— И чем?
— Я буду его любить.
— Какая отвратительная смесь жестокости, цинизма и наивности! Да если даже Эдика какая-нибудь женщина будет любить с силой, равной силе любви всех женщин мира, он переступит через нее ради собственного удобства, не задумавшись ни на миг! Не нужно ему этого, просто не нужно. Абсолютно пустой человек. Это профессиональный жиголо, но он хочет многого. Огромных денег, чтобы не утруждать себя даже комплиментами. И для него ты меня просишь признаться в убийстве! Ты хотя бы знаешь, что такое тюрьма?
— А ты знаешь?
— И я не знаю. Знаю только, что даже день, проведенный там, способен перевернуть жизнь и поломать все, что создавалось таким трудом долгие, долгие годы. Это страшно.
— Подумаешь!
— Уходи. Я просто в ужас прихожу оттого, что наделала!
— Не мудрено. Ты красиво сейчас говоришь, а как ты на него кричала? На дядю? Как ты отстаивала свое право жить в этом доме? А диссертация, которую ты за него писала? А все эти книги? Ты его покупала! Да-да, я все слышала! А он что тебе сказал? Просто выбросил, как старую, ненужную тряпку!
— Замолчи!
И она, не выдержав, ударила племянницу по щеке:
— Замолчи!
Настя, вытирая злые слезы, только огрызнулась:
— Я тебе это припомню!
— Уходи.
Настя задержалась в дверях и заискивающе сказала:
— Ну, тетя! Тетя, же! Ну, что тебе стоит?
Ушла, так и не дождавшись ответа, а Нелли Робертовна долго еще смотрела на захлопнувшуюся дверь. Все, ради чего жила, оказалось только фасадом, за которым вместо теплого, уютного дома — пустота. Она одна, совсем одна. И снова осторожный стук в дверь.
— Да, Настя, войди.
Подумала, было, что племянница решила извиниться, но вошла Ольга Сергеевна:
— Не спите, Нелли Робертовна?
— Нет, не сплю.
— Мне пару слов надо вам сказать. Я уж милиции не стала говорить.
— Что еще?
— Дверь в гостиную ведь почти что напротив кабинета. Не слепая же я, да и голоса порой слышно.
— Вы что, подслушивали?
— Не надо так. Я ведь тоже право имею.
— Какое право?
— Да такое вот право. Как все, а, может быть, и побольше. Они все допытывались: что, да как? Я ведь женщина простая. Куда мне против вас! Я всегда это знала. Все денег хотела накопить. Я ведь поначалу убить вас хотела. Думала нанять кого. Самой-то боязно было. И все хотелось, чтоб никто не узнал.
— Ольга Сергеевна!
— А вы как думали? А пока деньги копила, и до развода дело дошло. Всего-то и надо, что подождать, а горячку не к чему пороть. Можно счастье отвоевать, а можно и высидеть. Но, выходит, что ни вы ему были не нужны, ни я.
— Что вы такое говорите!
— Он все не хотел стариком казаться, Эдуард Олегович. И женщин любил. Тянуло его отчего-то к простым. Все говорил, что я на Алевтину очень похожа.
— На Марусину мать?
— Может и так. Маялся сердешный. То ехать туда хотел, то забыть про все. Как сердце стало прихватывать, так к прошлому и потянуло. Все говорил, что долги, мол, надо отдавать.
— Какие долги?
— Уж не деньги, понятно. Да и мне не денег было надо. Началось с одного, а закончилось-то по другому. Ведь он ко мне по-человечески был, по простому, не то, что вы — прислуга! Красивый он был, Эдуард Олегович, и в старости своей красивый. Эдик такой же. Не за деньги я здесь. За справедливость.
— Что вы хотите?
— Думаю вот, как поступить? Тюрьма для вас будет пострашнее смерти.
— Да за что вы меня все? За что?
— Ладно, я уйду. Только в милицию-то все равно вас скоро вызовут. Вы уж подумайте.
Ушла. Нелли Робертовна потянулась к пузырьку с таблетками. Спать, немедленно спать. Надо пережить все это во сне. Утром кошмар рассеется.
В квартире Оболенских— Маша? Ты дома? Маша!
— А, корнет! Сколько сейчас времени?
— Половина первого.
— Утра?
— На улице светло! Ты что, не видишь?
Мария Кирсанова с тяжелым вздохом оторвалась от мольберта. Соскучилась она за те несколько дней, что не брала в руки кисти и краски. И вот вам результат — творческий запой. Расслабилась, отдохнула, сил в себе накопила, и теперь разом, за одну ночь выплеснула их все, унеслась мечтами далеко— далеко. Вот и на картине не земные деревья, и не та трава, что возле дома растет. Неведомый мир, о котором знают только те, кому он грезится в мечтах, и кто может эти мечты описать, нарисовать, озвучить. Она протяжно зевнула:
— Ах, уже утро!
