— У меня есть для вас новая информация, — сказал Райдер. — Город согласился заплатить за ваше освобождение.
Мать прижала мальчиков ещё теснее и судорожно их расцеловала. Выражение лица воинственного негра не изменилось. Старик сомкнул маленькие ухоженные руки, как бы беззвучно аплодируя; казалось, в этом движении не было и намека на иронию.
— Если все пойдет, как запланировано, вы будете освобождены, никто не пострадает, и все смогут заняться своими делами.
— Что вы имеете в виду, когда говорите "пойдет как запланировано"? спросил старик.
— Просто, если городские власти сдержат слово.
— Хорошо, — кивнул старик. — Еще мне из простого любопытства хотелось бы знать, о какой сумме идет речь?
— Миллион долларов.
— Каждому?
Райдер покачал головой. Старик казался разочарованным.
— Это тысяч шестьдесят за каждого. Это все, чего мы стоим?
— Заткнись, старик.
Голос Уэлкама звучал механически, в нем не слышалось никакого интереса. Райдер понимал в чем причина: тот заигрывал с девицей. Ее обольстительная поза предназначалась именно для Уэлкама.
— Сэр, — мамаша подалась к нему, сдвинув мальчиков вместе. Они начали вырываться, так им было неудобно. — Сэр, когда вы получите деньги, вы нас отпустите?
— Нет, немного погодя.
— А почему не сразу?
— Хватит вопросов, — отрезал Райдер, шагнул назад к Уэлкаму и вполголоса бросил:
— Оставь эту дуру в покое.
Лишь чуть-чуть понизив голос, Уэлкам ответил:
— Не беспокойтесь, я управлюсь с толпой этих подонков и девицей одновременно, и при этом ничего не пропущу.
Райдер нахмурился, но ничего не сказал и направился обратно к кабине. Не обращая внимания на встревоженный взгляд Лонгмена, он вошел внутрь. Делать было нечего, оставалось только ждать. Он не стал тратить силы на размышления, доставят деньги в срок или нет. Это от него не зависело. Он даже не потрудился взглянуть на часы.
Том БерриКогда главарь банды вернулся в кабину машиниста, Том Берри выбросил его из головы и вновь вернулся к мыслям о Диди — особенно к тому, как он впервые её встретил и вообще о том, как она завладела его сердцем. Нельзя сказать, что ему самому не приходили в голову некоторые неподходящие для полицейского мысли, но они были смутными и неопределенными. Именно Диди заставила его серьезно пересмотреть свои взгляды.
Это произошло почти три месяца назад, когда он патрулировал в штатском в Ист-Виллидж. Дело это было добровольным, и одному Богу известно, почему он напросился, если не считать того, что ему безумно надоело сидеть в машине со своим напарником. Тот смахивал на нациста тем, что ненавидел всех подряд: евреев, негров, поляков, итальянцев, пуэрториканцев, и был оголтелым сторонником войны — той, что шла во Вьетнаме, а также всех прошлых и будущих. Потому Том отрастил волосы до плеч, отпустил бороду, обзавелся пончо, лентой на голову, нацепил бусы и в таком виде болтался среди украинцев, придурков на мотоциклах, уличных бродяг, наркоманов, гадалок, студентов, радикалов, подростков и вырождавшегося поколения хиппи Ист-Виллиджа.
Приобретенный опыт оказался весьма разнообразным, зато по крайней мере ему не было скучно. Он познакомился с хиппи, и некоторые ему даже понравились, а ещё больше — молодые энергичные люди в нарядах под хиппи (в каком-то смысле он и сам был одним из них). Кроме того, он познакомился с динамичными молодыми людьми, которые вели веселый и разгульный образ жизни, полагаясь на цвет своей кожи, весьма распространенный в тех краях. И, наконец, благодаря Диди, он встретился с революционно настроенными ребятами, сбежавшими от привычного комфорта в семьях среднего класса и элитных университетских городках Гарварда, Вассара, Йеля и Свартмора. Нельзя сказать, чтобы он рвался делать вместе с ними революцию — впрочем, Мао тоже не слишком о них беспокоился.
Том познакомился с Диди в первую же неделю работы, ведь ему приказали обжиться на новом месте и завести побольше знакомств. Он изучал заголовки книг, выставленных в витрине книжной лавки на площади Святого Марка — смесь из книг о странах третьего мира, маоистской литературы и трудов американских мудрецов от Маркузе до Джерри Рубина, и тут она вышла из лавки и остановилась взглянуть на витрину. На ней были брюки из грубого полотна и рубашка с коротким рукавом, вид типично диссидентский: длинные волосы, падавшие на плечи, и никаких следов ни лифчика, ни макияжа. Но волосы были блестящими и чистыми, брюки и рубашка — выстиранными и отглаженными (тогда он ещё обращал на это внимание), фигурка — изящной и гибкой, лицо открытым, хоть и без намека на красоту.
