31
Описание расчерченной на геометрические фигуры местности имеет прямую аналогию с сентенцией Ницше относительно пейзажа, с его точки зрения наиболее предпочтительного для глаз человека: «Я замечаю, что все ландшафты, долго мне нравящиеся, при всем их разнообразии представляют из себя схему простых геометрических линий. Ни одна местность не может произвести художественного впечатления, если в ней отсутствует подобного рода математический субстрат» (Ницше Ф. Странник и его тень. М., 1994. С. 317).
Представление о подобного рода конструкциях могут дать живописные работы Кирико, созданные в 20-е годы и объединенные общим названием «Трофеи». Они представляли собой сложные композиции, составленные из архитектурных и скульптурных фрагментов, деталей рыцарской арматуры и антропоморфных фигур. Что касается названия серии, то оно, видимо, заимствовано было в словаре древних: так греки называли устанавливаемые на поле сражения в знак победы столбы с навешанным на него неприятельским оружием.
Вымышленное существо Саламандра в алхимии воплощала дух огня. Леонардо да Винчи считал, что саламандры питаются огнем и благодаря этому обновляют кожу (см.: Борхес Х.Л. Бестиарий. М., 2000)
Кирико на страницах своих мемуаров утверждает, рассуждая об упадке литературной культуры в Италии, что не только Кардуччи, Пасколи, д'Аннунцио, но и менее значительные фигуры прошлого предстают «истинными титанами в сравнении с теми безмозглыми моллюсками, которые наводняют литературу и поэзию сегодня». Прежде, считает художник, творчество было уделом интеллектуалов и тружеников, «постоянно повышавших свою культуру и образование; все свое время они проводили за рабочим столом, в отличие от лентяев и неучей, дни и ночи просиживающих в кафе (The Memoirs of Giorgio de Chirico… P. 70). Крайне негативно оценивает Кирико художественную практику и тех, кто вполне заслуженно обрел статус признанных мэтров нового искусства. Художника возмущает ажиотаж вокруг «исключительно уродливых пейзажей Сезанна, уродливых, манерных и ребяческих пейзажей, которые на самом деле любой мастер, считающий себя достойным этого звания, постеснялся бы писать даже в восьмилетнем возрасте» (Ibid. Р. 214.) Ван Гог и Гоген, как и Сезанн, в глазах Кирико – «псевдомастера», чей авторитет незаслуженно раздут дилерами и недобросовестными критиками. Имена Матисса и Брака иронически упоминаются в числе тех, кто фабрикует свои псевдошедевры в «святилищах» на Rue de La Boétie» (Ibid. P. 71). Бретон, Кокто и Дали именуются «мрачными феноменами унылого времени» (Ibid. P. 170), а все прочие сюрреалисты – «дегенератами, хулиганами, бездельниками, онанистами и бесхребетными людьми» (Ibid. P. 117).
Еще один очевидный ассонанс как с мыслью, так и с формой высказывания Заратустры: «Ибо в том мое учение: кто хочет научиться летать, должен сперва научиться стоять, и ходить, и бегать, и лазить, и танцевать, нельзя сразу научиться летать!» (Ницше Ф. Соч.: В 2 т. Т. II. С. 140). Люди-узлы Кирико, безусловно, принадлежат к тому же племени, что и любители мумий и призраков Ницше, племени тех, кто обречен ощущать постоянную скованность и «всегда должен быть на страже» (там же).
Киммерийцы – народность, заселившая южные степи России, по-видимому, ранее VII в. до н. э., впоследствии вытесненная скифами. Реконструкция мифологии этой народности затруднительна ввиду отсутствия письменных источников.
Для Ницше, «поэта вертикали» (Башляр), подъем на гору, устремленность к вершине – символ образа жизни избранных, тех, кто обречен на существование в холодном безмолвии высот. Восхождение – основной вектор странствия Заратустры: «Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и озеро своей родины и пошел в горы» (Ницше Ф. Указ. соч. Т. II. С. 6). Ж. де Санна обращает внимание на примечательное совпадение: Кирико, как и Заратустре, тридцать лет, когда он начинает работу над «Гебдомеросом».
В живописи Кирико образ кентавра появляется уже в ранних работах: «Умирающий кентавр» (1909. Рим. Частное собрание), «Сражение кентавров» (1909. Рим. Национальная галерея современного искусства). Иконография образа восходит к традиции немецкого мистического романтизма и трактуется в духе Беклина и Клингера. К этой теме художник неоднократно обращается как в 20-е, так и в 30-е годы. Для уроженца Фессалии, мифической родины кентавров, это композитное существо становится символом двойственности человеческой натуры, сочетающей в себе звериное и божественное начала.
Одержав победу над Ахелоем, речным богом, Геракл женился на Деянире, дочери царя Калидона Ойнея. Однажды во время переправы через реку Эвен кентавр Несе, которому поручено было перевезти Деяниру, посягнул на ее честь, за что Геракл поразил его стрелой, отравленной желчью Лернейской гидры. Впоследствии собранной кровью кентавра Деянира пропитала хитон Геракла в надежде вернуть его любовь. Однако кровь Несса, ставшая ядом, послужила причиной гибели героя.
Описываемая в романе сцена, видимо, построена на воспоминаниях, относящихся к детским годам, проведенным в Греции, где отец Кирико, итальянский инженер, работал на строительстве железной дороги. В мемуарах художник описывает ночные процессии в окрестностях Афин, проходившие на Страстной неделе и именуемые греками Эпитафиями. «Эпитафия, – пишет Кирико, – представляла собой, собственно, похоронную процессию, во время которой Распятие несли как гроб усопшего во время погребальной церемонии. Во главе процессии шло подразделение пехотинцев, они торжественно вышагивали, держа в руках винтовки с опущенными к земле штыками. Военный оркестр играл различные похоронные марши, самыми знаменитыми среди них были марши Шопена и Бетховена. Шествие сопровождалось выстрелами из винтовок и пистолетов, а также невероятным грохотом, создаваемым небольшими взрывными устройствами, которые толпа бросала об землю или в стены ближайших домов» (The Memoirs of Giorgio de Chirico… P. 34).
Если принять во внимание значение снов для поэтики Кирико, следует предположить, что В данном случае художник имеет в виду практикуемую древними греками и римлянами инкубацию – храмовый сон, во время которого оставшийся в храме на ночі, надеялся получить пророчество, чаще исцеление.
В оригинале dei di passaggio – боги перехода.
Апельсиновое дерево, как одно из самых плодовитых, в древние времена символизировало собой плодородие, любовь, брак. Цветок же, являясь репродуктивной силой растения, может рассматриваться как одна из модификаций фаллического символа.
Образ огромной черной рыбы, как и сцены рыбной ловли, занимают в романе Кирико центральное место, Но время пребывания в Ферраре (1915–1918), он, видимо, не раз наблюдал за тем, как в искусственных водоемах вокруг города ловили рыбу. Извлеченные из воды сети, готовые разорваться под тяжестью улова, по признанию художника, вызывали в его памяти иллюстрации к библейским рассказам (см.: Ibid. P. 99).
Обещание Христа сделать рыбаков Петра и Андрея «ловцами человеков» (Матф. л, 19) позволяет пилен, и рыбной ловле прообраз обращения, а в более широком смысле – аллегорию поиска и обретения духовных соратников (желание Гебдомероса видеть в своих друзьях единомышленников). Вместе с тем герою Кирико видятся рыбы, пойманные не в сети, а на крючок, что дает повод трактовать эпизод, основываясь на аналитической психологии. Например, К. Г. Юнг, отмечая аспект гермафродитизма некоторых видов, рыбу рассматривает как complexio oppositorum сплетение противоположностей (см.: Юнг К.Г. AION. М., 1997. С. 169). Для Гебдомероса единство противоположностей составляют интуиция и интеллект – две рыбы па одной леске.
В христианской иконографии миндаль означает благоволение, но в обычном сознании является символом весны. Во Франции миндаль символизирует счастливый брак. Если принять во внимание, что гермы в античности использовались в ритуале «священного бракосочетания» во время дионисийских мистерий, то без труда можно обнаружить в ряде образов, включающем скрывающиеся в зарослях лары, на первый взгляд кажущегося результатом произвольной игры фантазии Гебдомероса, внутреннюю логику и смысловую закономерность.
Мирмидоняне (мирмидоны) – в греческой мифологии ахейское племя, которое во время похода на Трою было возглавлено Ахиллом. Название племени, согласно одной из мифологических традиций, восходит к греческому слову «муравьи».
По свидетельству Плутарха, Перикл действительно скончался от моровой болезни, постигшей Афины. Ее обычно называют чумой, однако историки допускают, что это могли быть также тиф или корь (см.: Примечания // Плутарх. Указ. соч. T. IL С. 673).