— Ты что, не ложилась?
— Сейчас лягу. С тобой, корнет.
Маруся бросила кисть. Эдик, посмотрев вокруг, поморщился: неубрано, грязно, на кровати тарелка с остатками пищи, немытые чашки и стаканы загромождают стол. Каждый раз, наливая себе что-нибудь, кофе ли, спиртное, Маруся брала чистую посуду.
— А помыть нельзя было?
— Фу, какой ты мелочный!
Она переставила грязные тарелки на стол, разлеглась на кровати, еще раз зевнула:
— Ну, как наши дела?
— Ты будешь смеяться.
— Что ж, повесели меня. Чес слово, я нуждаюсь в разрядке. Устала.
— Ты помнишь, что с нами в поезде ехала некая Майя?
— Дочь завуча? А ты и имя запомнил? — прищурилась Маруся. — Ну, корнет! Ты бабник.
— Ты забыла сумочку в ее вагоне. Получилось так, что у девицы украли на вокзале документы, она заметалась, и попала под колеса машины, на которой тебя ехала встречать тетя Нелли.
— Я никого не просила встречать.
— Надо знать тетю Нелли. Короче, в чемодане у Майи нашли сумочку с письмами и блокнот. Там так и написано — папа Эдуард Листов. И ее приняли за тебя.
— Да ну? — приподнялась на локте Маруся.
— И до сих пор она так и продолжает зваться: Мария Кирсанова.
— Не верю! Чтобы Майка выдала себя за меня… Не верю.
— Тем не менее.
— Тогда я немедленно еду туда. Будет шоу! Корнет, я хочу повеселиться!
— Лежи. Тебе нельзя там показываться.
— Это еще почему?
— Твой брат убит.
— Что!?
— Что слышала. Его застрелили. А девицу застали в комнате с пистолетом в руке.
— Что!? Не верю! Уж в это точно не верю. Она и муху не способна прихлопнуть. Тихоня, отличница. Зануда жуткая.
— Лучше бы эту зануду теперь обвинили в убийстве. И тогда на сцену выйдешь ты. Все — делиться больше не с кем, убийца брата сидит в тюрьме.
— Не поняла?
— Тебе достанется все, поняла? И это будет настоящий сюрприз! А пока пусть побудут в неведении.
— Да ты что, корнет?
— Но сначала мы поженимся.
— Знаешь, меня что-то сомнения берут.
— По поводу?
— А надо ли нам жениться?
— Послушай, мы же все решили! Я люблю тебя, ты любишь меня.
— Тогда зачем жениться? Я хочу туда поехать!
— Ты хотя бы представляешь себе, что там творится? Милиции полно! Все допрашивают, расспрашивают.
— Да?
— Ты устала. Ляг, поспи. Хочешь выпить?
— Выпить? Хочу!
— Я тебе сделаю мартини с соком. Идет?
— Да.
Он смешивал коктейль на кухне, и в который раз думал про наркотики. Чертова девица! Снотворное ей что ли подсыпать? Да, пусть спит, спит долго, сладко, спит и видит сны. Хорошо, что у маман есть стратегический запас снотворного на случай тотальной бессонницы. Как хочется сыпануть в стакан весь пузырек! Но не время еще, надо или что-нибудь срочно придумать, или просто дотянуть до свадьбы. А пока пусть просто спит.
А ему тем временем надо заняться делом.
Тремя часами позжеЭдик поднимался по лестнице старой пятиэтажки. В подъезде пахло кошками, бомжами, нечистотами, на обшарпанных стенах любители народного фольклора как могли изощрялись в бесчисленных надписях. Он шел и думал о старых письмах. Это были не просто письма, а письма с зоны. Человек, писавший их, загремел на длительный срок. Потом он вышел, снова был арестован, еще сидел. Сколько же ему теперь? Около пятидесяти? Больше?
Дверь открыл старик. Сморщенный, шаркающий ногами, больной, беззубый старик.
— Сергей Петрович?
— Я.
— Кувалдин?
— Он самый.
— У меня к вам дело. Надо бы поговорить.
— Парень, у тебя на чекушку не найдется? Выпить бы мне. Опосля поговорим.
— Хорошо. Одна нога здесь, другая там, — Эдик полез в карман за деньгами. — Если не вернешься в течение пятнадцати минут, не получишь на поллитра.
— Я мигом! — засуетился Кувалдин. — Я, парень, мигом!
Эдик усмехнулся: и этот человек должен признаться в своем отцовстве! Неужели этот отвратительный старик, похожий на бомжа, способен был произвести на свет его, повесу и красавца, любимца женщин Эдуарда Оболенского! Ирония судьбы! Чего только не сделаешь ради денег! Но надо во что бы то ни стало доказать, что они с Марией Кирсановой не родственники. Пусть даже придется пожертвовать родной матерью, ее покоем и благополучием. В этом мире каждый за себя.
