котельной. Однажды мой начальник прибежал в котельную и сказал, что гестапо окружило фабрики и хватает евреев. В то время мы уже знали, чем заканчиваются такие аресты и что нас ждёт в Освенциме, Треблинке и других лагерях смерти. В нашей котельной было три печи, причём одна постоянно бездействовала. Истопник быстро впихнул меня в топку этой печи и захлопнул крышку. Трое суток я там прятался, Тогда же узнал, что моих товарищей вывезли на расположенное за городом еврейское кладбище и расстреляли. На четвёртые сутки мой истопник заступил в ночную смену. Ночью он вывел меня из фабричного здания. Было темно, шёл дождь со снегом. Я дополз до стены, окружавшей обе фабрики, и перелез через неё. Мой спаситель ещё на несколько дней предоставил мне убежище в своём маленьком домике на краю города, потом снабдил едой, деньгами и отправил к своим родственникам в Жешовское воеводство, где мне выхлопотали фальшивые документы и устроили работать санитаром в больницу, в инфекционное отделение. Туда гитлеровцы не осмеливались заходить, боясь заразиться тифом. Вот так я выжил.

— Вы не интересовались, что стало с вашей виллой и награбленной немцами мебелью?

— От них остались одни воспоминания. Немецкий староста, унося ноги от советских войск, которые, бросив в прорыв танки, быстро овладели Брадомском в январе 1945 года, успел отправить всё самое ценное в Германию, а виллу поджечь. Нашу мебель, которая находилась в здании гестапо, Баумфогель предусмотрительно вывез ещё до того, как его отстранили от должности, Впрочем, я не знаю точно, как всё происходило в Брадомске, меня там не было. После войны я возобновил прерванную учёбу, получил аттестат зрелости, затем окончил медицинский институт во Вроцлаве. С того времени живу в Ополе. С Брадомском меня ничего не связывает, кроме кошмарных воспоминаний об оккупаций.

— У вас была очная ставка с Рихардом Баумфогелем? — спросил прокурор.

— Нет, пока ещё мы друг друга не видели.

— Свидетель, узнаёте ли вы в человеке, сидящем на скамье подсудимых, известного вам Баумфогеля?

Врач внимательно посмотрел на обвиняемого.

— Я видел Баумфогеля один раз с очень близкого расстояния. Это было тогда, когда он пришёл к нам «в гости». Но никто к нему особенно не приглядывался, так как все страшно перепугалисы Поэтому я не могу категорически утверждать, что здесь находится тот самый человек, хотя визуально он сильно похож на шефа гестапо.

— Вы имеете в виду красный шрам на щеке? — спросил адвокат Рушиньский.

— Нет, я тогда вообще не заметил у Баумфогеля этого шрама. Видимо, стоял не с той стороны, а может, просто не обратил на него внимания: наши глаза были прикованы к гестаповцам в военной форме. Настоящий страх внушали они, а не человек в сером штатском костюме. Мы и подумать не могли, что все команды исходят от этого спокойного и вежливого немца. Поскольку он прекрасно говорил по-польски, мы принимали его за переводчика. И только потом нам объяснили, что этим штатским был сам шеф гестапо. Мне кажется, что у обвиняемого и Баумфогеля похожи светло-голубые, словно бы выцветшие глаза, характерный, чуть выдвинутый вперёд подбородок и форма головы. Но я хочу ещё раз подчеркнуть, что видел шефа гестапо почти сорок лет назад, да и то лишь мельком. А человеческая память обманчива.

Рушиньский не скрывал своего удовлетворения ответом свидетеля. Следующий вопрос задал Генрику Голдштайну прокурор.

— Приходилось ли вам как врачу встречать в своей практике двух людей с одинаковым строением черепа и одинаковыми родимыми пятнами на щеке? Или хотя бы слышать об этом от очевидцев?

— Считаю такое абсолютно невозможным. Я бы ещё согласился с тем, что можно встретить у разных людей одинаковые или почти одинаковые родимые пятна, но два одинаковых черепа… Это абсурд. В жизни я ни о чём подобном не слышал, не говоря уж о том, что даже в медицинской литературе не описаны такие случаи. Если бы кому-то посчастливилось доказать обратное, это было бы событием мирового значения. Но подчёркиваю, — врач проявил и здесь осторожность, — что я не специалист-анатом, а обыкновенный хирург-ортопед.

