Ознакомительная версия.
И все-таки он зачем-то забрал газеты, и Инна обо всем догадалась.
Значит, ей следующей лежать с маленькой черной дыркой в виске, с посиневшим застывшим лицом, смятой щекой на кисельной розе.
Значит или не значит?..
Он ушел, и следом за ним придет киллер.
Да ли нет? Нет или да?
Они целовались самозабвенными студенческими поцелуями, трогали и узнавали друг друга, и никому и ничего не были должны, и смеялись друг над другом, и стеснялись, и молчали, и трудно дышали, и старались дышать потише — для приличия, — и один раз он назвал ее Инкой, низким, тяжелым, сдавленным голосом.
Он показался ей очень… нормальным. Человечным. Простым. Гораздо более простым и человечным, чем ее бывший муж с его склонностью к истерии и вечным неудовольствием, — она все время чувствовала, что не угодила, что он ждет от нее чего-то большего, а она, черт возьми, опять подвела!
Кроме того, ее трудно было поразить… регалиями. Она никогда, ничего и никого не боялась, у нее получалось общаться на равных с вице-премьерами, владельцами нефтяных скважин, домов высокой моды, студентами, хоккеистами, журналистами. Она ничего не делала для этого специально — так само выходило. Потому инстинкт самосохранения и подвел ее, когда она в эфире ловко и изящно расправилась с Ястребовым — его она тоже не боялась нисколько, и ей показалось, что он озадачен этим, заинтригован, изумлен. Привык, наверное, в своих верхах к тому, что все вокруг падают замертво от одной только мысли о том, что Александр Петрович будет недоволен. Может, от изумления, а может, еще от чего-то он непозволительно расслабился, и она решила, что он… нормальный.
Ошиблась. Конечно, ошиблась.
И все же она отдала бы половину своей жизни — знать бы, сколько это! — за то, чтобы он был ни при чем.
А он забрал у нее газеты, на которых мухинские закорючки сплетались в фамилию Селиверстова.
Газеты забрал, но остался листок с фамилиями.
В кабинете у Инны всегда висела картиночка из какого-то журнала, много раз переснятая на ксероксе. На картиночке была цапля, а изо рта у нее свешивалась жаба, которая, находясь, прямо скажем, в сложном положении, тем не менее пыталась цаплю душить. Под картиночкой была надпись: «Never give up!»
«Никогда не сдавайся!» — призывала Инну полупроглоченная цаплей жаба.
— Да я и не собираюсь, — пробормотала Инна, словно оправдываясь перед жабой-оптимисткой.
Листочек так листочек. В конце концов, именно он самое ценное, потому что никакой другой информации, кроме журналистских фамилий, она в этих газетах так и не нашла.
В кабинет идти не хотелось, и она пристроилась на лестнице рядом с Джиной.
«Хоть бы рыбы дала, — с презрением и некоторой печалью сказала ей Джина. — Ну что такое, в самом деле! Приехала, ни слова не сказала, пустила в дом невесть кого! А радость общения с нами? Что тебе важнее, в конце-то концов, — мы или твои глупые дела и твои еще более глупые гости?»
— Ну, конечно, вы, — уверила Инна и погладила Джину по голове. Та увернулась — она терпеть не могла, когда ее трогали просто так, без ее согласия.
Если все дело в фамилиях — а ей ничего не оставалось, как исходить именно из этого, — значит, в них должна быть какая-то система. Что-то, что увидел Мухин и хотел, чтобы увидела она. Что это может быть за система?
Она долго читала фамилии — на первый взгляд никакой системы не было. Тогда, вспомнив про инициалы, от которых происходило большинство псевдонимов, она решила их выписать, и побежала в кабинет, и долго копалась в ручках и швыряла их, пытаясь отыскать пишущую, нашла и стала торопливо записывать.
Инициалов оказалось много.
Петр Валеев. Юля Фефер. Дуняша Простоквашина. Михаил Пискарев — суть Маша Плещеева. Зинаида Громова. Зейнара Гулина. Захар Горячев.
Пожалуй, больше всего было букв «ЗГ», и Инна даже застонала от досады, когда сообразила, что не записала названия газет, в которых были статьи с этими инициалами. Просмотрев до конца свой листочек в дырках от шариковой ручки, она поняла, что скорее всего эти инициалы встречались во всех собранных Мухиным газетах.
И что это значит?
А черт его знает. Это может означать все, что угодно.
К примеру, ничего.
Она отдала бы три четверти своей жизни — тоже неплохо было бы знать, сколько это! — чтобы Ястребов Александр Петрович вообще никогда не появлялся бы на ее горизонте. Чего лучше — печалилась бы о муже, поплакивала потихоньку, устраивала бы свою карьеру, организовывала «праздник для народа»!
