— Да знаю я, где это, пешком дойти можно!
— Дальше, у Сталины Викентьевны тоже аппендицит в девяносто втором, опять же в больнице Карла Маркса, это мне ее дочь рассказала, и остается Римма Точилло, так про нее никто ничего не знает, но вообще-то лечилась она в поликлинике при больнице Академии наук, так там в карточке написано, что операция по удалению желчного пузыря в одна тысяча девятьсот девяносто четвертом году в той же больнице при Академии наук на проспекте Мориса Тореза.
— Н-да, все в разное время и в разных больницах… ну, а как вообще там родственники живут?
— Прекрасно! Все родственники и знакомые потерпевших живут прекрасно! У Сталины дома полная ламбада, одна молодежь, все дружат и существуют замечательно. Дачу отчиму отдали, иногда и он приезжает, места всем хватает в четырехкомнатной-то квартире.
— Если подумать, то так и должно быть, — тихо сказала Надежда. — Большая дружная семья, все друг другу помогают. Ничего в этом особенного нет.
— Правильно, только Сталина им всем мешала, характером своим доставала. Ну, не могу же я думать, что вся семья скинулась на киллера, чтобы от этакой мегеры освободиться и спокойно зажить?
— А ты еще прибавь сотрудников Сталининых, — подхватила Надежда, — у них тоже новая жизнь наступила. Теперь тишина, можно работать спокойно, никто нервы не треплет. Так что если деньги на всех раскинуть, то совсем недорого киллер встанет.
— Не валяй дурака, — угрюмо пробормотал Сергей, — мне не до шуток. Мне это дело уже поперек горла стоит.
— Верю, — охотно согласилась Надежда.
— И везде то же самое, все, можно сказать, вздохнули после того, как эти заразы погибли. В школе прямо праздник какой-то, то есть никто открыто не радуется, все просто забыли директрису как страшный сон и начали новую жизнь. И даже дома у нее, ты представляешь, мать ее семидесяти двух лет замуж вышла!
— Точно, я припоминаю, Лера говорила, что у матери поклонник имеется, а Тамара уперлась и ни в какую им не разрешала даже встречаться!
— Так вот теперь старички живут душа в душу и радуются. Дома опять же покой, тишина, музыка играет, на кухне — чай с вареньем.
— Благодать!
— Так что же, на старичка этого, Константина Эдуардовича, я должен думать, что это он киллера нанял, потому что он-то самую прямую выгоду получил от убийства Тамары — женился на любимой женщине.
— Плюс вся школа — дети и учителя… опять же, все жильцы соседнего дома, где Евдокия дворником работала… Если оптом за четыре убийства, то киллер может сделать скидку…
— И еще сотрудники Института животноводства, почти все, потому что Римма Точилло за долгие годы работы успела подгадить едва ли не каждому. А теперь профессор Земляникин мне однозначно сказал, что психологический климат изменился и в столовую все стали ходить, питаться нормально. Мистика какая-то!
— Никакой мистики! — решительно заявила Надежда. — Всему есть рациональное объяснение.
— Ну так объясни, какого черта он их убивает?
— Сначала нужно понять, кто он такой. Значит, больница отпадает. Хотя, почему, собственно? Все четверо перенесли хирургические операции.
— Это единственное, что у них общего.
— Сам говорил, что удар ножом хороший, профессиональный, твердый удар. По-твоему, хирург не профессионал? Не может куда следует ножом ударить?
— Может в принципе… Положим, я подниму архивы в больницах, найду фамилии хирургов, оперировавших в свое время наших дам, а дальше что?
— Постой, мне вот что пришло в голову. Ведь совершенно необязательно, чтобы все дамы сталкивались друг с другом, то есть лежали в одной и той же больнице одновременно.
— Так ведь известно уже, что вместе они в больнице не встречались!
— Не мешай. Значит, если бы они лежали в одной больнице, но в разное время, то тебе нужно было бы подозревать очень многих людей — работников архива, которые имеют доступ к медкартам, медсестер, врачей. А раз дамы находились в разных больницах, то круг подозреваемых автоматически сужается: нужно искать человека или людей, кто мог иметь в свое время дело с каждой из четырех женщин.
