– А все же по-прежнему коронуют людей, – заметил с ехидцей Таранов.
– Коронуют, – согласился Граф. – Он, понимаете ли, в офисе сидит, по трем телефонам разговаривает, пять вилл в Европе имеет, а туда же – вор. Или, как минимум, – авторитет. У лаврушников и раньше это было: двадцать лет юноше, всего одна ходка по смешной статье, но уже – «вор»… Ясное дело, что за деньги да по связям «уважаемый батоне» титул получил. Не про всех говорю – я в «Белом лебеде» с грузинами сидел, с дагестанцами – убежденные босяки есть среди них. Не гнулись, не ломались. А уж в «Белом лебеде» кумовья не одного блатаря перемололи. На что был крепкий человек мой тезка – Вася Бурят – а из «лебедя» вышел он другим человеком. Я никого не осуждаю. Каждый свою жизнь сам строит. Годы, за проволокой проведенные, не воротишь. А их, таких годков, много иной раз набегает… При Андропове, в 83 году, ввели в УК статью 188-3. Называлась «Злостное неподчинение законным требованиям администрации ИТУ». Специально, чтобы отрицалово[15] ломать. По этой статье человеку могли бесконечно, раз за разом, к сроку добавлять от годика до пятерочки. Ой, мама, караул! Полностью надежды лишали человека. А ведь многие – не все, но многие – наперекор судьбе шли. Так-то, Иван… но теперь уже мало таких. Почти совсем не осталось. Вот в тебе вижу хребет, характер. Но судьбы такой не желаю. На своей шкуре испытал. Двадцать пять годочков – это, Иван Сергеич, очень много.
Граф умолк. Таранов тоже молчал. Он думал о себе. О своей жизни… о том, что ждет его впереди.
– Все будет хорошо, Иван Сергеич, – сказал Граф, как будто угадал его мысли.
– Что?… А-а, да, конечно. Все будет хорошо… Можно задать очень личный вопрос, на который вы, Василий Тимофеевич, можете, если не хотите, не отвечать?
– Задавайте, Иван Сергеич… отвечу. Я даже догадываюсь, о чем вопрос: о потерянных годах… верно?
– Верно. Если вы не хотите отвечать…
– Отвечу, – сказал Граф. – Я ведь и сам себе его задаю. Довольно часто задаю. Не жалею ли лет, проведенных за решеткой? Хороший вопрос… И да, и нет, Иван Сергеич. И да, и нет. С одной стороны, в тюрьме-то ничего хорошего нет. Убитые годы. Тоска по воле страшная, нечеловеческая. Я бегал дважды. Пуля до сих пор сидит во мне. Не стали доставать – думали, помру я. Но я не помер, выжил, как видите… А с другой стороны, я ведь прожил очень интересную жизнь. Я судьбе благодарен. Она меня со многими удивительными людьми сводила. В том числе здесь, в этих стенах. Жалею ли я о своей жизни? Нет, пожалуй что, не жалею. Это очень трудно объяснить, но… но лучше я прочитаю вам стихи. С автором я, кстати, познакомился здесь же, в централе.
Граф замолчал, потирая лоб, вспоминая. Потом улыбнулся и прочитал:
Человек живет тем, что любит. Потеряв – умирает заживо. Он не может обратно к людям: Ключ повернут в замочной скважине. За стеною жизнь продолжается, Он пред нею на ладан дышит.
Он стучится и в дверь толкается: Может, кто-нибудь да услышит? Но закрыто, забито наглухо, И куда идти – неизвестно. Кругом стены из черного мрамора Заслоняют купол небесный…
– А чьи это стихи? – спросил Таранов после паузы.
– Автора зовут Евгений Николаев. Многие зовут – Джон… Это не все стихотворение – есть еще одно четверостишие. Но оно слишком мрачно, и я его сознательно не прочитал… Вам понравилось?
– Не знаю, – сказал Таранов. – Но… написано сердцем.
– Да, именно сердцем. Вы очень точно сказали.
Таранов повторил про себя:
Человек живет тем, что любит. Потеряв – умирает заживо.
А за окном, за решеткой, летел ветер и нес на своем плече мириады снежинок… Куда, Господи? Куда?…Человек живет тем, что любит.
* * *
У арестанта свободного времени много. Навалом у арестанта свободного времени… Каждый заполняет его как может: чтением, телевизором, играми и, конечно, разговорами. Таранов постоянно общался с Графом. Василий Тимофеевич был прекрасный рассказчик и, как и «инструктор» Таранова Герман Константинович, историй знал множество… Рассказывал их всегда к месту, кстати.
Однажды Иван задал вопрос о побегах из централа. Граф посмотрел на него остро, внимательно.
– Побеги, говорите? Побеги были, Иван Сергеич. Официальная историография Владимирки о них умалчивает. Не любят об этом говорить, имидж портить… Тюрьма-то старинная, с традициями, с историей. Здесь даже и музей есть. Я даже бывал в нем.
– Музей? – переспросил Таранов. – В тюрьме?
– Да, представьте себе, музей. Всего два таких в России. Один – в наших питерских Крестах, второй – здесь, в централе. Централ-то вдвое Крестов старше. И народу здесь пересидело – тьма… Многие, кстати, за политику. Вы обратили внимание, что один из корпусов иногда называют польским?
– Обратил.
– Это потому, что еще в девятнадцатом веке здесь сидели поляки, участники знаменитого Январского восстания[16]… О, эти стены дрожали от звуков «Варшавянки»! Так что традиция держать здесь политических издавна заложена. Еще в девятьсот шестом году во Владимирке решили содержать каторжных. И образовали тюрьму в тюрьме, которую окрестили «Временной каторжной тюрьмой». Вот ее-то и стали называть Владимирским централом. В централе держали политических… К чему, спросите вы, я все это рассказываю? Вопрос-то был о побегах. Именно к побегам мы и подошли. Или, по крайней мере, к одному из знаменитых «побегушников».
– Вы имеете в виду Фрунзе? – спросил Иван.
– Именно. Именно Михаила Васильевича Фрунзе – выдающегося революционера и полководца. Он как раз был одним из узников централа. Но надобно добавить, что сидел товарищ Фрунзе за классическую мокруху – в Белокаменной убил городового. Тем не менее неподалеку от централа ему памятник поставили.
– Вероятно, потому, что он сумел отсюда сбежать, – с иронией сказал Таранов.
– Вот! – ответил Граф. – Вот общая ошибка. Фрунзе не бегал из централа. Весь его «побег» свелся к тому, что он продолбил стену… в соседнюю камеру. Ему не хватало общения, и он пробил стену. А молва приписывает ему побег. Побег, которого не было. Почему это произошло? Да потому, что всякий арестант хочет слышать об удачном побеге! Почти каждый мечтает о нем… Я и сам дважды бегал. На алтайской зоне пулю словил, чуть не умер. Удачные побеги случаются крайне редко, о них ходят легенды. Да и неудачным фольклор частенько приписывает удачный исход. Поэтому, Иван Сергеич, надобно здраво и трезво смотреть на побеги. – Граф замолчал на несколько секунд, потом добавил: – Вы меня поняли?
– Да, Василий Тимофеевич, я все понял, – ответил Иван.
* * *
Однажды, в самом конце января, Граф ушел на встречу со своим адвокатом. Вернулся спустя час веселый… сели пить чай.
– Весна уж не за горами, – сказал Граф, глядя в жалюзи решки. Две «реснички» жалюзи были выломаны, и там, за окном, бушевало солнце, звучал колокольный звон и кричали вороны, кружась над деревьями кладбища. Кладбище примыкало прямо к стене централа… Иван тоже посмотрел в решку и сказал:
– Классический пейзаж. Называется: «вид из тюремного окна на кладбище».
– Ну зачем так мрачно, Иван Сергеич? Тюрьма – она, конечно, между роддомом и кладбищем…
– Афористично! – перебил Графа Иван. – Глыбко, почти по-шекспировски, Василий Тимофеевич.
– Перебивать старших не совсем прилично, Иван Сергеич. Это во-первых… во-вторых, я, собственно, ничего не имел в виду. Просто Владимирский централ фактически расположен между роддомом с одной стороны и кладбищем – с другой.
Таранов посмотрел ошеломленно. Спросил:
– Вы что – всерьез?
– Какие же шутки? Кладбище вы изволите лично наблюдать в окно… а с другой стороны к стене почти примыкает роддом. Вот так, Иван Сергеич. Ирония судьбы.
Таранову этот факт иронией судьбы не казался. Он выглядел, скорее, утонченным издевательством… впрочем, для человека стороннего это, пожалуй, не более чем анекдот. Но Таранов уже не был сторонним человеком. Он был арестантом.
– Между роддомом и кладбищем, – повторил Иван.
* * *
Прошел январь. Вопреки всяческим ожиданиям, новый век начался далеко не безмятежно – у берегов Турции в шторм переломился сухогруз, перевозивший нелегалов-азиатов. В Штатах обвально упал курс доллара, а фонд Сороса пугал финансовым кризисом планетарного масштаба. В Приморье и на Сахалине прошли сильнейшие снегопады, а цивилизованная Европа обиделась на миролюбивую Америку – та, мол, в Югославии применяла боеприпасы с обедненным ураном. В Калифорнии горели леса, а в Сибири стояли лютые морозы… Лопались теплотрассы и газопроводы. Произошло лунное затмение… В Нью-Йорке был арестован Бородин П. П., а Жириновскому В. В. присвоили звание заслуженного юриста России.
