- Видимо да. С ними также внук Лео Броудхаста.
Она казалась потрясенной.
- У Леона Броудхаста есть внук?
- Если вы помните, он оставил сына. У того, в свою очередь, тоже был сын. Его зовут Ронни, ему шесть лет. Я нахожусь тут из-за него.
- Что они делают с шестилетним мальчиком?
- Этого я не знаю. И хотел бы спросить их об этом.
- Понимаю. Может, вы зайдете? - она широко повела рукой, так, что дрогнула ее грудь. В этом была какая-то неловкая грация. - Подождем вместе...
- Очень мило с вашей стороны, миссис Килпатрик.
Это ей не понравилось, словно этим именем я хотел напомнить ей о прошлом.
- Я бы просила называть меня мисс Стром, - сказала она. - Сначала это был мой псевдоним, но я уже много лет не пользуюсь другим именем.
- Я слышал, что вы - художница...
- Не слишком хорошая. Но я много работаю...
Она проводила меня в просторную высокую комнату, стены которой были увешаны картинами, большей частью без рам. Красочные линии и пятна на них производили впечатление незавершенности, а, может, их и невозможно было завершить. Окна скрывались за тяжелыми занавесями, исключая трехстворчатое окно в эркере. Сквозь ветви деревьев на дальних холмах мигали огни Саусалито.
- Прекрасный вид! - сказал я. - Но вы не будете против, если я занавешу окно?
- Буду вам очень благодарна. Вы думаете, что за мной наблюдают с улицы?
Я глянул на нее и понял, что она говорит серьезно.
- Кто за вами наблюдает?
- Ну... Джерри, Сьюзан и этот малыш...
- Это не слишком правдоподобно.
- Да, я знаю. Но у меня весь вечер такое чувство, словно за мной кто-то наблюдает. Собственно, задергивание штор не слишком поможет, у того, кто там сидит, глаза как рентген! Все равно, как вы его назовете Бог или дьявол...
Я отвернулся от окна и снова заглянул в ее не привыкшее к людским взглядам обнаженное лицо.
- Я даже не предложила вам присесть...
Она указала на высокое старое кресло с жесткой спинкой.
- Мне хотелось бы присесть где-нибудь, где мы не будем на виду.
- Честно говоря, мне тоже.
Она проводила меня через холл в маленькую комнатку под лестницей, нечто вроде кабинетика, способного вызвать клаустрофобию своей теснотой. Скошенный потолок только с одной стороны позволял не наклонять голову. К стене кнопками был приколот плакат с текстом "Четырех перемен" Гарри Снайдера [Гарри Снайдер - американский поэт, близкий к движению хиппи, в творчестве которого переплеталось любование природой северо-восточного побережья США с мистическими настроениями, почерпнутыми из эзотерических учений древней Индии и Дальнего Востока]. С ним контрастировало старинное изображение рыбацкого судна, бившегося в волнах на фоне черного, ощетиненного скалами мыса Горн. В углу стоял старинный металлический сейф с надписью на дверце: "Вильям Стром и Ко. Торговля лесом".
Моя спутница присела на угол стола возле телефона, предоставив мне удобное вертящееся кресло. Вблизи я чувствовал запах ее тела, он был приятным, хотя слегка неживым, словно запах сухих листьев. Меня волновало странное любопытство, мучит ли ее по-прежнему та страсть, по приказу которой она когда-то взбиралась с Лео Броудхастом к домику наверху каньона? Она увидела вопрос в моих глазах, но ошиблась, толкуя его. А может, не так уж и ошиблась...
- Я не такая уж сумасшедшая, как вам кажется, мистер. Раза два меня посещали мистические видения, и я знаю, что каждая ночь - это первая ночь вечности.
- А как быть с днями?
- Лучшие вещи я делаю ночью, - коротко ответила она.
- Я слыхал...
Она хватала на лету, а потому вскинулась:
- Вам что-то наговорила Марта...
- Она говорила о вас с глубоким почтением. Говорила, что вы спасли ей жизнь, когда она была молоденькой девушкой...
Это было ей приятно, но она не сменила темы.
- Вы знаете о моем романе с Лео Броудхастом. В противном случае, вы не произнесли бы этого имени.
- Я только объяснил, кто такой малыш...
- Видно у меня начинается паранойя...
- Возможно, самую малость... Это следствие одинокой жизни...
- Откуда вам это известно, доктор?
- Я не доктор, я лишь пациент. Моя жизнь также одинока...
- По собственной воле?
- Нет, это была не моя воля. Меня не выдержала жена. И я уже смирился с этим.
- Я тоже. Я полюбила одиночество, - заявила она без достаточной уверенности. - Временами я рисую ночь напролет. Мои художества не требуют дневного света. Я не рисую того, что отражает свет. Я изображаю состояния духа.
