Обращаясь к Брунетти, Флавия произнесла:
– Я пыталась уговорить ее поехать со мной в Милан.
Подыгрывая Флавии, Брунетти спросил ее:
– А когда вы едете?
– В понедельник. Я им уже сказала, что буду петь вечером во вторник. Они назначили репетицию с пианистом днем во вторник.
Он опять обратился к Бретт.
– Вы собираетесь поехать? – Когда она не ответила, он добавил: – По-моему, это хорошая идея.
– Я подумаю над этим, – только и сказала Бретт, и он решил, что пора уходить. Если ее можно уговорить, то Флавия сделает это, а не он.
– Если решите поехать, пожалуйста, дайте мне знать.
– Вы думаете, есть какая-то опасность? – спросила Флавия.
Бретт успела ответить раньше него:
– Вероятно, опасность была бы меньше, если бы они знали, что я все рассказала полиции. Тогда уже не от чего было бы меня удерживать. – И обратилась к Брунетти: – Так ведь?
Брунетти никогда не врал, даже женщинам.
– Да, боюсь, что так. Как только китайцев известят о подделках, убийцам Семенцато уже не будет смысла затыкать вам рот. Они поймут, что предупреждение вас не остановило.
Или, вдруг понял он, они могут заткнуть ей рот навсегда.
– Изумительно, – сказала Бретт. – Я могу рассказать китайцам и спасти свою шкуру, но погубить карьеру. Или молчать, спасая карьеру, и тогда надо будет беспокоиться о своей шкуре.
Флавия перегнулась через стол и положила ладонь на колено Бретт.
– Впервые с тех пор, как все это началось, ты стала сама собой.
Бретт улыбнулась в ответ и сказала:
– Страх смерти – лучший будильник, так ведь?
Флавия села в кресло и спросила Брунетти:
– А вы думаете, китайцы тут замешаны?
Брунетти не более любого другого итальянца был склонен верить в тайные заговоры, что означало, что он часто видел их даже в самых невинных совпадениях.
– Я не думаю, что смерть вашей подруги была случайной, – сказал он Бретт. – Это значит, что у них есть кто-то в Китае.
– Кем бы «они» ни были, – перебила Флавия с сильным нажимом.
– То, что я не знаю, кто они, не значит, что их не существует, – сказал Брунетти, обернувшись к ней.
– Именно, – согласилась Флавия и улыбнулась.
Бретт он сказал:
– Вот поэтому я думаю, что было бы лучше, если бы вы покинули город на некоторое время.
Она неопределенно кивнула, явно не соглашаясь с ним.
– Если уеду, дам вам знать.
Не похоже на изъявление покорности. Она опять откинулась и положила голову на спинку дивана. Сверху над ними стучал дождь.
Он обратил внимание на Флавию, которая указывала ему глазами на дверь, потом сделала жест подбородком, сообщая ему, что пора уходить.
Он понял, что сказать больше почти нечего, и поднялся. Бретт, заметив это, собралась встать.
– Не надо, не беспокойся, – сказала Флавия, поднимаясь и направляясь к выходу. – Я его провожу.
Он наклонился и пожал руку Бретт. Все молчали.
У двери Флавия взяла его руку и сжала с подлинной теплотой.
– Спасибо, – только и сказала она, а потом придерживала дверь, пока он не вышел и не начал спускаться по ступенькам. Закрывшаяся дверь оборвала стук падающего дождя.
Несмотря на то, что он заверил Бретт, что за ним не следили, выйдя из ее квартиры, Брунетти задержался перед поворотом на Калле-делла-Теста и посмотрел по сторонам, нет ли кого-нибудь, кто бы мотался тут, когда он входил. Вроде никого знакомого. Он стал поворачивать направо, но тут припомнил нечто, о чем ему говорили, когда он несколько лет назад искал тут жилье Бретт.
Он свернул налево и прошел до первого крупного перекрестка с Калле-Джачинто-Галлина и нагнел его именно там, где видел во время своего первого визита, – газетный киоск, стоявший на углу, напротив средней школы, лицом к главной улице этого района. И в киоске, будто и не уходила никуда с тех пор, как он ее видел, на высокой табуретке сидела синьора Мария, закутанная в вязаный шарф, по крайней мере трижды обмотанный вокруг ее шеи. Лицо у нее было красное то ли от холода, то ли от выпитого с утра пораньше бренди, а короткие волосы по контрасту казались еще белее.
– Виоngiorno, синьора Мария, – сказал он, улыбаясь ей через горы газет и журналов.
– Виоngiorno, комиссар, – ответила она, как будто он был одним из постоянных клиентов.
– Синьора, раз уж вы знаете, кто я, возможно, вы знаете, и зачем я здесь.
– L'americana?[32] – спросила она, но на самом деле это был не вопрос.
Вдруг из-за его спины протянулась рука и, вытащив из стопки газету, подала Марии десятитысячелировую купюру.
– Скажи маме, что водопроводчик придет сегодня в четыре, – сказала Мария, вручая сдачу.
