Последняя дверь — она тоже без таблички, но Колчин хорошо помнил — последняя дверь.
Она не была заперта, она была прикрыта. Но плотно. Значит, Давид Енохович не на «пятиминутке». Колчин, блюдя приличия, стукнул костяшками пальцев и готов был войти, но:
— Занято! — сварливо и по-хозяйски.
Кто в доме хозяин? Сиплость Давида Еноховича стала притчей во языцех. Что-то неловкое у него случилось со связками от рождения. Враги заушничали о младенческом сифилисе, о зрелом алкоголизме. Друзья воспринимали как данность.
Это не голос дважды еврея. Это голос какого-нибудь опортупеенного патриота из сортира — наглого-бесцеремонного, с упреждением: попробуй не поверь и проверь, занято ли!
Колчин попробовал.
Штейншрайбер сидел за начальничьим столом, спиной к окну, и потому выражения лица сразу было не разглядеть.
Зато выражения, с позволения сказать, лиц внезапной троицы в кабинете ведущего патологоанатома были красноречивы: слышь, ты не понял, занято!
Неужто дождался своего часа Давид Енохович Штейншрайбер, явились по его душу, доигрался.
Троица не принадлежала к скопу проповедников идеи об уничтожении русского генофонда посредством евреев.
Троица не принадлежала к чернорубашечникам.
К небезызвестной компетентной службе она тоже не принадлежала.
Всеми тремя перечисленными категориями борцов за идею как-никак двигала бы… идея: доколе позволено измываться над солью нации этому «основоположнику»?!
Троица, обступившая начальничий стол Давида Еноховича, пришла не за идею, а за деньги. То бишь за деньгами. И была она не из персонала больницы — мол, мы санитары, денно и нощно вкалывающие, требуем заплатить нам денег, которых не получаем уже четвертый месяц! Не санитары это. Шпана. И шпана толстокожая, нечуткая.
— Слышь, ты не понял? Занято!
Почутче надо быть, пареньки, кожей надо ощущать, кто пришел. Занято? Вот и освободите помещение, взрослый дядя пришел к взрослому дяде.
Колчин почуял нечто — не боевую ситуацию, нет. Но легкое раздражение. Скажи ему сейчас хозяин кабинета хоть слово, и ЮК с тем же легким раздражением пинками вытолкал бы большегрузных сопляков.
Да и сам Штейншрайбер, думается, справился бы с этой задачей. Что же Штейншрайбер? Стушевался? Или дважды еврею стволом пригрозили? Единственный серьезный аргумент, против которого трудно возразить, даже будучи большим (во всех смыслах) начальником. Скажи, Давид Енохович…
— Вы уже взяли себя в руки? — сказал Давид Енохович Колчину, будто тот не столь давно нервно общался с патологоанатомом и выскочил на свежий воздух поуспокоиться, а теперь вот вернулся. — Тогда садитесь и слушайте внимательно. Перед вами две проблемы, и разрешите подчеркнуть, что это ваши проблемы. Это у вас хранится труп вашей невесты, и это ваша карьера сейчас под угрозой. Итак, у вас две проблемы — как избавиться от трупа невесты и как объяснить ее исчезновение. Вы пришли ко мне за помощью, и так уж случилось, что я, и только я, могу помочь вам разрешить обе эти проблемы. В моем распоряжении прекрасный крематорий. У нас тут легкая жизнь. Всё у нас делается просто, без лишних формальностей. Единственное, что нужно, — это забрать нашу незабвенную, если вы простите мне этот термин, и привезти ее сюда. Сегодня вечером после работы — самое подходящее время.
«Тогда садитесь и слушайте внимательно»! Ничего себе!
Колчин не сел, но слушал внимательно.
Дикость какая-то! Книгочей Штейншрайбер, прах его побери!
То Колчин вынужден объясняться с Брадастым экивоками: последний срок!
То теперь Давид Енохович сигнализирует Колчину цитатой.
Ни за что не сообразил бы, что — цитата, учитывая проблему, с которой он действительно пришел к ведущему патологоанатому: дикость, дикость, вот уж попадание так попадание! То есть… пока рано говорить о ПОПАДАНИИ, пока неясно, пока нет достоверной информации, никакой информации нет!
Лишь при упоминании «наша незабвенная» Колчин выдохнул…
Книгочей Штейншрайбер, прах его побери, вкусно цитировал «Незабвенную» Ивлина Во, которую, поддерживая имидж, громогласно объявлял своей настольной книгой. И цитировал, надо сказать, именно вкусно, иронично, будто не сигнализировал Колчину, а забавлялся ошалевшей от подобного текста троицей непрошеных гостей, — раньше некому было процитировать, чтоб понял, а теперь вот Колчин…
— Слышь, ты не понял? — повторил предводитель троицы, стряхнув оцепенение, шагнул от стола к нежданному посетителю и — раз уж вы тут настолько крутые-деловые, что невест тайком жжете, то одних только слов недостаточно! — вынул ствол…
Надо же! Действительно, ствол. Большой любовью у шпаны пользуется якобы газовый револьвер «RG-89», прекрасно стреляющий дробовыми зарядами, смертельно опасными на небольшом расстоянии — до метра.
