жива — ну и хорошо».
Она понимала, что долго так продолжаться не может, что с Алиной тоже придется серьезно разговаривать и, возможно, даже позволить ей жить самостоятельно.
Последнее Инне не очень нравилось, но она вдруг подумала, что такой ее шаг даст Алине понять, что мать не враг ей.
«В конце концов, живут же люди в общежитиях, и ничего, — думала она, заваривая себе чай. — Да, Алина избалована, но, может, пришло время ей научиться заботиться о себе самостоятельно? Конечно, я ее не выгоняю и не перестану ей помогать, но если она хочет…»
Телефон звякнул, оповещая о пришедшем сообщении, и Инна открыла его.
«Что, не понравились цветочки? На клумбах, конечно, выглядят лучше».
Больше ничего в сообщении не было, но и этого хватило, чтобы у Инны затряслись руки и отчаянно заколотилось сердце. Она была права — цветы сорваны с клумбы в клинике, значит, тот, кто их прислал, точно знает место ее работы.
«Все пропало, — обреченно подумала Калмыкова, машинально собирая пальцами в складку скатерть на столе. — Все пропало, я пропала… Снова увольняться и бежать? Куда? Меня нигде не ждут, да и невозможно уволиться так быстро, все равно придется задержаться на две недели… а за две недели я даже не смогу придумать, куда ехать. И Алина… Она совершенно точно со мной не поедет, а оставить ее здесь одну — дать этим людям отличный козырь в руки… Господи, зачем я тогда согласилась…»
— Мама, ну где ты? — раздался из комнаты голос сына, и Инна встрепенулась, разгладила скатерть ладонью:
— Ты уже принял душ?
— Да, я уже лег.
Ритуал вечерних чтений установился с того момента, как Даня начал что-то понимать. Даже когда научился читать сам, все равно требовал, чтобы мать читала ему книгу вслух, а если Инна дежурила, то это делали Алина или няня. Даня любил книги о приключениях, и Инна старалась читать ему то, что сама любила в детстве. Сейчас они заканчивали «Детей капитана Гранта», и сыну не терпелось узнать, чем же все-таки завершатся события книги. Он уже открыл то место, на котором остановились вчера, и теперь сидел в постели, набросив на ноги покрывало и прижав открытую книгу к груди:
— Мама, ну давай же скорее! Там ведь самое интересное осталось! — заторопил он, подвигаясь к стене и освобождая матери место рядом с собой.
Инна забралась на кровать, поправила подушку под спиной и направила свет бра так, чтобы читать было удобнее. Сын улегся ей под руку, обнял и приготовился слушать.
Книга немного отвлекла Инну от обуревавших ее страхов, но только до того момента, как пришлось перевернуть последнюю страницу.
Сын благополучно уснул, а Инна, тихонько положив книгу на тумбочку и укрыв Даню покрывалом, на цыпочках вышла в кухню, где включила небольшой светильник над столом, села и заплакала.
Ей начало казаться, что теперь остаток жизни она будет вынуждена бегать и скрываться, таская за собой детей, пока они не начнут сопротивляться. Собственно, дочь уже делает это, она просто ушла из дома и не дает о себе знать. А скоро и Даня начнет поступать так же — уже ведь заявил, что сбежит из дома, если она не отпустит его в поход.
Тут ей пришло в голову, что, возможно, поход — хороший выход, сына не будет в городе неделю, и ей не придется думать о том, что его могут, например, похитить. Но тут же пришла и другая мысль — а ведь человек, приславший ей букет, знал, в каком лагере отдыхает Даня, и это значит, что теперь мальчик там не в безопасности.
— Что мне делать? — простонала Инна, вцепившись в волосы. — У меня есть два дня, за которые я, конечно, ничего не смогу решить. Я даже сыну безопасность обеспечить не могу и уехать никуда не могу — Алину ведь не бросишь, не предупредив…
Она снова схватила телефон и набрала номер дочери, не особо, впрочем, надеясь на ответ. Однако на третьем гудке Алина неожиданно сняла трубку:
— Алло.
— Алина! — шепотом закричала Инна в трубку. — Алина, где ты? Немедленно скажи, где ты, я обещаю, что не буду ругаться!
— Да можешь ругаться — мне-то что? — Инне показалось, что она даже видит, с каким выражением лица дочь произносит эту фразу. — Зачем ты звонишь?
— Как это — зачем? Что значит — зачем? Ты моя дочь, я волнуюсь…
— Мама, ну хватит уже! Волнуется она… видела же, что я дома была, специально ведь деньги оставила. Я тебе отдам потом.
— С каких доходов? — Инна понимала, что говорит не то, что не нужно обострять, но не могла остановиться.
— Я на работу устраиваюсь. И дома жить не буду больше.
— А… где ты будешь жить?
— Пока не скажу. Не хочу, чтобы ты и туда заявлялась, как в больницу, скандалы закатывать.
— Алина… ну что ты говоришь такое? Когда я скандалы устраивала?
— Ой, да постоянно… перед людьми стыдно, как будто мне пять лет! Что ты вечно контролируешь меня, вынюхиваешь? Я взрослый нормальный человек, со мной все в порядке. Я не колюсь, не нюхаю, не пью — тебе что надо еще? Дай мне жить своей жизнью, а сама живи своей.
— Да кто тебе не дает-то?! Живи! Но даже в своей собственной жизни у человека есть обязательства! — не выдержала Инна, и дочь усмехнулась в ответ:
— Обязательства? Это ты так называешь свою тотальную слежку за мной? Я обязана тебе отчитываться о каждом шаге? Ты хочешь все обо мне знать? А раньше почему не хотела? Почему ты не спрашивала моего мнения, когда начинала скоропостижно переезжать? Когда фамилию мне поменяла?
— Ты опять про фамилию… Что, тебе настолько важно носить фамилию человека, который…
— Который, между прочим, мне родной отец! — отрезала Алина. — И вообще, чтоб ты знала… неприлично критиковать собственный выбор. Ты ведь сама за него замуж вышла, никто не гнал? Так почему же теперь ты его не называешь иначе, как «этот человек»? Все, денежный поток иссяк, теперь он никто тебе?
— Ты ведь прекрасно знаешь, как и почему это случилось! Как тебе не стыдно говорить мне такое?!
— Стыдно? А тебе не было стыдно?
— Было, — твердо ответила Инна, вытирая ладонью выкатившиеся слезы. — Мне было стыдно, когда я вынуждена была на работе сидеть в маске целыми днями или тайком себе рентген делать, не подписывая снимков, чтобы никто не догадался! Да, мне было очень стыдно. Но не тебе меня этим укорять.
— Еще скажи, что ты из-за нас с Даней все это терпела!