Перед моими глазами всплыли картины на стенах ее комнаты. Они скорее напоминали тяжелые контузии и открытые раны...
- Марта вам не говорила, что Джерри получил травму? Кажется, у него сломана рука...
На ее выразительном лице отразилась боль.
- Где он может быть?
- В дороге. Если, конечно, не нашел себе лучшего убежища...
- От чего он, собственно, скрывается?
- Вам это должно быть известно лучше, чем мне.
Она покачала головой.
- Я не видела его пятнадцать лет...
- Почему?
Она так развела руками, словно мне все о ней было известно. Это был жест женщины, отдавшей больше времени раздумьям и фантазиям, чем разговорам и действиям.
- Мой муж... мой бывший муж так и не простил мне Леона...
- Мне очень интересно, что могло случиться с Леоном...
- Мне также. Я поехала в Рено, чтобы развестись, он должен был приехать ко мне туда. Но так и не появился. Просто-напросто цинично пустил меня по ветру... - она говорила это легким, хотя и не лишенным горечи, тоном, как о чем-то давно перегоревшем. - Я не видала его с тех пор, как покинула Санта-Терезу.
- Куда же он поехал?
- Откуда мне знать? Я не получала от него никаких известий.
- Похоже, он уехал за границу...
- Откуда вы знаете?
- От Марты. Она утверждает, что ей сказали это вы.
Это слегка сбило ее.
- Возможно, я и говорила что-то такое... Лео часто обещал увезти меня на Таити или на Гавайи...
- Обещаниями он не ограничился. Насколько мне известно, он забронировал два места на английском судне, шедшем через Ванкувер в Гонолулу. Корабль назывался "Свенси Кастл" и отплыл из Сан-Франциско около 6 июня 1955 года.
- И Лео отплыл на нем?
- Во всяком случае выкупил билеты. Вас не было с ним?
- Нет. В это время я уже, по меньшей мере, неделю была в Рено. Видно, он уехал с другой женщиной...
- Или один, - заметил я.
- О, нет! Лео не выносил одиночества. Кто-то должен был находиться при нем, чтобы он чувствовал, что живет. Собственно, это и было одним из поводов к тому, что я вернулась сюда, когда он меня бросил. Я хотела доказать себе, что смогу жить одна, что не испытываю в нем необходимости. Я родилась в этом доме, - она говорила так, словно все пятнадцать лет ожидала слушателя. - Это дом моего деда. Я воспитывалась здесь, у бабушки, когда моя матушка умерла. Это целое событие - такое возвращение в дом своего детства, одновременно интригующее и поражающее! Я чувствовала, что я невероятно молода и в то же время невероятно стара. Словно дух этого дома...
"Похоже на то, - подумал я. - В этом старомодном длинном платье, одновременно юная и древняя, внучка и бабка в одном лице, не лишенная шизофренического налета..." Она нервно встряхнулась, недовольная собой.
- Я совсем вас заговорила! Наверное, это жутко тоскливо!
- Ничуть! Меня интересует Лео. Я немного знаю о нем.
- Честно говоря, я тоже. Года два я засыпала с мыслью о нем и просыпалась в надежде увидеть его сегодня... А потом вдруг поняла, что совершенно не знаю его. Все в нем было внешним, вы понимаете?
- Не слишком...
- Ну, ведь вы знаете! Я хочу сказать, что у него не было внутренней жизни. Он был человеком действия - и это все. Весь он выражался в действии.
- В каком действии?
- Во время войны он участвовал в девяти или десяти десантах на Тихом океане. После войны выступал в регатах, играл в теннис, в поло...
- Немного же времени у него оставалось для женщин...
- Ему не требовалось много времени, - с терпкой иронией ответила она. - Таким как он, мужчинам без внутреннего мира, это не нужно. Я понимаю, это похоже на ревность и обиду, но на самом деле все совсем не так. Я любила Леона, может, и сейчас люблю. Не знаю, что бы я делала, появись он сейчас на пороге...
Она глянула на дверь.
- А это возможно?
Она качнула головой.
- Я даже не знаю, жив ли он...
- У вас есть повод думать, что его нет в живых?
- Нет... Но я часто убеждала себя, что он мертв, чтобы легче перенести все это. Он ведь даже не позвонил мне в Рено...
- Для вас это было ударом?
- Я проплакала всю зиму. Но забилась сюда и как-то выстояла. Теперь моя жизнь словно проходит на экране...
- Вы никогда не чувствуете себя одинокой, мисс?
Она твердо глянула на меня, словно проверяя, не собираюсь ли я случайно ввалиться в ее жизнь. Видимо, убедилась, что не собираюсь, потому что ответила:
- Я всегда чувствую себя одинокой. По крайней мере, так было, пока я не научилась жить в одиночестве. Вы поймете, что я хочу сказать, ведь вы тоже одиноки. Эдакое вечное сожаление о самой себе, когда винить во всем можно только себя...
