Ознакомительная версия.
К нему приближается темная тень — она очень похожа на женщину, скрытую плащом. Из складок плаща высовывается тонкая белая рука, блестит нож… Через миг та же рука прячет под плащ нечто, окутанное белым платком, сквозь который сочатся капли крови. Потом женщина наклоняется над трупом, словно для прощального поцелуя, а когда поднимает голову, де Гиз видит, что губы у нее в крови.
Он отшатывается, торопливо осенив себя крестом.
Темная тень исчезает, растворяется в ночи — в этой страшной ночи накануне праздника святого Варфоломея…
Только после того, как стихает эхо легких, торопливых шагов, к трупу адмирала снова подходит герцог де Гиз. Его красивое лицо искажено ненавидящей усмешкой. Он внимательно озирает поруганный труп — усмешка становится еще шире — и небрежно взмахивает рукой. Сие значит, что он отдает тело великого гугенота на дальнейшее поругание своим сообщникам.
Целую ночь будут таскать это тело по Парижу, и к утру следующего дня от Колиньи останется кровавое месиво, лишь отдаленно напоминающее человека. Когда труп приволокут на королевский суд, Карл прикажет повесить его за ноги, потому что головы не нашлось.
Адмирал станет первой жертвой ночи святого Варфоломея.
Темные слухи поползут об этой ночи. Темные, загадочные… Станут уверять, что через смерть нескольких сотен гугенотов королева-мать, Иезавель своего времени, пытается искоренить всех врагов своего государства, а заодно и папского престола во всех странах враз. И что без колдовства, без союза с темной силой тут не обошлось. Имена ее советчиков известны: Мишель Нотр-Дам, Лукас Гаурико, Козимо Ружьери… А кто они, откуда, из каких стран?
Пришельцы безродные, имена их даже произносить опасно истинному христианину!
Утром Марика просыпается оттого, что кто-то дробно и мелко стучит в окно. Интересно, кто может стучать? Комната на третьем этаже, просто так с улицы руку не протянешь. Не послышалось ли? Она еще некоторое время лежит, выжидая, не раздастся ли стук снова. Да! Вот он опять — мелкий, дробный, вкрадчивый.
Марика осторожно встает — Бальдр еще спит, уткнувшись в подушку, — накидывает халат, прокрадывается к окну и тянет за шнур тяжелые темные шторы. Над Парижем уже довольно высоко поднялось солнце, это первое, что отмечает Марика. Ну что ж, так и должно быть: ведь уже почти одиннадцать утра! За окном, понятное дело, никого. Но кто мог стучать?
И тут она видит его. А может, ее. Это птичка — маленькая красновато-каштановая птичка в черную мелкую полосочку, с круто, почти вертикально поставленным коротким хвостиком. Ее тонкий острый клювик неутомимо колотит в стекло: мол, открой! Впусти меня! Иногда птичка перестает стучать и требовательно посматривает на Марику: ну, что тянешь?
— Кто там? — слышится голос Бальдра, и вот он уже рядом, в своем просторном шелковом синем халате. Приподнимает спутанные волосы Марики, целует сзади в шею и замирает, увидев птичку.
— Ух, какая прелесть!
На взгляд Марики, ничего особенно прелестного в птичке нет: обыкновенный воробей.
— О нет, — возражает Бальдр, — это не воробей. Я не слишком хорошо понимаю в птицах, но, по-моему, это крапивник. Чудо из чудес! Потому что крапивники не живут в городах. Откуда же он взялся?
Бальдр берется за шпингалеты, толкает створку — и (воробей или крапивник) влетает в комнату.
— Не надо! — вскрикивает Марика. — Птица залетит — плохая примета.
Девушка сама не знает, откуда она это взяла. Может быть, слышала еще в детстве от нянек? Ну, конечно! «Гони, гони птицу вон! — испуганно кричали те, когда на открытую форточку вдруг вспархивали весной синички или клесты. — Это к беде или даже к покойнику!»
Однако Марика поздно спохватилась — птица уже влетела в комнату, а Бальдр закрыл окно. Птичка кружит под потолком и вдруг опускается на край чашки с водой, которая стоит на ночном столике. Погружает в воду клювик, закидывает голову и пьет.
— Ах ты, миляга! — умиляется Бальдр. — Надо тебя покормить.
Он достает пачку галет и крошит одну на бумажку. Птица очень охотно клюет, а потом перепархивает Бальдру на плечо и… и вдруг начинает петь. Поет она так удивительно, что даже Марика, которая смотрела на ее перелеты с испугом и раздражением, всплескивает руками, очарованная: пение птицы похоже одновременно и на голос флейты, и на человеческий поющий голос. Совершенное волшебство! А раньше Марика думала, что никто не поет лучше соловья.
