Так и не поняв, что имеет в виду приятель, Мексиканец Джо, с разбегу заведя мотор, вскочил на седло и с диким треском умчался. И вовремя, потому что из парадного вышел шофер, а за ним следом и Чип.
— Странный тип, — делился своими впечатлениями Гвинадзе. — Вошел во двор, покрутился, понимаешь, поглазел на окна, потом по черной лестнице поднялся на самый верх. Но там тоже не задержался. Так оттуда подорвал, что я едва успел отцепиться... Поехали!
Путь был недалек — всего лишь до пожарной части, где Чип загнал машину во двор и пошел в гараж потрепаться с шоферами.
— Тут он может проканителиться до вечера, — начал бунтовать Гвинадзе. — Будем считать — сыграли вничью: один-один — и разойдемся красиво. Ты мне пятерку, я тебе — пожелания счастья и успехов.
Такой итог вполне устраивал Герберта.
Таксист оказался прав. До двух часов дня Чип не выходил с территории части. Ребята, подгоняемые урчанием в животах, собирались было уже покинуть свой пост, когда в воротах показался красный «газик». Рядом с Чипом сидел пожилой брандмайор в мундире с галунами и блестящими пуговицами.
— Повез начальство на обед, — с завистью в голосе предположил Мексиканец Джо. — Не будем зря бензин тратить.
— Но на обратном пути он неизвестно куда может завернуть, — возразил Герберт. — Мне этот его заезд к старому, неоштукатуренному дому что-то не нравится. Думаешь, Чип поднимался на четвертый этаж ради того, чтобы бросить в почтовый ящик свою визитную карточку? Он не успокоится, пока не закончит свою комбинацию... Я пойду прямо туда, а ты не упускай его из виду.
Не иначе, как Чип установил новый рекорд скорости. В тот момент, когда Герберт, воспользовавшись всеми известными ему лазейками в заборах, спрямлял путь и проходными дворами приближался к дому, с другой стороны к нему уже подкатывал красный «газик». Чип и на этот раз вошел во двор через распахнутые настежь ворота, а не через парадное с улицы. Герберт прибавил шагу, но тут же был вынужден схорониться за стволом ближайшей липы. Словно пробка из бутылки шампанского, из парадного вылетел Чип, без оглядки вскочил в машину и умчался, оставив за собой облачко синей гари.
Лишь теперь, весь в пыли и разлохмаченный, подъехал Мексиканец Джо и без малейшего колебания зарулил прямиком в подворотню. Он тут же вышел на улицу, вид у него был растерянный, и от обычной самоуверенности осталась в лучшем случае половина.
— Там дело дрянь. «Красный крест» и две машины с фараонами! Мотаем отсюда.
— А может, как раз наоборот? Пойти и выложить все, что знаем?
— А что ты знаешь-то? Что торговал по заданию Чипа японскими открытками и зонтиками? Если уж очень хочешь стать паинькой за казенный счет, то пошли лучше на исповедь к Жандармаме. Это она расколола «Сикуру» и втянула нас в заваруху, пусть теперь сама и расхлебывает.
Идея пришлась Герберту по вкусу, он даже дал себя уговорить на поездку на мопеде и пристроился сзади на багажничке, чтобы поскорей добраться до музея рыболовства, где тетушка Зандбург с самого утра была на съемках.
Лоцманская вдова и на этот раз первым делом решила извлечь выгоду из новой ситуации.
— С вами-то мы всегда успеем разобраться, сейчас гораздо важнее накрыть этого висельника! Поезжайте к Кашису и скажите ему, что изгнание кончилось. Пускай идет домой, теще опять стало хуже. Я тем временем залягу в постель и выпью четыре стакана чая с малиновым вареньем. Если только сердце мое выдержит, он поверит, что меня прошиб предсмертный пот и начинается агония. А уж тогда пусть только посмеет мне перечить!
* * *
Яункалн и Селецкис сидели в кабинете заместителя начальника городской милиции и поджидали Кашиса. С того момента, как руководство следствием взял на себя полковник, эта комната превратилась в штаб оперативной группы.
Тедис до сих пор чувствовал себя как выброшенная в море пресноводная рыба — плыть по течению еще можно, но дышать трудновато. Смерть Румбиниека он, например, переживал куда тяжелее, чем остальные товарищи по работе. Несмотря на то, что полковник строго предостерег его не торопиться с выводами, поскольку еще не доказано, что совершено убийство, Тедис готов был дать голову на отсечение, что старика Румбиниека прикончили. Нельзя сказать, что ни с того ни с сего Тедис вдруг почувствовал симпатию к покойному. Старик как старик, мрачноватый, как это нередко бывает, если пенсионера потревожат во время дневного сна. Ходил по соседским квартирам, чинил электричество, утюги, ничего особенного от жизни не требовал, кроме своей рюмочки перед сном, чтобы среди ночи не просыпаться в полном одиночестве. Тедису не верилось, что Румбиниек был активным участником аферы. Быть может, он даже не подозревал, для какого дела понадобился его паспорт, который он, очевидно, «уступил» за несколько бутылок. Но он знал, кому его отдал, и теперь заплатил за это жизнью.
