– Неужели вы решили объявить войну всему миру антикварщиков?
– По крайней мере, большей его части. Почему бы и нет, собственно?
– Откуда взялось название «культурно-криминальная группа „Фокстрот“»?
Дервиш усмехнулся, затем перевел взгляд на моих фантомов.
– Кыш отсюда! – сказал он.
В ответ Тролль пальнул в него из своего чудовищного револьвера.
– Не отвлекайся, – потребовал я.
– Когда-то мы танцевали с Изабель. И хоть это был обыкновенный фокстрот, она кричала мне: «…мой Нуриев…мой Барышников»… С тобой ничего подобного еще не было?
Мне вспомнилось: «мой Аладдин», но я не собирался обсуждать эту тему с Дервишем.
– Продолжай, – приказал я.
– Потом мы поспорили. Она считала, что наша группа по определению является криминальной. Ей так больше нравилось. А я утверждал, что группа в первую очередь культурная, поскольку плоды ее деятельности – пропаганда русской культуры на Западе. В итоге мы достигли компромисса, и, поскольку в тот момент танцевали фокстрот, так и назвали ее – культурно-криминальная группа «Фокстрот».
– Где это было?
– В Париже.
– Когда?
– Полтора десятка лет назад. Ей было тогда восемнадцать.
– Вы ведь не были иммигрантом.
– Верно, но я часто выезжал за рубеж на гастроли. И не только я, многие из нашей группы имели такую возможность.
Раздался стук в дверь. Я вышел в коридор и осторожно поинтересовался, кто это.
– Горбанюк, – послышался голос.
Я открыл. Горбанюка сопровождал тот самый шофер, который вез нас из аэропорта на БМВ и о существовании которого я успел уже позабыть. Они принесли с собой огромный футляр то ли от байдарки, то ли от каноэ, то ли от какого-то гигантского электрооргана.
– Это еще что такое?
– Не можем же мы в открытую нести Джаича по лестнице. В машине мы его вытащим. У нас микроавтобус с наглухо зашторенными окнами.
– А куда вы его повезете?
– У меня есть знакомый в нашем военном госпитале. Заведующий хирургическим отделением.
Оказавшись в комнате, они остановились как вкопанные. На диване, будто мумия, восседал тяжело раненный Джаич, под окном на корточках – Дервиш, прикрученный скакалкой к батарее, на полу валялся пистолет с глушителем.
– Еханый бабай! – воскликнул шофер.
– Разрешите представить, – проговорил я. – Всемирно известный танцор Барри Амарандов.
Тот осклабился.
Горбанюк дико посмотрел на неподающего признаки жизни Джаича.
Шофер «Гвидона» поставил футляр на пол и открыл его. Затем мы попытались засунуть туда капитана КГБ. Ноги не помещались.
– Длинный, зараза! – выругался шофер.
Ноги пришлось подогнуть, и футляр закрылся.
– Он там хоть не задохнется? – поинтересовался я.
– Не успеет. Лишь бы дотянул до госпиталя, а там все должно быть О'кэй.
– А он что, живой еще? – вступил в разговор Дервиш.
– Да, – подтвердил я. – Сегодня не твой день, верно?
– Ну и везучий же этот сукин сын!
Горбанюк и шофер взгромоздили футляр с Джаичем себе на плечи и понесли вниз. Я поцеловал подвернувшуюся под руку Малышку и возвратился к Дервишу.
– Теперь об Изабель, – проговорил я. – Она имеет какое-то отношение к вашему бизнесу?
– Раньше имела самое непосредственное.
– А что случилось потом?
– Ромуальдо дал ей коленом под ее аппетитный задик. Да это и неважно. Ведь все, что ты хотел узнать, ты уже знаешь.
– Нет, не все, – спохватился я. – Я уверен, что среди антикварщиков у вас имеется осведомитель. Кто это?
– Давай сначала обсудим, что ты намереваешься делать со мной дальше. Я, конечно, мог бы уподобиться красавице из «Тысячи и одной ночи» и рассказывать все новые и новые сказки для того, чтобы выжить. Но у меня не столь богатое воображение, как у Шехерезады.
Я вздрогнул. Случайное ли это совпадение?
– Жаль, – сказал я. – Я люблю сказки из «Тысячи и одной ночи». В особенности, про Аладдина.
Он усмехнулся.
– Я бы начал так, – продолжал я. – Жил-был Дервиш – посланец злого волшебника из далекой страны Маргиб…
Дервиш продолжал усмехаться, и вдруг я с ужасом понял, что это отнюдь не реакция на мои слова. Потом за моей спиной послышалось деликатное покашливание, и хриплый голос с грузинским акцентом проговорил:
– Не поворачиваться, оружие на пол, иначе стреляю.
Мне даже сначала показалось, что это Бондо. Но, к сожалению, это был не Бондо, а Гоча Гуриели.