— Откуда ты взялся, маленький певец? — спрашивает Бальдр. — Ага, я знаю. Ты прилетел из того магазина, что в соседнем доме. Сбежал, да? Но это не дело, mon ami. В городе ты запросто погибнешь. Мы бы с удовольствием оставили тебя у себя, увезли в Берлин, но один, в клетке, ты очень быстро заскучаешь и пропадешь с тоски. Так что мы отнесем тебя хозяину. Думаю, он лучше знает, как с тобой надо обращаться.
Марика вздыхает с облегчением. Она очень боялась, что Бальдр захочет оставить птичку себе. Слов нет, она миленькая, а поет просто волшебно, однако у Марики почему-то становится тревожно на душе, когда на нее смотрят эти крохотные черненькие глазки, лишенные всякого выражения. Чудится, птица что-то такое знает о ней, чего не знает сама Марика…
А впрочем, все это полная чушь!
Бальдр звонит портье и просит подать завтрак в комнату. Пока они с Марикой пьют настоящий кофе с настоящими сливками и едят настоящие круассаны с настоящим маслом и не менее настоящим малиновым конфитюром, птичка дремлет, сидя на спинке кровати. Иногда она внезапно просыпается, встряхивает головкой и начинает восхитительно петь.
— Когда у нас будет свой дом, — говорит Бальдр, — мы заведем много собак, кошек и птиц.
— Или кошек, или птиц, одно из двух, — возражает Марика. — Иначе кошки оставят от птиц только пух и перья.
Бальдр откровенно огорчен: Марика знает, что он очень любит кошек.
— Ладно, — говорит он наконец со вздохом. — Обойдемся без кошек. Собаки и птицы… Прекрасно!
Марика улыбается ему и ничего не говорит, хотя убеждена: когда (если!) у них будет свой дом, она не потерпит там ни одной птицы. Кроме, может быть, бело-розового какаду в клетке на рояле. Ну и кур, конечно, если при доме окажется курятник. Или лучше — индюков, они такие красавцы. Зато собак будет целая стая!
Наконец завтрак окончен, они собираются. Бальдр призывно свистит, вытянув руку, и крапивник (если это и в самом деле крапивник) послушно садится на его палец.
Ученая птица! Кто ее выучил, интересно?
На всякий случай крапивника заворачивают в большой носовой платок и выходят из отеля. А вот и магазин. Тяжелые жалюзи подняты, окна нараспашку, на подоконниках с десяток многоэтажных ажурных клеток. Шум, свист, клекот, мелодичные переборы! И не слишком-то приятный запах, честно сказать.
— Бонжур, мадам, бонжур, мсье, — сдержанно здоровается продавец. — Чего изволите? Хотите выбрать подарок? Конечно, вам нужен попугай, который умеет кричать «Zum Teufel!», «Sieg Hail!»[20] или что-нибудь в этом роде?
Марика взглядывает на веснушчатого худощавого нахала с откровенным испугом. При Бальдре так шутить вполне можно, но ведь недолго и нарваться на совсем другого человека…
— Вы ошиблись, мсье, — с сокрушительным дружелюбием улыбается Бальдр. — Мы ничего не хотим купить, мы хотели бы вернуть вашу потерю. — И он разворачивает платок.
Обиженный кратким тюремным заключением, крапивник немедленно оставляет на белоснежном платке след своего раздражения и перепархивает на плечо хозяина.
— Кого я вижу! — восклицает тот. — Неужели это ты, дружище? Как ты попал к этим господам? Неужели что-то случилось с твоей хозяйкой? — Затем продавец поворачивается к посетителям: — Как у вас очутился бразильский органист?
— Бразильский органист? — растерянно повторяет Бальдр. — Ну надо же! А я-то думал, это обыкновенный крапивник.
— Семейство крапивниковых, вы не ошиблись, мсье, — успокоительно кивает продавец. — Но довольно экзотический подвид, именуемый бразильским органистом. Вам его подарили? Вы его нашли? Как он к вам попал?
— Он залетел в окно нашего номера час назад, и мы, естественно, решили, что птица сбежала от вас.
— Вы ошиблись на месяц, мсье, — усмехается хозяин. — Месяц назад этот непутевый бразильский органист в самом деле жил-поживал в одной из моих клеток. Однако его купила у меня одна русская дама. Здесь ее называют Дамой с птицами, потому что у нее множество птиц, наверное, несколько десятков. Только у меня она купила их штук двадцать, а ведь я — не единственный торговец птицами в Париже. Судя по всему, птицы — главная радость ее жизни.
При этих словах Марика вспоминает прошлую ночь, биение птичьих крыл у самого своего лица, потом возню в кустах, легкие шаги, тонкий силуэт, взволнованный голос, перемежающийся посвистом, ответный птичий свист… Как же они с Бальдром сразу не догадались, откуда взялся крапивник, то есть бразильский органист! Ночью он не отозвался на зов хозяйки и отправился полетать на свободе, но довольно скоро пресытился ею и ринулся за сытной неволей к первым попавшимся людям.
Ознакомительная версия.
