летом зеленеют, осенью желтеют, зимой засыпают, избавившись от листвы, затем снова оживают. Мы живем согласно своим сценариям. И чудовищных усилий стоит их изменить. Даже ты, профайлер, специалист высочайшего класса, психиатр… ты не смог. И я не смогла. Только ты меняешь жен и любовниц. А я замужем за работой.
Рабочий телефон зазвонил. Женщина вздрогнула всем телом, смахнула с щеки предательскую слезу, подошла к столу и взяла трубку.
— Доктор Баррон, — послышался голос Сати, ее ассистентки. — К вам адвокат Луи Берне.
Аурелия медленно набрала воздуха в грудь.
— Зови.
Луи Берне в реальности выглядел значительно интереснее, чем на экране телевизора или на газетных разворотах. Для встречи он выбрал светло-зеленую батистовую рубашку без украшений и излишеств, голубые джинсы классического кроя и белые ботинки. Аурелия поняла, что адвокат тщательно готовился. Судя по всему, более тщательно, чем перед важным заседанием. Он уверенно вошел в кабинет, учтиво поздоровался, безапелляционно опустился на кушетку, но ложиться не стал. Замер в ожидании, пока она что-нибудь скажет, кроме дежурного «добрый вечер, месье Берне». А она не торопилась ему помогать. Первые минуты самые ценные, самые интересные. Он еще не успел придумать подходящую маску, еще не подобрал ключики. Он безоружен и растерян. Где-то проступает мальчик Луи, грустный и одинокий.
Доктор Баррон опустилась в кресло напротив посетителя, поставила ноги, не перекрещивая их, соблюдая тончайший этикет, принятый в аристократических кругах, и слегка улыбнулась мужчине, подбадривая и поддерживая. Запуская процесс создания и укрепления терапевтического альянса, их отношений, на базе которых может осуществляться работа. А может и не быть. Она делала это бессознательно, автоматически — двадцать лет практики.
— Грин велел мне прийти, и вот я здесь. Скажу сразу, я не верю в эту затею. Но нам нужны ответы.
— Для расследования?
— Для расследования, — кивнул он. — Потому что Аксель сомневается в том, что мои воспоминания верны.
Аурелия внимательно осмотрела мужчину, отметив, как напряжены его шея, руки, которыми он вцепился в край кушетки, чуть наклонившись вперед. Возникло желание обнять его, утешить. Он бессознательно проецировал в нее то, чего ему хотелось, к чему он стремился. Тоска по матери, по теплу. Мысль о маленьком брошенном мальчике не отпускала, но за ней проступало другое чувство, имя которому доктор пока дать не смогла.
— То есть вы готовы позволить незнакомому человеку залезть вам в голову ради того, чтобы дать информацию детективу Грину?
В карих глазах адвоката скользнула усмешка. Усмешки Аурелия не ожидала.
— Конечно. Ведь это я заставил его влезть в расследование. Позвольте я расскажу с начала.
Перехватив инициативу, Берне почувствовал себя увереннее. Напряжение в шее ушло, он даже позволил себе откинуться на спинку, положил ладони на бедра, легко улыбнулся, будто приглашая доктора к диалогу. Аурелия не пошевелилась и позу его зеркалить не стала. После того звонка Грин на связь не выходил, и подробностей она не знала, но профессия приучила доктора к тому, что все, что нужно, ей становится доступным в свое время. Луи ей нравился.
— Прошу, — проговорила она и улыбнулась.
— Грин в Спутнике-7.
Зачем детектив отправился в закрытый город? Реплика посетителя выбила из психиатра самообладание — всего на мгновение, — но Аурелия почувствовала себя беззащитной. Она не думала, что кто-то когда-нибудь напомнит ей про прошлое. Или Грин говорил, а она вытеснила эту информацию? Или не говорил?
— Он расследует убийство, — продолжил Берне, не обратив внимания на ее замешательство или просто не заметив его. — Некоторое время назад там нашли старый скелет. Есть основания полагать, что он принадлежит моей матери, Констанции Берне. Мать пропала тридцать пять лет назад. Мне было четыре года. Я четко помню, как мы с отцом провожали ее на поезд. Она уезжала куда-то на конференцию. Она была ученым. Но я не знаю, чем именно она занималась. И в какой-то момент начал сомневаться даже в том, что она работала в этом городе. Помню ее плохо. Надеюсь, вы с этим как-то поможете. Так вот. Грин сомневается, что воспоминания о том, что мы ее провожаем, истинные или финальные. Он думает, что я мог забыть следующую встречу. Или что в день исчезновения не было прощания на вокзале. Что оно было когда-то еще. Короче, он наслушался Марка Карлина и решил, что мой мозг меня предает.
Второй удар, связанный с именем несостоявшегося мужа, воспоминаний о котором было и так слишком много после череды встреч на конференциях и на городских приемах за последний год, Аурелия перенесла с достоинством.
— Память действительно может сыграть шутку, месье Берне, — как можно мягче начала она. — Тем более память четырехлетнего мальчика. Вы могли вытеснить неприятные воспоминания. И это нормально для взрослого человека.
— То есть я заставил себя забыть. Что же там такое могло быть?
— Не торопитесь делать выводы, месье Берне, — строго сказала Баррон. — Я ничего о вас не знаю и не могу и не должна строить интерпретации. Нам нужно время, чтобы познакомиться. А потом попробуем гипноз, если хотите.
— Что он даст?
— Мы исследуем то, что вы помните. И попробуем выяснить, были ли там скрытые детали. Пусть память и кажется нам избалованным злым ребенком, все же она хранит больше, чем готова показать. Есть способы достучаться до самых дальних закоулков, но не думаю, что сегодня вы готовы к подобному.
Адвокат нахмурился. Он смотрел на проблему рационально, как юрист: найти обходные пути, найти лазейки, быстро-быстро все решить и не возвращаться к вопросу. В случае с человеческой психикой прямых путей не существовало.
— Что вы предлагаете?
— Для начала я предлагаю просто поговорить. У нас сорок пять минут. И они ваши. Расскажите мне все, что посчитаете нужным. И не волнуйтесь. Этический кодекс психоаналитика и психиатра не менее строг, чем политика конфиденциальности адвоката.
Аурелия замолчала, поправила волосы, сама удивившись той степени кокетства, которое вложила в этот жест, и откинулась на спинку кресла, уходя с линии огня, отступая в тень. Берне нужно было больше пространства, чтобы осознать то, что она только что сказала.
— Вы приглашаете меня на сессию? Такие вещи не делаются бесплатно.
Аурелия промолчала. Для интерпретаций время еще не пришло, но она отметила, что в этой ситуации он заговорил о деньгах. Об оплате. О том, что он недостоин того, чтобы на него выделяли время. Что никто не может занимать чужое время просто так. О том, что ее труд должен быть вознагражден. Что это? Социальное? Личное?
— Я заплачу, — будто решив внутреннюю задачку, поспешно добавил он. — Конечно. Это же решается с секретарем. Но почему вы думаете, что мне нужен