Она заметила его внимательный изучающий взгляд.
— Детка, книги выставлены в витрине. — В том, как это было сказано, не было грубости, голос был не уличной девицы, а мягкий и хорошо модулированный.
Он улыбнулся.
— Я успел пересмотреть все книги до того, как вы появились. Но вы симпатичнее.
Она нахмурилась.
— Вы тоже ничего, но я не стала бы унижать вас, произнося это вслух.
Он услышал в её словах отзвуки полемики, которую вело движение за освобождение женщин.
— Честное слово, я не сторонник мужского шовинизма.
— Возможно, вам так кажется, но вы только что себя выдали.
Она направилась в сторону Второй авеню. Не преследуя особых целей, он увязался следом. Когда он поравнялся с ней, девушка нахмурилась в третий раз.
— Не угостите чашечкой кофе? — поинтересовался Том.
— Отвалите.
— Я без гроша.
— Отправляйтесь в жилые кварталы и попрошайничайте там. — Тут она внимательно взглянула на него — Вы голодны?
Он сказал, да. Она завела его в кафе и купила сендвич. Как само собой разумеющееся, она восприняла, что он член Движения — аморфного течения молодых людей за так называемый лучший мир, которое было в какой-то мере политическим, в какой-то мере социальным, в какой-то мере сексуальным. Иногда это была форма мимикрии, и очень часто — комбинация всех этих элементов. Но по мере разговора её все больше раздражало его полное невежество относительно многих аспектов Движения.
Он находил её одновременно очаровательной и невыносимой, но не хотел, чтобы в ней проснулись подозрения. Хотя, казалось, девушка ничего не подозревает, а всего лишь от души возмущена его невежеством.
— Послушайте, я только недавно вступил в ряды Движения и только начинаю понимать, какие перед ним стоят цели и задачи.
— У вас есть работа?
— Вы не поверите, но я работаю в банке, — многозначительно сообщил Том. — Но я ненавижу свою работу, в конце концов брошу её и займусь настоящим делом.
— Ну, насколько я понимаю, вы ещё сами не поняли, что станет вашим настоящим делом, верно?
— Но я хочу понять, — сказал он и взглянул девушке прямо в глаза долгим многозначительным взглядом. По крайней мере, он быстро понял, как девушка привлекательна. — Я действительно хочу разобраться.
— Ну, что же, я могу помочь.
— Я вам очень признателен, — торжественно заверил он. — Теперь я нравлюсь вам немного больше?
— Больше чем когда?
— Чем прежде.
— О-о, — удивленно протянула она. — Вы мне достаточно нравитесь.
Они встретились на следующий день, и она занялась его идеологическим просвещением. На следующей неделе она привела его к себе домой, они немного покурили травку, а потом, уже почти влюбившись, вдруг оказались в койке. Пришлось призвать на помощь ловкость рук, чтобы она не заметила его пояс с револьвером. Но спустя несколько дней он осторожность утратил и, когда одевался, она заметила оружие.
— Ах, это! Может, это и глупо, но однажды меня здорово избили...
Ее глаза расширились от удивления, когда она показала на короткий ствол револьвера 38-го калибра:
— А зачем тебе полицейское оружие?
Он собрался было врать и дальше, но обнаружил, что у него просто не поворачивается язык ей солгать.
— Я... видишь ли, Диди, так получилось, что я полицейский.
Она его немало удивила, заехав в челюсть. Удар маленьким крепким кулачком заставил его пошатнуться, а она осела на пол, закрыла голову руками и отчаянно разрыдалась как обыкновенная мелкобуржуазная девчонка. Позже после взаимных упреков, оскорблений, обвинений, признаний и клятв в любви они решили не расставаться, а Диди в душе дала себе клятву — правда, ей не удалось долго сохранять эту тайну, — что посвятит себя его перевоспитанию.
ЛонгменЛонгмен никогда не был убежден в необходимости назначать точное время доставки выкупа и горячо возражал против идеи приносить в жертву пассажиров в качестве наказания за задержку.
— Мы должны их запугать, — настаивал Райдер, — и все должно выглядеть убедительно. Если они перестанут верить, что мы сделаем так, как говорим, мы пропали. Мы запугаем их, назначив крайний срок доставки денег, и убедим, лишь убивая пассажиров.
