Но все же что-то было не так... «Что? — пытался понять Митя. — Отчего я испытываю чувство неловкости и стыда? Это оттого, что он смотрит так... Изучающе? Да. И оценивающе. Будто проверяет меня на какую-то свою, особую «вшивость». Или на «слабо»...»
— Все, хорош! А то кожу сдерешь! — остановил его Максимыч. — Иди, я через пять минут буду.
Митька вернулся в кабинет и, чтобы не схватить очередной бутерброд, начал листать альбом. Эпоха Возрождения. Мадонны с огромными, головастыми младенцами на коленях... Скульптуры. Вот «Скорчившийся мальчик» Микеланджело.
— Ну-с, вот мы: я и горячее!
Юрий Максимович, также облаченный в шелковый, расшитый драконами халат, внес блюдо, на котором ароматные куски мяса были обложены молодой отварной картошкой, щедро посыпанной укропом.
— Ух ты! — только и смог вымолвить Митька.
Блюдо заняло почетное центральное место. Юрий
Максимович откупорил коньяк, разлил по пузатым бокалам, поднял свой, весело проговорил:
— Ну что, Дмитрий Сергеевич! Поздравляю тебя с завершением похода, в котором ты замечательно справился с должностью финансового директора, в котором ты был примером выдержки, силы духа, стойкости. Ты был мне опорой, моей правой рукой. Ты вел себя, как взрослый мужчина. Давай за тебя!
— И мне коньяк пить? — спросил Митя.
— Конечно! Ты же не на улице и не в дурной компании. Или в дурной? — улыбнулся учитель.
— Вы что?! — выдохнул Митька.
— Ну, до дна!
Максимыч выпил, Митька, зажмурившись, последовал его примеру. Коньяк обжег горло, пищевод, желудок. Митьке показалось, что все его внутренности заполыхали огнем.
— Запей! Теперь закуси икрой! Вот так. Ты что, в первый раз коньяк пьешь?
— Ага, — едва отдышавшись, кивнул Митя. — Я крепкие напитки не люблю. Я пиво люблю.
— Ну да, подсадили вас рекламщики на пиво. Вся молодежь с бутылками. Как партизаны с «лимонками». Тяжелый, между прочим, напиток. На печень давит. Глоток хорошего коньяка куда полезнее. Ешь, ешь. Боже, неужто ты такой голодный? — смеялся Максимыч, глядя, как Митька буквально рвет мясо чуть ли не руками.
— Ой, Юрий Максимыч, правда, ужас, какой голодный! А вы что-то совсем мало едите!
Максимыч не спеша потягивал коньяк.
— Я вообще немного ем. Давай-ка выпьем еще. За твою маму. Она у тебя замечательная, — с легкой, непонятной усмешкой произнес он и плеснул в бокал Мити изрядную порцию коньяка.
— За маму конечно, — согласился Митя, чувствуя, что пьянеет и от непривычно обильной еды, и от непривычно крепкого напитка. — Моя мама вправду очень хорошая, очень! — он так страстно произнес эти слова, что Юрий Максимович рассмеялся:
— Хотелось бы мне, чтобы кто-то так же истово хвалил меня. Ну, прозит!
Они выпили. Митя опять сделал большой глоток, стараясь не отставать от учителя. И потянулся к соку, чтобы скорее запить.
— Так я и о вас так же говорю, — хватая виноград, откликнулся он. — Я маме о вас столько говорю!! Ик, — он неожиданно громко икнул. — Что это я... Ик... Ик...
Юрий Максимович рассмеялся:
— Митька, да ты опьянел совсем!
— Я... Нет, чт-то вы, — чувствуя, что сокрушительно пьян, лепетал Митя.
— Давай-ка в постель! Ляжешь, поспишь. — Голос учителя звучал повелительно и нетерпеливо.
— Нет, чт-то вы! Я домой!
— Я тебя в таком виде никуда не отпущу! Проспишься и поедешь! — не допускающим возражения тоном произнес Максимыч, поднял Митю из-за стола и буквально потащил его в спальню.
— Н-не надо, неудобно, я с-час домой, — слабо отбивался мальчик.
Но едва они добрели до постели, Митя рухнул и заснул.
Он проснулся от ощущения какого-то ужаса... Понял, что обнажен и что рядом с ним лежит кто-то голый. И к еще большему ужасу осознал, что это Юрий Максимович. Его руки шарили по Митькиному телу.
— Что вы делаете? Не надо, — едва прошептал Митя, пытаясь вырваться.
— Тихо, тихо, не рыпайся, — хриплый голос возле уха исходил возбуждением. — Не бойся, это не больно, тебе понравится... Ты мой сладенький мальчик...
Крепкие руки держали Митьку, одна из них, вымазанная каким-то кремом, спустилась вниз...
— Не надо! — заплакал Митька.