– Grazie, Мария, – сказала молодая женщина и ушла.
– Чем я могу вам помочь? – спросила его Мария.
– Надо смотреть, кто пойдет в эту сторону, синьора. – Она кивнула. – Если вы увидите кого-то, болтающегося по округе, кому здесь нечего делать, позвоните, пожалуйста, в квестуру.
– Конечно, комиссар. Я поглядывала с тех пор, как она вернулась домой, но никого не было.
Снова рука, на сей раз явно мужская, мелькнула перед Брунетти и потянула экземпляр «Ла Нуова». На миг скрылась, потом появилась с тысячелировой бумажкой и мелочью, которую Мария забрала, пробормотав:
– Grazie.[33]
– Мария, вы Пьеро не видели? – спросил мужчина.
– Он у вашей сестры дома. Он сказал, что подождет вас там.
– Grazie, – сказал мужчина и удалился.
Похоже, Брунетти вышел на нужного человека.
– Если будете звонить, спросите меня, – сказал он, потянувшись за бумажником, чтобы дать ей свою визитку.
– Не надо, Dottore Брунетти, – сказала она. – Номер у меня есть. Если что увижу, позвоню. – Она подняла руку дружеским жестом, и он заметил, что концы пальцев с ее шерстяных перчаток срезаны, чтобы удобнее было отсчитывать сдачу.
– Могу ли я что-нибудь предложить вам, синьора? – спросил он, мотнув головой в сторону бара на другом углу.
– Хорошо бы кофейку от холода, – ответила она. «Uncaffecorretto», – подсказала она, и он кивнул.
Если бы он провел все утро, неподвижно сидя в такой холодной сырости, ему тоже захотелось бы плеснуть в кофе граппы. Он еще раз поблагодарил ее, пошел в бар, где заплатил за caffecorretto и попросил подать его синьоре Марии. По реакции бармена было ясно, что это здесь обычная процедура. Брунетти не мог припомнить, есть ли в нынешнем правительстве министр информации; если эта должность существовала, то она была для синьоры Марии.
В управлении он быстро прошел наверх в свой кабинет, где, к его удивлению, не было ни тропической жары, ни арктического холода. Какой-то миг он тешил себя мыслью, что отопительную систему наконец-то починили, но тут шипение прорвавшегося из батареи под окном пара положило конец иллюзиям. По большой куче бумаг на столе он понял, что синьорина Элеттра, должно быть, недавно положила их туда, открыла ненадолго окно, а потом закрыла перед уходом.
Он повесил пальто за дверью и подошел к столу. Сел, взял бумаги и стал читать все подряд. Первая была копией отчета о движении денежных сумм на банковском счету Семенцато за последние четыре года. Брунетти не имел представления, сколько платят директору музея, и пометил себе, что это надо выяснить, но он сразу понял, что перед ним банковская выписка богача. Очень крупные вложения делались нерегулярно; но вдруг со счета снималось по пятьдесят миллионов и больше, опять же нерегулярно. На время смерти на счету Семенцато лежало около двухсот миллионов лир, огромные деньги. На второй странице отчета указывалось, что вдвое большую сумму Семенцато вложил в правительственные облигации. Богатая жена? Повезло на бирже? Или что-то еще?
На следующих листках был список зарубежных звонков, сделанных с номера в кабинете Семенцато. Их было очень много, но снова Брунетти не смог уловить закономерности.
Последние три листка представляли собой распечатку чеков на оплаченные кредитной картой покупки, которые Семенцато совершил в последние два года, и, просмотрев их, Брунетти получил представление о стоимости билетов на самолеты. Он быстро пробежал глазами список, изумляясь, как часто и далеко он летал. Директор музея, похоже, мог провести уикенд в Бангкоке с такой же легкостью, с какой другой бы съездил на дачу, мог слетать на Тайвань на три дня и заночевать в Лондоне на обратном пути в Венецию. Прилагавшаяся к этому выписка из двух его чековых книжек подтверждала, что Семенцато в путешествиях ни в чем себе не отказывал.
Подо всем этим он обнаружил скрепленную стопку факсов. Все они имели отношение к Кармелло Ла Капра. На первом листе синьорина Элеттра написала карандашом замечание: «Интересный человек». Отец Сальваторе, похоже, не имел видимых источников дохода; скорее всего, у него не было определенного занятия или постоянной работы. В налоговой декларации за последние три года он определял свою профессию как «консультант», каковой термин, будучи добавлен к тому факту, что Ла Капра был родом из Палермо, отозвался тревожным набатом в сознании Брунетти. Его банковские выписки показывали, что крупные переводы делались на разные его счета в необычной, можно даже сказать подозрительной, валюте: колумбийских песо, эквадорских эскудо, пакистанских рупиях. Брунетти нашел копию купчей на палаццо, которое Ла Капра приобрел два года назад; он, должно быть, заплатил наличными, потому что соответствующих отчислений ни с одного его счета не было.
