Сергей Иванович Кряжимский — тот самый единственный член нашего коллектива, из-за которого редакцию «Свидетеля» нельзя называть полностью молодежной. Сергей Иванович к молодежи не относится уже давно и долго. Если верить паспортным данным, разумеется.
Несмотря на разницу в возрасте с коллегами, Сергей Иванович замечательно сработался с нашим коллективом. Даже скажу больше: возможно, только благодаря его огромному опыту — и жизненному, и профессиональному, — наша газета сумела за весьма короткий срок стать лидером среди местных изданий горячей информации. Это, кстати, такой же секрет, как и Маринкин возраст: все знают, а вслух не говорят только потому, что виновник — в данном случае добрейший Сергей Иванович — смутится и первым же полезет с опровержением.
— Есть что-то новенькое? — приветливо спросила я у Сергея Ивановича, не находя другой причины для его визита. Обычно Сергей Иванович, пользуясь своими связями, умудрялся узнавать жгучие местные новости на один номер раньше наших конкурентов.
Ну, если не совсем постоянно, то достаточно часто для того, чтобы заставить уважать нашу газету наряду с областными и городскими официозами.
— Это как посмотреть, Оленька, — ответил мне Сергей Иванович, — для кого-то и каждое утро за окошком — уже что-то новенькое. А для других то же самое — безнадежная рутина.
Я внимательно посмотрела на Сергея Ивановича. Он не всегда находился под таким явно выраженным прессом философского настроения. Оно накрывало его обычно только в грустные моменты жизни. Следовательно, что получается? Правильно, у Сергея Ивановича что-то случилось.
— У вас что-то произошло? — участливо спросила я, показывая на стул для посетителей. — Вы присаживайтесь, Сергей Иванович.
Кряжимский сел, снял очки, протер стекла и водрузил очки на прежнее место. После этих значительных манипуляций он как-то неожиданно торжественно взглянул на меня.
— Ольга Юрьевна, — произнес Сергей Иванович несколько более возвышенно, чем следовало бы, и сделал многозначительную паузу.
Мы внимательно посмотрели друг на друга. Он с каким-то подозрительным огоньком в глазах, а я — уже с озадаченностью.
Создавалось очень нездоровое впечатление, что Кряжимский собрался звать меня замуж.
Шутка.
Но было похоже.
Помолчав, наверное для пущего эффекта, Сергей Иванович продолжил:
— Ольга Юрьевна, я давно уже хотел с вами серьезно поговорить!
Заход был тот еще, многообещающий. Поэтому я быстренько вспомнила, все ли у меня нормально на лице и в настроении ли я. Я соображала, продолжая по-доброму и с интересом смотреть на Сергея Ивановича.
Вряд ли он предложит мне выйти за него замуж, думала я, это было бы таким идиотским перебором, что даже Маринка мне бы не поверила. А что еще тогда может быть?
Еще Сергей Иванович может попросить премию. С этим у нас, слава богу, без проблем. Для него, я имею в виду. В разумных пределах.
Еще что?
Еще он может мне предложить безразмерный цикл статей об истории Тарасова, которые пишет вот уже который год. Кажется, сочинять сию летопись он начал еще до нашего с ним знакомства.
Если верить некоторым высказываниям Сергея Ивановича, то уже до нашей встречи рукопись по истории Тарасова составляла приблизительно страниц восемьсот.
Хм, восемьсот страниц — это называется серией статей? Не знаю, конечно, но подискутирую на эту тему с удовольствием. Однако без положительного результата, сразу предупреждаю.
— Так, я слушаю вас, Сергей Иванович, — напомнила я Кряжимскому, видя, что он замолчал, или собирается с мыслями, или, напротив, старается не мешать думать мне. Неужели мыслительный процесс так ясно отпечатывается на моем лице, даже когда я стараюсь выглядеть простой и доброй начальницей?
Безобразие какое!
— Ольга Юрьевна! — Кряжимский почему-то неожиданно разволновался, да так здорово, что я испугалась и вернулась к первой версии про замужество, как бы глупо это ни звучало. А иначе какого черта ему так пугаться, ведь он еще ничего и не сказал?!
— Ольга Юрьевна! — в четвертый раз повторил Сергей Иванович и снова взмахнул своими очками. — Через неделю исполнится ровно сорок лет эпохальной выставке наших российских пейзажистов объединения «Лесостепь», которая произошла в Париже еще при генерале де Голле!
