— Мы оба — и ты, и я — знаем, что это ты убил Александру Вийкнер. Обманом запихал в нее снотворное, положил в ванну, перерезал вены, а потом спокойненько сидел и любовался, как она истекает кровью. Я предлагаю: давай по максимуму облегчим друг другу жизнь — ты признаешься, а я составляю протокол.
Мелльберг считал, что он добрался до ключевого момента в допросе, и от удовольствия блаженно сложил руки на пузе. Он ждал. Со стороны Андерса не последовало ни малейшей реакции. Он продолжал сидеть, опустив голову; его длинные неопрятные волосы упали вниз и закрыли все лицо. Угол рта Мелльберга недовольно дернулся: признаться, он ждал чего угодно, но только не того, что все его игрища оставят Андерса безразличным. После не очень продолжительного молчаливого ожидания Мелльберг грохнул кулаком по столу, пытаясь вывести Андерса из прострации. Никакой реакции.
— Черт тебя побери, пьянь! Ты что, думаешь, так будешь здесь сидеть и время тянуть? Ну так знай: тебе не повезло — не на того напал. Либо ты говоришь мне правду, либо мы сидим здесь целый день.
Казалось, круги пота под мышками рубашки Мелльберга расплывались все шире и шире после каждой фразы.
— Ты у нас ревнивенький или как? Мы нашли картину, которую ты намалевал с нее, так что совершенно ясно, что вы друг с дружкой трахались. А уж после того как мы нашли твое письмо ей, вообще никаких сомнений не осталось. Твое жалкое сопливое сюсюканье. Мне от этого тошно. Чего она в тебе нашла? Да ты только посмотри на себя: грязный, облезлый — во, блин, донжуан хренов. Она что, извращенка какая-то была? И кайф ловила от шелудивой и вонючей алкашни? Она как: всю пьянь во Фьельбаке перепробовала или только тебе обломилось?
Молниеносным, как у кобры, броском Андерс вскочил на ноги, перелетел через стол и схватил Мелльберга за горло.
— Ну ты, тварь, ща я из тебя, легаша, все соки выжму.
Мелльберг безуспешно пытался разжать руки Андерса, его лицо становилось все краснее и краснее, а воронье гнездо на голове окончательно повисло на одном ухе. С явной неохотой Андерс разжал руки и отпустил Мелльберга, комиссар смог вздохнуть и перевести дух. Андерс опять хлопнулся на свой стул, дикими глазами с ненавистью поглядывая на Мелльберга.
— Не вздумай еще раз так сделать, слышишь меня, не вздумай! — Мелльберг прокашлялся, чтобы вернуть голос. — Ты, зараза, будешь сидеть очень спокойно, а то я шваркну тебя в камеру, а ключ выкину. Слышишь меня, ты?
Комиссар сел, внимательно рассматривая Андерса. На лице Мелльберга появилось нечто новое — испуг, которого раньше не было. Кроме того, он чувствовал, что его тщательно воздвигнутая волосяная конструкция здорово пострадала; отработанным движением он нахлобучил ее на лысину и попытался сделать вид, что ничего особенного не произошло.
— Ну так все по порядку: таким образом, у вас была сексуальная связь с убитой Александрой Вийкнер?
Андерс пробормотал что-то себе под нос.
— Извини, что ты сказал? — Мелльберг сложил руки и перегнулся через стол.
— Я сказал, что мы любили друг друга.
Слова отскочили от стен, оставив после себя в комнате эхо. Мелльберг издевательски ухмыльнулся:
— О'кей. Вы любили друг друга. Красавица и чудовище — кто бы мог подумать. Ну и как долго «любили вы друг друга»?
Андерс опять что-то невнятно пробормотал, и Мелльберг попросил его повторить.
— С самого детства.
— Так-так-так, хорошо-хорошо. Но я все-таки надеюсь, что, когда вам было лет по пять, вы еще как кролики не трахались. Так что сформулирую вопрос по-другому. Как долго вы имели половую связь? Сколько вы друг о дружку шебуршились? Когда вы начали лежа плясать? Мне еще раз повторить или я имею счастье надеяться, что вопрос до тебя все-таки доехал?
Андерс с ненавистью посмотрел на Мелльберга, но сдержал себя.
— Я не знаю. Где-то, наверное, год. Я точно не помню. Я не подсчитывал и в календаре не отмечал. — Он снял несколько несуществующих ниток со своих брюк. — Но вообще-то она здесь не очень часто бывала, так что мы виделись довольно редко. Обычно я ее просто рисовал, она была такая красивая.
— А что случилось в тот вечер, когда она умерла? Такая махонькая любовная ссора? Она тебе не дала? Или ты взбесился оттого, что она залетела? Что, так оно и было? Ну да, она тебе сказала, что ее обрюхатили, а ты не знал кто: ты или муж. Но в любом случае она наверняка пообещала, что тебе мало не покажется. Правильно?