В этот момент я сидел на четвереньках перед Дервишем. Я отбросил «Бульдога» в сторону и поднялся. Гуриели держал в руках пистолет с глушителем, поднятый им с пола. Это бы еще ничего, но рядом стоял парень с «Макаровым» в руках, лицо которого мне показалось знакомым. Однако актером он не был, в этом я нисколько не сомневался.
Гуриели проверил пистолет и обнаружил, что тот разряжен.
– Где запасная обойма? – обратился он к Дервишу.
– У меня в кармане, – отозвался тот. – Развяжите меня.
Гуриели подошел к нему, нащупал в одном из карманов обойму и вставил ее в пистолет. И тут же всадил в Дервиша несколько пуль.
– Зачем? – удивился его напарник.
– Разве ты не понял, что он нас продал? – Гуриели выругался по-грузински. – Ладно, Дервиша мы захватим с собой, а этого кончай из «Макарова».
Черный зрачок пистолета поднялся и уставился на меня. И тут я понял, где я его уже видел. На фотографии в доме у прапорщика Белецкого!
– Гунько! – крикнул я, и парень от неожиданности вздрогнул. – Гунько, где Никодимов, Гунько?
– Кончай его, Гун, – сказал Гуриели.
– Нет, сначала я должен выяснить, откуда он меня знает.
– Нас заложил Дервиш. Неужели не понятно? Пока мы выполняли его задание, он нас здесь сдал. С потрохами!
– Но Дервишу ничего не было известно о Никодимове, – возразил Гунько.
– Ты уверен? – заинтересовался Гуриели. – А кто это такой?
– Мой кореш. Он сейчас в Боснии.
Они говорили, а я лихорадочно думал, как спастись. Малышка и Тролль остервенело палили из своих пушек, но теперь они помочь были не в состоянии. К сожалению, ни Гуриели, ни Гунько не обладали теми способностями, какими обладали Бобо и Дервиш.
Неожиданно за спиной у Гуриели я заметил Саймона. По своему обыкновению тот принялся подкрадываться к чужаку с тыла, не издавая при этом ни звука.
– Ладно, кончай его, – повторил Гуриели. – Черт с ним. Пусть уносит свои знания в могилу. Какая разница…
И здесь Саймон сделал прыжок. Гуриели ойкнул от неожиданности, выронил пистолет и схватился руками за задницу. Гунько перевел взгляд на него. Не теряя ни секунды, я схватил с журнального столика почти допитую бутылку «Метаксы» и что было силы треснул ею Гунько по голове. Тот рухнул на пол. Я рванулся вперед, оттолкнул Гуриели, пытавшегося в этот момент сбросить с себя Саймона, и кинулся вон из квартиры.
Ключи от «Твинго» лежали у меня в кармане. Судорожно открыв дверцу, я влез в машину и помчался по улицам города. Сердце бешено колотилось. Мой бедный Саймон! Эти сволочи наверняка с ним разделаются. Он ведь не плод моего воображения. Но я-то жив!
Я стал лихорадочно соображать, что нужно сейчас сделать в первую очередь. Раненого Джаича успели эвакуировать. Я тоже остался в живых. Однако банда еще не обескровлена. Конечно, лучше было не бежать сломя голову из квартиры, а схватить с пола «бульдога» и тут же прикончить обоих. Но это я теперь такой умный, задним умом. А тогда действовал чисто автоматически.
Что же делать? Сам я с ними не управлюсь, это точно. Да и вообще, если верить тому, что говорил Дервиш о Ромуальдо Нуньесе, никто с ними не управится. Нужно ноги уносить пока не поздно. И молить Б-га о том, чтобы Нуньес не сел на хвост «Гвидону». Нужно явиться к «голым пистолетам» и потребовать, чтобы они убедили во всем этом Лили. Да и, вообще, мне больше некуда деваться. На Паризэ штрассе возвращаться нельзя, с Горбанюка хватит и того. что уже на него свалилось. Теперь я бездомный и без оружия.
Я остановился у какого-то сквера, разобрался, где нахожусь, и поехал на «Сэксише» штрассе. Метрах в ста от дома Курта Трахтенберга была небольшая площадка для парковки машин. Я оставил там «Твинго» и, соображая, как лучше преподнести им последние новости, направился к дому. И тут раздался оглушительный взрыв. От неожиданности я слегка присел и втянул голову в плечи. Стены дома выстояли, однако крыша частично провалилась внутрь. Оконные стекла вылетели. Вслед за ними из одного из окон, словно из катапульты, вылетел раскрытый портативный компьютер и упал прямо у моих ног. Обломком черепицы мне здорово ушибло плечо. Все пространство вокруг было усеяно точно такими же обломками. Из оконных проемов начало бить пламя.
Прижимая руку к плечу, я склонился над компьютером. Он имел темно-серый корпус, значит, принадлежал Пью Джефферсону. У Трахтенберга компьютер был черного цвета, а у Жана Дюруа – темно-синего. По дисплею проходила рваная рана, однако клочек его еще жил. На нем пульсировали два слова, написанные по-английски четким жирным шрифтом. Я попытался перевести их и вздрогнул. Там было написано: «Fly, bullet!» «Лети, пуля!»