Инна задумчиво потерла в пальцах хрусткий листок.
С этим праздником для народа тоже все было зыбко, неопределенно и странно. Зачем Якушев вывел ее из игры? Сначала позвонил и вызвал в Белоярск, а потом спешно организовал ей совершенно дурацкое задание, глупое до невозможности? Да еще как организовал — в девять часов утра, на другой день после похорон Мухина, до отъезда московского начальства, как будто идея праздника не могла подождать денек-другой, пока не улягутся страсти!
Вот вам и Зейнара Гулина!..
Джина на верхней ступеньке повела ушами, дернула хвостом и подтянула лапы.
— Ты что? — рассеянно спросила Инна и оглянулась.
Джина настороженными желтыми глазами смотрела на нее.
— Что?..
Какой-то приглушенный шум потряс и парализовал ее, как прикосновение к виску холодного пистолетного дула, пахнущего смертью и ружейным маслом.
Шумели на крыльце, очень близко.
Ну, вот и все. Пришли ее убивать — как быстро. Она не думала, что так быстро.
Джина потянулась и стала грациозно спускаться по лестнице. Инна проводила глазами изящную спину.
Кошки останутся сиротами. Осип останется сиротой. Свекровь останется сиротой — надо было в последний приезд в Москву оставить ей кошек, как же она не догадалась!..
На крыльце затопали, а потом раздался звонок.
Инна судорожно выдохнула.
Киллер не стал бы звонить. Точно не стал бы. Он не стал бы звонить и шуметь на крыльце.
Или… стал бы?
Снова позвонили, и Джина снизу посмотрела на хозяйку вопросительно — ты что? Не слышишь? К тебе опять гости пожаловали! Не дом, право слово, а проходной двор.
Нет, киллер не стал бы звонить.
Инна скатилась с лестницы, сжимая в кулаке заветный листок, и остановилась в некотором отдалении от дверей.
— Кто там?!
— Инна Васильевна!..
Голос как будто знакомый и в то же время…
— Кто это?!
— Инна Васильевна, это Глеб Звоницкий. Господи, какой еще Глеб?..
В следующую секунду рассудок вернулся к ней так же внезапно, как и покинул. Она бросилась к дверям и распахнула их одну за другой.
На крыльце топталось много народу, по крайней мере ей так показалось с испугу.
— Глеб?!.
— Я. Вы меня не узнали?..
Конечно, она его узнала. Как она могла его не узнать! Но за спиной у него был еще кто-то.
Огромная тень надвинулась на нее, Глеб посторонился, пропуская кого-то, и в желтом круге фонаря, раскачивающегося на своих цепях, Инна с изумлением и ужасом узнала… губернаторскую дочь.
* * *
— Что происходит?
— Инна Васильевна, я вам сейчас все…
Катя вышла из-за спины Глеба и сказала очень вежливо:
— Дело в том, что мне никак нельзя домой. Я попросила Глеба Петровича куда-нибудь меня отвезти, и он привез к вам. Я прошу прощения за беспокойство.
— Ничего-ничего, — пробормотала ошарашенная Инна и спохватилась: — Проходите, пожалуйста!..
Первой зашла Катя и остановилась, с любопытством глядя по сторонам.
— Знаете, у вас совершенно так же, как у нас, — сообщила она и тряхнула непокрытой головой, — только вот тут у нас шкафчик, а там еще одна дверь.
— Да, — согласилась Инна и за Катиной спиной вопросительно кивнула Звоницкому. Тот пожал плечами и скорчил неопределенную гримасу.
Катя нагнулась, расстегнула ботинки и стащила их один за другим.
— У вас так тепло. — Она улыбнулась. — На улице… мороз.
— Да, холодно сегодня.
Инна смотрела на ее ноги. Колготки порвались, и красный наивный большой палец торчал из черного нейлона. Губернаторская дочь ничего не замечала.
Инна пошарила на обувной полке, смутно сожалея, что у нее нет уютных меховых тапочек с собачьими мордами. Кажется, когда-то она о них уже грустила.
— Катя, наденьте. Если у вас замерзли ноги, я могу проводить вас в ванную. Вы погреетесь.
— Не нужно, спасибо, — живо отозвалась Катя. — Я бы чаю выпила.
— Ну конечно. — Инне не нравился ее тон, не нравился ее вид, не нравилось, что она вообще оказалась у нее в доме — это словно еще приближало к ней беду, и без того очень близкую!
Она ушла на кухню, поставила чайник и оглянулась, заслышав шаги.
— Глеб, откуда ты ее взял?
— Я взял ее под своим забором, — он быстро оглянулся и снова посмотрел на Инну. — Ока сказала, что ушла из дома и что она не может туда вернуться потому, что ее убьют.
Ознакомительная версия.