Но что-то жесткое, большое уже вонзилось в него, причиняя резкую боль, заставляя выгнуться дугой.
— Не так, согнись, — хрипел в ухо совсем чужой, гадкий, мерзкий мужик, наваливаясь на него всей своей тяжестью, хватая зубами его ухо... — А-а-а, хорошо, как хорошо!.. — хрипело чудовище...
Марина в который раз смотрела на часы. Девять вечера! Она обзвонила всех, чьи телефоны были в записной книжке сына. Все, кто был в походе, вернулись домой еще в пять вечера. Звонить еще раз маме она побоялась. Митька к ней не приезжал. И если сказать, что ее драгоценного внука до сих пор нет дома, она с ума сойдет. Телефон Юрия Максимовича тоже не отвечал. Ребята сказали, что с вокзала они ушли вместе. Да что же это такое?
Марина курила одну сигарету за другой, то набирая «Справку о несчастных случаях» и выслушивая очередной раз: «Об Оленине сведений нет», то усаживаясь изваянием у телефона, ожидая звонка с обреченностью приговоренного к смерти. Вот сейчас позвонят из больницы... Его сбила машина. Господи, только не это! Только бы он был жив и невредим! Только бы был жив! В груди стоял комок, который мешал дышать.
Она все пыталась вздохнуть полной грудью и не могла...
В дверь позвонили. Звонок был таким слабым, тихим, что Марина не сразу услышала его, а услышав, вскинулась, бросилась к двери, на ходу крестясь и повторяя какую-то несвязную молитву.
Митька шагнул в прихожую, и Марина вздохнула, ощутив, что комок исчез: ее мальчик жив! Боже, какое счастье!
— Митька! Как ты напугал меня!
Митя опустился на пол и зарыдал. Он рыдал так горько, так безутешно, как не рыдал даже в детстве. Даже в день смерти отца.
— Митя, Митенька, что с тобой? Что случилось?
Марина упала перед сыном на колени, заглядывая в глаза. Он отворачивался, отталкивал ее и продолжал плакать.
— Где ты был? Тебя избили? Обокрали?
Она разглядывала, ощупывала сына. Он отталкивал ее с каким-то истерическим визгом.
Она никогда не видела его в таком состоянии. Никаких следов побоев, только сильный запах спиртного.
— Ты выпил? Попал в милицию? Митя, да скажи же что-нибудь? Тебя... Тебя там изнасиловали? — пронзила ее страшная догадка.
Митя отчаянно замотал головой:
— Нет! Нет! Нет!
— Да что же с тобой? Я ведь могу помочь тебе!
— Нет, не можешь, — сквозь рыдания едва вымолвил сын. — Я хочу в ванну! Немедленно! Сделай мне ванну!
— Конечно, сейчас! Я тебе воды согрела. Целую кастрюлю кипятка. Сейчас, сейчас!
Марина метнулась на кухню. Еле оторвала от плиты тяжеленную кастрюлю, согнувшись, потащила ее в ванную. Митька даже не взглянул в ее сторону. Он уже не рыдал, а тихо, безнадежно-тоскливо выл, уткнувшись лицом в колени. Как подстреленный зверек, подумала Марина.
В ванной зашумела вода.
— Сыночек, иди, ванна готова. Иди, маленький!
Митя поднялся, прошел мимо нее, закрыл дверь.
— Там белье я тебе положила и полотенце висит. Сейчас ужин разогрею, — через дверь проговорила Марина. Митя не ответил.
Марина бросилась звонить. Трубку наконец сняли.
— Юрий Максимович?
— Да, я вас слушаю.
— Это Оленина.
— Добрый вечер, Марина Борисовна.
— Извините, что беспокою... У меня с Митей беда.
— А что с ним? — Голос напрягся.
— Вы давно дома?
— С пяти часов.
— Я вам звонила...
— Я спал. Телефон был отключен. Так что с Митей?
— Он только что пришел. Совершенно не в себе. Рыдает...
— А что он говорит? — Еще больше насторожился голос.
— Да в том-то и дело, что ничего не говорйт! — отчаянно закричала Марина. — От него пахнет спиртным, и с ним случилось что-то ужасное, я же чувствую!
— Ерунда, — тут же успокоилась трубка. — Он устал после похода. Выпил с кем-то. Наверное, поругался. Может, девочку не поделили... Не обращайте внимания, — промурлыкал Юрий Максимович модуляциями сытого, довольного кота. — Дайте ему валерьянки, сами выпейте коньяку. Завтра все будет нормально. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — растерянно ответила Марина, никак не ожидавшая такого равнодушия со стороны классного руководителя, друга и наставника Мити.
Митя сидел в ванне, дрожа от омерзения и страха.
Вспоминая, как напялил на себя одежду, бросился вон из квартиры. И услышал вслед холодный, безжалостный голос:
