Щедро оплачиваемый и умело обученный, Жожо уже через год стал одним из особо доверенных людей Иет Сена.
Продажный, аморальный, совершенно лишенный всякого представления о добре и зле, Жожо жил только ради денег. Ни опасности, ни трудности, ни смертельный риск не останавливали его, когда дело шло о приличной награде. Он играл своей жизнью, зная, что в этом мире ему уже нечего терять.
Жожо вошел в лавку в тот момент, когда Жемчужина Куо продавала нефритовую безделушку толстой американке, на голове которой красовалась нелепая шляпка с цветами.
Вьетнамка вздрогнула. Она знала этого подонка, и его приход означал, что Саду предстояла какая-то грязная работа. Когда американка вышла, Жемчужина натянуто улыбнулась Жожо.
— Сюда, — сказала она, открывая дверь позади прилавка. — Вас ждут.
Но Жожо медлил. Вид вьетнамки пробудил в нем вожделение, и он не отрывал от нее взгляда. Лишь повторное приглашение заставило его пройти в заднюю комнату.
Саду встретил его с презрительным снисхождением.
— Садитесь, — сказал он. — Если я все правильно понял, вы должны убрать эту женщину, а в мою задачу входит проследить, чтобы все было сделано как надо?
Жожо молча сел, положив чемоданчик себе на колени. От него исходил такой омерзительный запах, что Саду поморщился.
— Во-первых, — продолжал Митчелл, — мы должны установить, в какой больнице находится эта женщина, на каком этаже и в какой палате. Остальное уже не представляет трудностей. Хотя вполне возможно, что вам придется залезть в палату по стене.
— Это ваше первое дело? — вдруг спросил Жожо. Поскольку Саду ничего не отвечал, он продолжал: — Да? В таком случае ни о чем не волнуйтесь. Так будет лучше. Вы занимайтесь колымагой, а все остальное — мое личное дело. Вам достанется слава, а мне деньги, и все будут довольны.
— Вы не смеете разговаривать со мной подобным тоном! Здесь я распоряжаюсь… И вы будете делать то, что я скажу.
— Саду, умоляю тебя. — Митчелл резко повернулся, услышав ласковый голос женщины. — Саду, мне кажется, что ты должен все предоставить на усмотрение этого человека. У него уже есть опыт подобного рода дел.
Холодно посмотрев на вьетнамку, Жожо поставил чемоданчик на стол, открыл его и достал пистолет с глушителем. Осмотрев оружие, он спрятал пистолет под пиджак.
Увидев, с какой профессиональной уверенностью Жожо обращается с оружием, Саду сразу успокоился.
— Ну а теперь, — сказал Жожо после недолгого молчания, в течение которого он глазами раздевал Жемчужину, — мы отправимся в госпиталь. Наше первое дело, как вы сказали, узнать, где находится интересующее нас лицо. Стемнеет после девяти, так что у нас еще уйма времени. — Он пихнул свой чемодан в угол комнаты и прошел в лавку.
— Слушайся его, — сказала Жемчужина. — Это ведь его ремесло. Ты сможешь воспользоваться его опытом.
Саду помедлил. Полное отсутствие опыта в подобных делах приводило его в растерянность. Поразмыслив, он решил, что Жемчужина права.
Куо смотрела, как они дошли до Триумфальной арки и исчезли в уличной толпе. Час был неподходящий, но она все же встала, зажгла благовонную палочку и обратила свои молитвы к Богу.
Вашингтон дал добро на акцию Дорна как раз в момент встречи Малиха и Смерка в аэропорту. Рекомендованный посольством план был рассмотрен директорами ЦРУ и ФБР. Эти господа оказались очень осторожными. В своем естественном виде дело было еще не настолько важным, чтобы сообщать о нем Белому дому. Ведь та женщина могла и не быть Эрикой Ольсен. Но тем не менее игра стоила свеч.
— Я даю вам карт-бланш по крайней мере на первых порах, Джон, — закончил свой разговор Большой босс из Вашингтона. Этот разговор транслировался через спутник связи, и шеф из Вашингтона разговаривал с Дорном довольно снисходительным тоном. — Я открываю вам неограниченный кредит. Старайтесь придерживаться официального плана. Однако, если возникнет что-то непредвиденное, немедленно сообщайте.
— Вы немногим рискуете, давая мне карт-бланш. — Джон усмехнулся. Он любил именно такие дела, особенно когда ему предоставляется полная свобода. Денег сколько захочешь и полная ответственность, как за удачу, так и за поражение. Часы показывали 21.10, и у него было достаточно времени на размышления. Он чувствовал, что готов действовать.
Малих ехал по направлению к Парижу в машине Смерка. Саду и Жожо в это время уже изучали американский госпиталь. Предполагаемая Эрика Ольсен, любовница крупнейшего в Китае специалиста в области ракетостроения, спала под действием укола наркотика. Солдат первого года службы Вилли Джексон, довольно ограниченный, но достаточно дисциплинированный, склонный к быстрому отступлению перед любой опасностью, ходил взад и вперед по коридору госпиталя, время от времени поглядывая на дверь палаты Эрики Ольсен.
Дорн вызвал по телефону О’Халлагена.
— Тим, — сказал он, — помните ли вы Марка Гирланда?
— Гирланд?.. Ну конечно… Это тот, кто работал с Рослендом.
— Совершенно верно. Я узнал, что он в Париже, и хочу видеть его. Он живет на улице Рю де Свис. Доставьте его ко мне. Я не желаю знать, как вы это сделаете, но чтобы через час он был у меня в кабинете.
— Минуточку, шеф, если мне не изменяет память, этот тип весьма строптив и страшно упрям. А что, если он откажется поехать со мной?
— Упрям, говорите? Подумать только! Да в настоящее время он практически безработный. Не будем же считать работой фотографирование людей на улицах. Мне кажется, мы зря теряем время. Отправьте за ним двух парней покрепче. Я хочу, чтобы он был здесь не позднее чем через час.
Дорн повесил трубку. Он был доволен собой. С каким блеском он ведет это дело!
Марк Гирланд… Мало кто мог бы вспомнить о нем. Это человек момента. Совершенно незаменимый в делах подобного рода. Неоценимый… если, конечно, удастся заполучить его. Придется использовать для этого всю свою сноровку.
Дорн протянул руку к одному из сэндвичей, приготовленных Мари Дэвис, и подумал: «Интересный тип, этот Гирланд!»
Марк Гирланд находился в подавленном состоянии. Единственная вещь, которую он боялся в жизни, были одинокие вечера в бедно обставленной мансарде на седьмом этаже облупившегося старого дома на Рю де Свис.
«Может, пойти куда-нибудь?» — подумал он. Но на улице идет дождь, а ботинки совсем дырявые. «Может, все же пойти? Но куда податься, когда у тебя в кармане всего восемь франков, — вздохнул он и попытался устроиться в шезлонге, заменявшем ему кресло. — Все несчастье в том, что я неудачник… У меня столько блестящих идей, как делать деньги… И что же… Достаточно было трех неудач на скачках, чтобы все спустить».
Так он потерял деньги, позволившие ему заняться чем-нибудь другим, кроме опостылевшего ремесла контрразведчика.
Несколько раз он наведывался к Джону Дорну, но тот всегда был безапелляционен:
— У меня нет работы для такого человека, как вы, Гирланд, — говорил он. — Вам нельзя доверять. Вы в первую очередь руководствуетесь своими личными интересами, а уже потом интересами дела… Я не знаю, что делать с человеком, все время думающим о себе… Вы больше не работаете на меня.
— Кроме шуток? — переспрашивал Гирланд, улыбаясь. — Представьте, что сам себе я сказал то же самое. Надо совсем перестать уважать себя, чтобы работать на такого проходимца, как вы. Какие услуги я оказывал вашему Росленду, упокой его душу. Господи, и какие гроши я за это получал! Так вот, больше я на вас не работаю, и можете катиться ко всем чертям.
Однако постоянные неудачи на скачках очень быстро обратили его сбережения в ничто, и Гирланд уже жалел, что так неосмотрительно порвал с ЦРУ.
Вот уже почти пять месяцев он бродил по улицам и переулкам Парижа с фотоаппаратом через плечо в поисках одиноких хорошеньких американок, впервые приехавших в Париж. Он их фотографировал и предлагал снимки в обмен на десятифранковый билет. Гирланд очаровывал женщин, как святой Франциск птиц, и нередко новая фотомодель сопровождала его в холостяцкую мансарду. «Вероятно, существует и более презренное занятие, — говорил он себе, поглядывая на стоящий на столе фотоаппарат, — но не так уж и много…»
Сегодня день выдался совершенно неудачный. Ни одного подходящего объекта. Отчаявшись, он сфотографировал двух располневших дам, которые, поняв, что с них хотят сорвать двадцать франков, пообещали позвать полицейского.
Из окна своей комнаты Гирланд видел трубы, телевизионные антенны и закопченные крыши. В простенке между окнами стояла полка с книгами американских и французских авторов. В углу размещалась раковина и допотопная плита. Другой мебели, кроме обшарпанного гардероба, не имелось. «Впрочем, не так уж здесь и страшно, — думал обладатель этих хором, — сюда бы несколько картин, вазу с цветами и блондинку с данными Брижит Бардо. Пожалуй, блондинка была бы сейчас нужнее всего остального».