Вот тут-то, услышав сие, я и вздохнула тяжко и с грустью. Мне все стало ясно. У всех у нас есть свои маленькие слабости. Вот и у Сергея Ивановича тоже была такая большущая маленькая слабость — живопись.
— Вы принесли статью? — упавшим голосом спросила я, догадываясь, что ее объем будет не меньше чем на разворот. — Давайте ее в номер… Только постарайтесь не в ущерб основной линии газеты. Ладно?
Я постаралась смириться со скучной мыслью, что следующий номер будет похож на… точнее, ни на что не похож, но тут Сергей Иванович удивил меня еще разок.
— Нет, статью я не написал, — обескураживающе заявил он и добавил ну уж абсолютно полную ересь: — Ее напишете вы!
Я промолчала, подумав, что происходит что-то не то. С какой радости я должна писать статью про живопись степных пейзажистов, если я об этом знаю реально меньше Сергея Ивановича? А говоря метафорично: ни уха ни рыла. Но это, конечно же, метафора, вы меня понимаете.
Или Кряжимский решил срочно повысить мой культурный уровень?
А тогда почему я об этом ничего не знаю? А если я не согласна?!
В смысле, не согласна, что со мною поступают вот так вот, без предупреждения!
— Я предлагаю вам, Оленька, возглавить наш общий визит к одному достойнейшему человеку. Последнему, так сказать, из великих, к последнему из могикан нашей отечественной живописи! — наконец-то конкретизировал свое «брачное» предложение Кряжимский. — Последний, кто остался в живых в России из участников той выставки, — это Федор Аполлинарьевич Траубе! Знаете такого? Это — корифей!
Сергей Иванович настолько разволновался и вдохновился, что ожидал услышать от меня «Да!» и тут же продолжить заготовленную заранее хвалебную речь этому Т… Траубе, так что, когда я выдохнула честное «Нет», он просто растерялся.
— Совсем не знаете? — упавшим голосом спросил он и, склонив голову набок, внимательно взглянул на меня, ища в моих глазах затаенную усмешку. Усмешки не было, потому что я действительно не знала ничего ни про Траубе, ни про наших пейзажистов в Париже. Если честно, я вообще думала, что во времена де Голля за границу от нас пускали только солдат и шпионов. Ну и дипломатов еще, конечно.
Через полчаса Сергей Иванович, счастливо улыбаясь, вышел из моего кабинета, оставив меня в полной прострации и расслабухе, но согласившейся ехать завтра за интервью. И не только за ним, но и за картинами тоже. Он предварительно уже договорился со старым могиканином, что три наиболее интересные картины из его коллекции будут выставлены в центральном офисе «Финком-банка» под патронажем газеты «Свидетель»!
— Зачем банку картины про степь? — удивленно спросила я у Кряжимского, стараясь хоть немного разобраться в происходящем. Спросила, разумеется, еще до того как он ушел. Ну, я думаю, вы меня поняли. — Они решили выставить картины на аукцион?
— Да нет же, Ольга Юрьевна, — набравшись бесконечного терпения, проговорил Сергей Иванович. — Каждый уважающий себя банк имеет коллекцию живописи и скульптуры. Это считается хорошим тоном. И неплохим вложением капитала. Кроме того, регулярно устраиваются небольшие выставки для обновления постоянной экспозиции. Вот, например, у президента «Финком-банка» в холле всегда висит несколько картин, также и в конференц-зале, в кабинетах старших менеджеров…
— Это во всех банках такая практика? — спросила я, хмурясь и наклоняя голову над столом. Тема, затронутая Сергеем Ивановичем, была весьма интересной, но только потенциально, увы. Однако разговор я должна была поддержать, чем и занялась, как вы видите. Он же ради моего образования старался.
— Не во всех, наверное, у каждого банка свой стиль выпендрежа, — не меняя серьезного тона, сказал Сергей Иванович, — в данном конкретном случае мы говорим про «Финком-банк», если вы помните.
— Я помню, — вздохнула я.
— Ну вот, — продолжил Кряжимский, — я переговорил с вице-президентом, он дал мне соответствующее письмо к Федору Аполлинарьевичу, — с этими словами Сергей Иванович аккуратно положил передо мною на стол красиво пропечатанный лист бумаги в прозрачной папке. На этом листе жирно выделялись логотип банка вверху и длиннющая, замысловатая подпись внизу.
Я без особой заинтересованности посмотрела на эту официальную бумагу и положила ее слева от себя.
Поразительны дела твои, господи! Если уж Кряжимский вплотную решил заняться менеджментом, значит, в мире произошли серьезные изменения. А я их, кажется, и не заметила.
