– Простите! – дотянувшись, стукнула в водительское окошко. – Не могли бы вы меня впустить? Я, кажется, фотоаппарат в салоне оставила!
Орала так, что, кажется, меня услышали у летней веранды танцплощадки. Никакой оркестр не заглушил.
Шофер уже разводил пары, готовясь отъезжать, но просьбу мою, хоть и с недовольством, выполнил. Открыл дверь, я забралась в салон, зашла за спину водителя и начала изображать поиски. А на самом деле с высоты почти в четыре метра оглядывать окрестности.
Серую «девятку» я не увидела. Но метрах в двадцати сумела разглядеть под липами силуэт Сережи уже без бейсболки, в синем джемпере, накинутом на плечи, и с завязанными на груди рукавами.
– Извините, наверное, я его в каюте оставила, – пробормотала я водителю и, лихо спрыгнув со ступенек, засеменила обратно к кинотеатру.
Немного не дойдя до него, остановилась, полюбовалась детками на каруселях, побродила вдоль лотков с газированной водой, пирожками и сладкой ватой и, словно бы махнув рукой на надоевшие лица бизнес-тусовки, отправилась гулять по аллеям городского парка.
Вскоре передо мной мелькнул в толпе синий джемпер, я взяла его за путеводную звезду и быстро, не оборачиваясь, пошла к другому выходу из парка.
– С вами приятно работать, – сказал Сергей, когда я села на переднее сиденье «девятки» рядом с ним.
Машина плавно взяла с места и, огибая пешеходную зону, понеслась в потоке недовольных праздником и перекрытыми дорогами автолюбителей.
Обогнув, кажется, половину города, мы, к моему удивлению, вернулись к реке. Проехали мимо каких-то складов, ангаров и оказались в тылу административного здания, скорее всего речного порта. Думаю, если бы я не лишилась сотовой связи, доставить меня сюда с теплохода было бы очень удобно.
Сергей открыл передо мной широкую железную дверь, провел меня по длинным пустым коридорам и указал на дверь кабинета без всяких опознавательных табличек.
– Прошу, – произнес он, и я вошла внутрь помещения с видом усталой, но горделивой труженицы.
(Вот есть у меня такая досадная и не совсем женская черта. Когда хочется, чтоб пожалели и выслушали, погладили по головке и подставили плечо, я вдруг, неожиданно, прежде всего для себя самой, встаю в горделивую позу и начинаю брыкаться. «Что вы, что вы, я совсем не устала, не замерзла и не проголодалась! Что вы, что вы, я все сама, все сама, все сама». Как говорит моя мама, выделываюсь. Мы бедные, но гордые.)
И вот вместо того, чтобы радостно вопить: «Бабушка приехала! Банка с пемолюксом в шляпках лежит!» – я напустила на себя героическую скромность, – мол, время придет, похвалите, тогда и загоржусь, – и с невыразимой простотой сказала:
– Здравствуйте, Михаил Николаевич. Здравствуйте, Андрей Павлович.
Два хмурых мужика в мятых костюмах кивнули «здрасте», и Михаил Николаевич спросил:
– Ну что там у вас случилось? Почему «бабушка приехала»?
Я, красна девица, уселась на предложенный стульчик, обвела глазами помещение – серые стены, ряд окон под потолком, канцелярская мебель и два угрюмых мужика – и, выдержав мхатовскую паузу, ответила:
– Я нашла контейнер.
– Что?! – вытянулся подполковник в мою сторону всем телом. – Кого?!
– Контейнер, – скромно мяукнула я. – Он в банке из-под пемолюкса.
– Что?! – поднял голову вверх и взревел Огурцов. – Где он?
– Я его изъяла и перепрятала.
– Вы его… что?
– Перепрятала, – с интонацией воспитательницы из детского сада повторила я.
– Куда? – опешил Огурцов.
– В шкаф. За дамские шляпки.
– Вы что, идиотка?
Вопрос показался мне риторическим, и я на него не ответила. Но подполковник так страшно выпучил глаза, что успокоить его все-таки следовало:
– Он не в моей каюте. Он у Марченко.
– Какие Марченко?! – простонал-проревел-прорычал-провыл Михаил Николаевич. – Какие Марченко?! – Потом перевел взгляд на очкастого коллегу и спросил почти нормально и адекватно: – Палыч, за что мне это? А? Ну почему все в одну кучу валится?..
Палыч сочувственно пожал плечами. На меня он старался не смотреть. Впрочем, как и подполковник. Михаил Николаевич вновь поднял голову, простонал что-то сквозь зубы – мне показалось, матерное – и, ударив себя кулаком в лоб, вскочил, забегал по тесной от стульев комнате. Он бегал и причитал:
– Боже, ну почему мне так не везет?! Ну почему я вечно на идиотов натыкаюсь?! Что же за наказание такое…
– Простите, – выпрямив спину и вскинув подбородок, возмутилась я.
