обратный путь.
Нет, все гипотезы о нечистых на руку ментах разбиваются о тот факт, что тела девушек были найдены только по результатам признания Кольцова. Можно, конечно, раскачать свою фантазию и предположить, что настоящий маньяк входил в состав следственной бригады и заставил Кольцова взять все на себя, но это уже паранойя и дикая дичь. В практике Ирины был прискорбный случай, когда следователь покрывал серийного убийцу и подкинул улики невиновному человеку, но тут ситуация немножко другая. «Представим, что меня задерживают по подозрению в серии убийств, — усмехнулась Ирина, — я все отрицаю, убедительных улик против меня нет, и мне надо просто пересидеть двое суток… Ладно, ладно, я не юрист, а врач и считаю, что меня могут посадить в тюрьму просто так, без веских оснований и держать там сколько заблагорассудится. Но я все равно вижу, что со мной работают то один оперативник, то другой, то следователь. И вдруг один из них в конфиденциальном разговоре предлагает мне показать, что я спрятал труп там-то и там-то, тогда-то и тогда-то. Что я делаю? Немедленно добиваюсь встречи с любым другим сотрудником правоохранительных органов и сообщаю, какие со мной тут ведут душеспасительные беседы. Если я заявлю, что меня просто били ногами, это никого особо не впечатлит, а вот когда скажу, что мне пытались дать информацию, которую мог знать только преступник и никто другой, народ насторожится. Система, конечно, прогнила насквозь, всем на все плевать, но не до такой же степени. В каждом подонке остается что-то человеческое, и спокойно посадить случайного прохожего, оставив серийного убийцу гулять на свободе, — это, наверное, как раз та грань, которую трудно перейти».
Только возле калитки Ирину осенило. Признание девушки — лучшее подтверждение вины Кольцова, ибо из всех инкриминируемых ему преступлений он категорически отрицал только убийство Василисы Барановой, и время показало, что ее действительно лишил жизни не он. Если он просто слабый и неумный человек, который брал на себя все, лишь бы не били, так он и насчет Василисы не стал бы упираться. Да, все сходится. Главное, какие молодцы следователи, что этот эпизод не включили за недоказанностью, иначе Дубову сейчас пришлось бы по-настоящему кисло.
Факты, факты, как же трудно из вас сложить стройную концепцию!
По дороге Ирина совсем забыла про гаечный ключ и надеялась, что то же самое сделал и Володя, но увы… Как только Леша, громыхая своей пластмассовой бабочкой, скрылся вместе с мамой за поворотом, Володя требовательно потянул руку к карману ее платья.
— Люч! — сказал он строго.
Пришлось, быстро поставив молоко на плитку, бежать к пожарной бочке, отмывать ключ до условно чистого состояния. На всякий случай для дополнительной стерильности Ирина протерла ключ водкой, а сверху намазала смесью горчицы и подсолнечного масла, чтобы Володя узнал горький вкус новой игрушки и больше не тянул ее в рот. Ну и от ржавчины заодно немного поможет.
Сын уселся в углу и с упоением принялся лупить ключом по колесам своего грузовика, а Ирина уставилась на кастрюлю с молоком. Белая поверхность только начала подергиваться легкой вуалью, по краям пошли мелкие пузырьки, и стало ясно, что закипит еще нескоро. Но лучше постоять лишние пять минут, чем потом полдня отмывать плитку. И, само собой, слушать мамины нотации.
Молоко не торопилось, вздыхало в кастрюле, все не решаясь закипеть, и мысли Ирины вернулись к Дубову. Бедный Анатолий Иванович, всю жизнь судил бестрепетной рукой, а перед самой пенсией познал наконец, что такое неуверенность в приговоре. Наверное, тяжело испытывать сомнения, когда нет у тебя к этому делу тренировки.
Дубов снова дал ей свои записки, настоятельно попросив изучить на выходных в поисках хоть малейшей несостыковки, хоть тени его профессиональной ошибки. Конечно, лучше было бы посмотреть само дело, но где его теперь поймаешь?
Молоко наконец вспенилось, зашумело, и Ирина быстро сдернула кастрюлю с огня.
Взгляд упал на часы. Ого, уже перевалило за полдень, пора кормить Володю и укладывать на дневной сон, во время которого надо устроить постирушку и сварить детский супчик. Времени вникать в дубовские записки, откровенно говоря, нет.
Пробежаться по верхам можно, как в прошлый раз, но сделать глубокий анализ…
Тут Ирина посмотрела в окно и увидела Гортензию Андреевну, направляющуюся с тазом клубники к бане, где у нее было оборудовано специальное кострище для приготовления варенья. А почему бы и нет? Свежий незамыленный взгляд на ситуацию никогда не помешает, а что касается глубокого анализа, то тут Гортензии Андреевне просто нет равных. Старая школа!
* * *
Я вышла замуж. Родители не одобрили моего избранника, но, честно говоря, я не ждала ничего другого. Им всегда нравилось прощать, поэтому годился любой повод сделать дочь виноватой. Я это знала и не прислушивалась к тому, что они говорили про жениха. Зря, конечно, но, с другой стороны, тогда пришлось бы принять и то, что они говорили обо мне, после чего немедленно повеситься, потому что человек с таким перечнем пороков просто не имеет права обременять собою землю.
К тому времени у меня было уже отдельное жилье, двухкомнатная квартира, доставшаяся от бабушки. Очередной щелчок по самолюбию, кстати, — ведь я не интересовала мужчин даже как девушка с жилплощадью и ленинградской пропиской, товар, вообще говоря, очень даже котирующийся на брачном рынке. Но, видимо, минусы моей внешности нивелировали эти плюсы.
У него тоже была квартира, но после свадьбы он пришел жить ко мне, оставив резвиться на свободе двадцатилетнюю сестрицу.
Я сразу поняла, что Лиля — это святое, и не вмешивалась, когда он проводил выходные у нее и отдавал ей ползарплаты. Мне было наплевать на все, что он делает.
Главное, теперь я формально была замужем, а значит, почти человек. Кто он, мой муж, что он, какие мысли в голове — какая разница! Главное, я при мужике, цель достигнута.
Чтобы сделаться полноценным членом общества, оставалось только родить ребенка. По этому поводу я испытывала смешанные чувства. С одной стороны, следовало обзавестись потомством как можно скорее, а с другой… Я чувствовала, что не хочу отрываться от работы на целый год и потом в расцвете карьеры оседать дома по малейшему чиху своего малыша. Подлые, недостойные, темные чувства, на которые не имеет права настоящая женщина! И все же они меня не покидали.
Каждый раз, когда я убеждалась, что беременность не наступила, хоть с медицинских позиций этому ничто не препятствовало, я заставляла себя огорчаться, но сердце предательски пело — ура, пронесло!
Нет, я любила детей, но, переводя взгляд