Тедис сознавал, что опять им движут чувства, необоснованные и недоказуемые подозрения, а они-то и есть наибольшее зло при ведении следствия по уголовному делу. Если ему не удастся обуздать фантазию, приучить себя рассуждать бесстрастно и освободиться от абсолютно ненужной сентиментальности, то ему до самой пенсии пребывать в «детсаде», где такой чувствительный дядя будет очень по душе несовершеннолетним нарушителям...
В кабинет вошел дежурный сержант.
— Разрешите?.. Вот этот гражданин вас ищет, товарищ старший инспектор. По неотложному делу.
— Не такое уж оно срочное, это дело, просто подумал, что смогу быть вам полезен, — сказал директор комиссионного магазина Имант Гринцитис.
Не дождавшись приглашения, он прошел мимо сержанта и поклонился. По случаю официального визита он, невзирая на летний зной, был в застегнутом на все пуговицы темно-коричневом пиджаке. Из бокового кармана Гринцитис извлек конверт и протянул его Селецкису.
— Пришло с вечерней почтой, и мне почему-то показалось, что это письмо надо сдать в милицию. Ходят слухи, что Мендерис арестован. Это правда?
— Благодарю, — сказал Селецкис и положил письмо на стол. — Поскольку письмо не заказное, обойдемся без квитанции, я полагаю... Вы хотите сообщить что-либо важное, что может помочь следствию?
— Я право не знаю, — смутился Гринцитис. — Может, у вас есть какие-нибудь вопросы ко мне?
— Если возникнут, мы вас вызовем. Всего наилучшего!
Гринцитис подал было на прощанье руку, но, заметив неприязненное выражение лица старшего инспектора, передумал.
— Отчего ты с ним так неприветлив? — спросил Яункалн. — Вчера мне показалось, вы с ним хорошие знакомые.
— Так уж оно есть с этой всенародной поддержкой. Теоретически нам трудно работать без помощи самых широких слоев населения. Но по собственной инициативе со своими наблюдениями чаще всего приходят всякие сплетники или же люди, желающие извлечь для себя таким образом какую-то пользу.
— Имант Гринцитис не похож на сплетника.
— Значит, у него на уме еще что-то. Быть может, его заботит репутация магазина, — ответил Селецкис и посмотрел конверт на свет. — Не распечатывался, это видно и без экспертизы. Вчера поздно вечером отправлено из центра Вентспилса.
Он разрезал ножницами конверт и пинцетом извлек оттуда исписанный листок бумаги. Прочитал, покачал головой и протянул письмо Яункалну.
«Уважаемый тов. Мендерис!
Ни сегодня, ни завтра зайти я к Вам не смогу, ибо внезапно почувствовал слабость на сердце. Посему прошу извинить меня за то, что не принес товар. Однако дома держать тоже не хочу. После неожиданного визита стало страшновато. Прошу вас зайти, когда будет время, и я расскажу, где спрятал. Очень хочу этой ночью спать спокойно, поэтому приму свое черное снотворное. А также и за Ваше здоровье.
Очень Вас жду!
С глубоким уважением
Артур Румбиниек
5 августа 1975 года
Вентспилс».
Что-то было в этом письме ненастоящее, но что именно? Яункалн принес заявление Румбиниека об утере паспорта и положил рядом. Почерк тот же самый. Многословие можно было счесть возрастной чертой характера. Однако более всего смущало то, что письмо отвечало почти на все вопросы. Оно, казалось, было сочинено специально для того, чтобы милиции было легче расследовать дело. Но разве в жизни так не случается?
Полковник Кашис сразу уловил суть проблемы. Письмо Румбиниека осложняло, а отнюдь не упрощало вопрос о причине внезапной смерти пенсионера.
— Эмиль Мендерис ведь готов признать свое участие в афере с «Сикурами». Зачем ему было убирать опасного свидетеля? И еще одно неясное обстоятельство. Единственный яд, действующий сразу после введения, — эта знаменитый цианистый калий, но у него выраженный запах горького миндаля. Позвонил в морг — инъекция отпадает, нигде нет ни малейшего следа от иглы. Производные дигиталиса дают смертельный исход лишь через шестнадцать часов. Вероятность эта не исключена, однако она опрокидывает все наши расчеты времени. Я уж начал думать, что он умер естественной смертью, но тут откопал в вашей библиотеке учебник по фармакологии. Старенький, зато обстоятельный, даже с примерами из древнегреческой мифологии. На шестьсот одиннадцатой странице я обнаружил сведения об аконитине — алкалоиде растения аконит. Оказывается, фирма «Мерк» производит препарат «aconitinum crystallisatum», растворимый в спирте. Достаточно пяти миллиграммов, чтобы через три часа наступил паралич сердца.