— В мире живёт около четырёх с половиной миллиардов человек, — попытался спасти ситуацию адвокат. — Неужели и вправду нельзя найти двойников?

— Так называемые двойники, — пояснил врач, — это люди, внешне сильно похожие друг на друга, особенно чертами лица, но при тщательном анатомическом обследовании любой врач без особого труда найдёт у них существенные различия. Даже однояйцевые близнецы отличаются строением черепа, имеют разные отпечатки пальцев, разные размеры конечностей, особенности скелета и много других разных индивидуальных характеристик.

Адвокат снова взял лежащую перед ним фотографию.

— Вы знаете этого человека?

— Конечно.

— Чем объясняется такая уверенность?

— Мне уже на первом допросе милиция показала снимок и сообщила, где он был найден.

— Очень мило, — буркнул адвокат. — Сначала показывают фотографию, а затем организуют очную ставку.

— Прошу не искажать факты, — предупредил председатель судейской коллегии. — Свидетель только что, заявил, что у него не было очной ставки с обвиняемым.

— Взгляните, пожалуйста, на фотографию. Знаком ли вам этот кабинет?

— Впервые его. вижу. Мне не приходилось бывать в брадомском гестапо и, к счастью, ни в каком, другом отделении этой гитлеровской организации. Только поэтому я и нахожусь сегодня здесь.

— А может быть, это одна из комнат вашей виллы?

— Нет, за это я ручаюсь.

— А мебель?… Письменный стол и это кресло?

Свидетель взял фотографию в руки и долго её рассматривал.

— Нет, всё-таки это не наши вещи. Вообще говоря, в кабинете отца стоял прекрасный письменный стол, который, как я уже сказал, был реквизирован вскоре после первого посещения гитлеровцами нашего дома, но он, насколько я помню, совершенно не похож на этот стол. Что касается кресла, то мне трудно что-либо сказать, поскольку видна только его часть, но я склонен считать, что оно тоже не с нашей виллы.

— Может быть, вы вспомните хрустальную вазу с ландышами. Она имеет очень оригинальную форму.

— У нас не было такой вазы, — сказал Генрик Голдштайн.

— Кто ещё уцелел после той бойни в 1942 году?

— По моим сведениям, никому, кроме меня, фортуна не улыбнулась. Гестапо осуществило свой налёт так внезапно и так продуманно, что ни у кого, пожалуй, не оставалось ни времени, ни возможностей, чтобы скрыться. Я спасся только благодаря неведению гестапо относительно того, что в котельной, стоящей несколько особняком от остальных фабричных зданий, могут работать лица еврейской национальности. Немцы нагрянули в котельную лишь в самом конце операции, когда я уже сидел ни жив ни мёртв в топке недействующей печи. Человек, предоставивший мне это необычное убежище, рисковал собственной жизнью и жизнью своих близких. До сегодняшнего дня меня гнетёт мысль, что я так и не отблагодарил его за этот благородный поступок. Когда я приехал в Брадомск, чтобы разыскать своего спасителя, его уже не было в живых.

— Это тоже дело рук фашистов? — спросил председатель,

— Немцы здесь ни при чём. В 1953 году на него наехал пьяный водитель. он скончался на месте, не приходя в сознание.

— Пан прокурор, у вас есть вопросы к свидетелю?

— Благодарю, вопросов нет.

— А у защиты?

— Тоже нет.

— Обвиняемый, ещё раз напоминаю, что вы также имеете право задавать вопросы.

Станислав Врублевский поднялся с места.

— Высокий суд, слушая показания свидетеля Генрика Голдштайна, я испытывал те же чувства ужаса и одновременно глубокой скорби, какие, вероятно, охватили вас, уважаемые судьи, вас, пан прокурор, и всех присутствующих в этом зале. Эти леденящие душу показания, однако, ко мне не относятся, поскольку я не Рихард Баумфогель, а Станислав Врублевский. Всё, что имеет отношение к деятельности Баумфогеля в Брадомске и вообще ко всему периоду гитлеровской оккупации в этом городе, никоим образом не связано с моей жизнью. Поэтому у меня нет никаких вопросов к свидетелям из этого районного центра. Я сожалею, что ни обвинению, ни моему защитнику не удалось разыскать других свидетелей. Мне ничего не остаётся, как только уповать на справедливость суда и верить в его беспристрастность.