Между «предводителем» и Колчиным расстояние сократилось как раз до метра. Вообще-то ствол и в самом деле весомый аргумент в разговоре даже с ЮК, сэнсеем, вице-президентом Всемирной федерации Косики-каратэ и прочая и прочая: «Здрасьте, я Колчин! — Очень приятно, а я „Макаров“». Другое дело, что «RG-89» все же не «Макаров», дальнобойность не та, не та дальнобойность. Дистанция же в метр позволяет включиться в диалог. Короткий диалог.
Косики возникло из стиля шоринджи-рю, древнейшего стиля, которому, по достоверным источникам, полтыщи лет. Базируется на окинавском каратэ, на айкидо, на дзюдо.
Если тесновато и нет достаточного пространства для шага в сторону с захватом кисти противника, с последующим разворотом за спину дурака с пукалкой и фиксацией «на излом» (хоть локтевого, хоть плечевого сустава), если тесновато…
(А было тесновато.
О габаритах Штейншрайбера сказано.
ЮК выступал в тяжелом весе.
Троица была из породы «быков», пугающих массой, — типа баймирзоевских «привратников».
Да и поколотить можно ненароком пробирки, стекляшки, кюветки…)
Тогда «заворачиваешься» в противника, подхватывая его правую руку с пукалкой своей правой, а левой цепляешь дурака за рукав и рвешь на себя. Ствол уже твой. Для острастки можно добавить коленом — как выражаются деликатные и велеречивые древнекитайцы, «нарушить соотношение Инь и Ян в организме», а проще: дать по яйцам. И всё это на пятачке, где, казалось бы, не разминуться.
Вот и не разминулись. Но размялись.
Колчин придержал «предводителя» в загривке, чтобы тот падал мягко, без грохота (пробирки, стекляшки, кюветки — от сотрясения атмосферы тоже могут ненароком дребезнуть). Секунда. Ну, две. Не больше.
— Э! Слышь! — словарный запас у оставшихся «быков» на этом иссяк, они тупо поперли на Колчина.
Нет бы сообразить. Но «бык» очень туго соображает, и тореро завсегда вынудит «быка» броситься туда, где никакого тореро уже нет. Только что был — и нет! Как же так?! Поздно, тупица. Получи промеж рогов. И ты, второй, тоже получи.
И всё. Два точных тычка. Всякие эффектные маэ-, маваши- и йоко-гери годятся, если имеешь перед собой сколько-нибудь просвещенного партнера-партнеров. Эти трое — несерьезно. Опять же, пробирки, стекляшки, кюветки…
— Надолго? — со специфическим профессиональным интересом спросил Давид Енохович, имея в виду беспамятство бойцов.
— Минута-другая.
— А чтобы нам не вызывать персонал и не перетранс-портировать ЭТО в третью холодильную камеру. Я им сейчас укольчик… Полежат пока. У меня как раз есть три подходящих клиента, замучили телефонными звонками.
Нашатырь не понадобился. Троица очнулась резче, чем от нашатыря. Если и не начитались отечественного бестселлера «Ливер а-ля рюс», то импортных видеокошмаров насмотрелись точно. Очнулись-то они очнулись, однако Подняться с пола — ноги кисельные.
— Сырье поганое… — совещательным голосом подыграл Колчин. — Водку жрут от нервов, чуть что — депрессия и водку жрать. Требуха неликвидная, Давид Енохович.
— Полагаете, коллега?
— Полагаю, коллега. Обратите внимание — мгновенная испарина. А вонь?
— Отпускаем? — сожалея о сырье, засомневался ведущий патологоанатом: само в руки пришло и — отпускаем…
— Надо, Давид Енохович, надо, — урезонил коллега коллегу и уже иным, «авторитетным» тоном навис над «предводителем»: — Чьих будешь?!
— Н-н…
— Не понял! Не понял?
— Н-н…
— Ты что, смертник, ничьих?!
— Н-н… М-мы первый раз… М-мы-ым-м…
— Залетные? — «авторитетно» удивился Колчин. — Ты хоть знаешь, смертник, на чью территорию залетел?!
— Н-н… М-мы-ым-м…
— Пшли вон! — пощадил «авторитет»-ЮК. — И запомни, смертник, номерок вашего «форда» уже срублен, так что если появитесь ближе Кольцевой…
— Н-н… М-мы-ым… — Так надо понимать, что новобранцы-добровольцы малого рэкета не появятся ближе Кольцевой в обозримом будущем.