– А… – Подполковник махнул рукой, выбежал из кабинета и громко хлопнул дверью.
От этого стука что-то немедленно сломалось в моей выпрямленной спине – кажется, это был спинной мозг, – и я осела на стуле как жидкий студень. Посмотрела с недоумением на очкастого контрразведчика и проговорила:
– Не понимаю… Я не понимаю, что здесь происходит…
– Софья Николаевна, – разглядывая меня с печальным интересом, отозвался Палыч, – только что в вашем присутствии с подполковника Огурцова слетели его погоны.
Еще одна мхатовская пауза. Теперь заполненная растерянным сопением. И я спросила:
– Как это? Почему? За что?!
Лицо контрразведчика стало совсем скорбным, губы собрались в морщинистый пучок, он этот пучок пожевал и выдал:
– А потому, что этот контейнер должен был попасть по назначению.
– Как это… Но почему?!
– Он – пустышка. Деза. Фикция. Липа. – Андрей Павлович говорил, словно гвозди вбивал в гроб моей гордыне. – Михаил Николаевич три месяца эту операцию готовил. А тут… вы. С инициативами…
– Боже-е-е, – простонала я, – контейнер вы подложили… Подменили. Своему «алхимику». Какая же я ду-у-ура!
Палыч кивнул согласно, а я, чувствуя себя амебой, медузой, простейшим существом, мысленно рвала на себе волосы.
Бог мой! Ну конечно! Как я раньше не поняла!
Идиотка самонадеянная! «Бестолковые органы курьера упустили». Как же! Упустили! Не упустили, а «вели», да так бережно, что дали ему уйти, только бы не раскрыть слежку!
Отсюда все нестыковки, отсюда кажущаяся беспечность проведения операции…
Ду-у-ура-а-а!!! Растянутая, как плакат на двух столбах над дорогой. Яркая и безразмерная. Узкая и одномерная. Все едут, читают и соглашаются – дура. Как есть – дура.
Подполковник Огурцов три месяца готовил операцию. Конечно же он все знал об «алхимике», конечно же они его «вели» все эти месяцы и, разумеется, вместо секрета подсунули емупустышку.
А я-то, бестолочь самовлюбленная… «Утру нос господам чекистам…»
Утерла. Погоны с чужого кителя.
– Андрей Павлович, верните подполковника, – справившись с собой и удерживая мысли и нервы в кулаке, строго попросила я. – Верните. Он меня не дослушал.
– Покурит на холодке, душой отойдет и сам вернется, – ответил вредный Палыч. – Расскажите-ка лучше…
– Нет! – отрезала я. – Вот вернется подполковник, буду каяться при нем.
– Как угодно, – пожал плечами очкарик и остался сидеть на стуле, проявлять вредность.
А я теперь использовала тайм-аут не на охи-вздохи, самобичевание и нервы, а на более продуктивные мероприятия. Уставив взгляд в серый угол мимо надменного Палыча, начала выстраивать, мостить дорожку к обоюдному спасению. «Еще не все потеряно, еще не все потеряно…» Крутились в голове мысли, и их хоровод из полной хаотичности вдруг начал обретать определенность, четкую направленность. Когда взъерошенный подполковник вернулся в кабинет, я, не дожидаясь моральных оплеух, приступила к покаянию, надеясь, впрочем, на диалог.
– Михаил Николаевич, простите меня, пожалуйста, и дайте сказать. Выслушайте.
– Софья, – тяжело усаживаясь за письменный стол полубоком ко мне, пробасил Огурцов, – ну кто вас просил?..
– Никто. Но дайте сказать.
Подполковник обреченно махнул рукой, и я взяла слово:
– Во-первых, скажу сразу – банку-контейнер я не вскрывала, и, может быть, никакого двойного дна там вовсе нет. Это раз. Во-вторых, ее можно вернуть.
– Кому?! – провыл подполковник, и в вое слышалось: «Чего ты городишь?!»
– Курьеру. За деньги. Якобы.
– Курьеру за деньги, – на одной ноте пропел за мной Огурцов, словно попробовал предложение на вкус. Повертел на языке и выплюнул: – Нет, чепуха.
– Да подождите вы с чепухой-то! Никакая это не чепуха! А очень даже дело. Ну?
Мужики обменялись взглядами, подергали плечами, к общему мнению не пришли и даже его не выказали, пантомима затянулась, и я спросила:
– Так мне продолжить?
– Говорите, – вздохнул Михаил Николаевич. – Чего уж теперь.
Я вкратце рассказала всю историю о том, как дошла (додумалась) до жизни такой, и закончила выразительным вопросом:
– И вот скажите мне, пожалуйста, после всего, что я натворила: во мне можно заподозрить агента контрразведки? А?