Мелльберг был ужасно доволен собой. Он совершенно убедил себя в том, что Андерс убийца, и если поднажать на него посильнее и задеть за живое, то Андерс гарантированно признается, и к гадалке не ходи. А потом у него в ногах будут валяться, умоляя вернуться в Гётеборг. Долго им его уговаривать придется. Он их еще и потомит. Ясное дело, без повышения и большей зарплаты Бертель Мелльберг и пальцем не пошевелит. Он довольно похлопал себя по пузу и заметил, что Андерс смотрит на него остановившимися, широко раскрытыми глазами. Кровь отхлынула от его лица, и оно стало совершенно белым. Руки свело. Андерс за все время разговора первый раз поднял голову и посмотрел прямо в глаза Мелльбергу. Комиссар неожиданно заметил, что нижняя губа Андерса дрожит, а глаза наполнились слезами.
— Ты врешь! Не могла она залететь.
У него потекли сопли и повисли на кончике носа. Андерс смахнул их рукавом. Он смотрел на Мелльберга почти умоляюще.
— А чего не могла-то? Ты ж знаешь, гондоны стопроцентной гарантии не дают. У нее третий месяц пошел. Так что не надо мне тут народный театр устраивать. Она была в залете, и кому, как не тебе, знать, как это вышло. Так что тут либо ты постарался, либо ее шикарный муженек. Хотя, конечно, дело темное — беда для нас, мужиков. Я сам несколько раз чуть не погорел, но ни одной ушлой бабе меня до магистрата дотащить не удалось. — И Мелльберг довольно закудахтал.
— Тебя вообще-то это не касается, но у нас с ней секса не было месяцев шесть. А сейчас хватит, я больше не хочу с тобой разговаривать. Давай меня обратно в камеру, я больше ни слова не скажу.
Андерса здорово пробрало, и слезы вперемешку с соплями текли не переставая. Он опять откинулся на стуле, скрестил руки на груди и с упрямой ненавистью поглядывал из-под упавших волос на Мелльберга. Мелльберг тяжело вздохнул, но был вынужден согласиться.
— Ну ладненько, тогда продолжим через пару часиков. Но чтоб ты знал: я во все это не верю. Ни капли. Так что подумай, пока сидишь в камере. В следующий раз мне от тебя будет нужно полное признание.
Андерса увели обратно в камеру. Мелльберг сидел и размышлял: «Этот вонючий алкаш не признался — совершенно непонятно почему». Мелльберг досадовал. Но у него были козыри на руках, и он их еще не открывал. Последний раз Александру Вийкнер видели, а точнее, слышали двадцать пятого января, в пятницу вечером, в четверть седьмого. Ровно через неделю ее нашли мертвой. По данным компании «Телиа»,[14] она разговаривала со своей матерью пять минут и пятьдесят секунд, что вполне соответствовало временным рамкам, которые обозначил патологоанатом. Оставалось только благодарить Бога за свидетельство Дагмар Петрен, которая показала, что Андерс Нильссон заходил в дом к жертве не только тогда, в пятницу вечером около семи, но и потом, на следующей неделе, несколько раз бывал в доме, когда Александра Вийкнер уже лежала мертвая в ванне.
Признание Андерса существенно облегчило бы работу Мелльберга, но, даже если он будет продолжать упрямиться, Мелльберг все равно твердо верил, что сможет его переломить. Перед ним на столе лежали не только показания госпожи Петрен, у него еще имелся отчет об осмотре дома Александры Вийкнер. Ванная комната, где была найдена жертва, была исследована с особой тщательностью. И там выявились очень интересные детали. Во-первых, в замерзшей крови на полу криминалисты обнаружили след, который полностью совпадал с отпечатком ботинок, изъятых из квартиры Андерса. Отпечаток его пальца был также выявлен и на теле жертвы — конечно, не такой ясный, как на твердой и ровной поверхности, но вполне идентифицируемый.
Мелльберг не собирался сразу выкладывать все карты на стол, но на следующем допросе он пустит в ход тяжелую артиллерию. Чтоб ему облысеть, если он не расколет этого засранца. Очень довольный, Мелльберг поплевал на ладонь и взялся приглаживать шевелюру.
Телефонный звонок прервал ее на середине изложения разговора с Хенриком Вийкнером. Эрика раздраженно тюкнула по клавишам и пошла к телефону.
— Да. — Ее голос прозвучал несколько более недовольно, чем ей хотелось.
— Алло, это Патрик. Я помешал?
Эрика выпрямилась на стуле, тут же пожалев о том, что не начала разговор более дружелюбно.
— Да нет, совершенно нет. Я просто сидела и писала и так погрузилась в текст, что подпрыгнула от неожиданности, когда зазвонил телефон, и поэтому я, наверное… Но ты совершенно не мешаешь. Все о'кей, я хочу сказать…