— Возни-то сколько, — вздохнул Сергей.
— У тебя есть выбор? — холодно поинтересовалась Надежда.
— Нету, — неохотно признал Сергей. — Значит, искать хирурга, который работал во всех этих больницах.
Повисла пауза.
— Послушай, Сережа, я что вспомнила-то… Больница святого Георгия, что у нас тут рядом, это и есть бывшая больница имени Карла Маркса. Построили новое здание, а то, что на Выборгской стороне, вообще, по-моему, пустили на слом, уж очень оно обветшало. Стало быть, человек мог автоматически перейти сюда. А что касается академической больницы, то бывает же, что врачи консультируют, профессор там какой-нибудь…
— Про профессора это ты загнула, чтобы приличный человек…
— Приличный человек тоже может сбрендить!
— Это верно, но почему ты думаешь, что он пожилой?
Надежда не хотела раньше времени рассказывать Сергею то, что сообщила ей Маргарита Ивановна, — кто ее знает, милицию эту, еще набросятся на бедную Майю, а человеку и так досталось в жизни.
— Потому что уже в восемьдесят первом, когда была операция у директрисы, он работал! Стало быть, не мальчик молоденький.
Надежда ушла к себе, на цыпочках подкралась к двери в комнату, обнаружила, что муж задремал, и уселась на кухне с котом на коленях. На столе перед ней лежал листочек с датами. Значит, в восемьдесят первом — операция у директрисы, это очень давно, к тому же, кто знает, что случилось с архивом несуществующей уже больницы, куда он мог подеваться. Не случайно лечащий врач ее матери не далее как позавчера сказала ей, чтобы все справки и снимки Надежда хранила у себя дома, потому что у них в больнице через год все это отправляют в архив, а оттуда можно что-либо выцарапать с огромным трудом. Стало быть, насчет директрисы пусть Сергей действует своими методами — официальными. А у Надежды в голове прочно сидела одна мысль еще с советского времени: действовать можно только через знакомых, человеку с улицы никто ничего не расскажет. И для милиции никто не расстарается, начнут тянуть резину, Сергея станут футболить туда-сюда, а поскольку дело закрыто, то еще и от начальства попадет. Надежда испытывала к соседу не только дружеские, но и материнские чувства, потому что знала его с детства и дружила с его матерью. Так, уговаривая себя, что ей просто необходимо помочь Сергею и она совершенно не лезет не в свое дело, Надежда сосредоточилась на листочке. Значит, директриса отпадает. Дальше, Римма Точилло в девяносто четвертом году в больнице Академии наук. Вряд ли удастся Надежде что-то выяснить путное — знакомых у нее в этой больнице нет, да и с покойной Точилло она незнакома. Стало быть, и Римму отдаем Сергею. Остается Сталина Викентьевна — операция аппендицита в 1992-м и Евдокия — щитовидка в 1996-м.
Надежда пошевелила мозгами и вспомнила, что новую больницу построили в их районе в 1990 году. А переименования эти все начались уже после, году в девяносто третьем, что ли. Так что Сталина лежала с аппендицитом именно в новой больнице. Значит, можно искать в архиве. Но ее, Надежду, в архив просто так никто не пустит, нужно придумать какой-то хитрый ход.
Надежда плохо спала ночью, во-первых, волновалась за мужа, не подхватил ли он грипп, уж очень тяжело дышал во сне, а во-вторых, вспоминала, кто на работе может знать что-нибудь про Сталину.
Наутро муж проснулся отдохнувший и совсем не простуженный. А Надежда отправилась на работу с больной головой и опухшими глазами.
На работе в предновогодние дни было многолюдно. Прошел слух, что с нового года не то прибавят зарплату, не то переделают штатное расписание, не то вообще сократят. Поэтому народ потянулся в родной институт за новостями. Надежда особенно не волновалась, потому что ничего хорошего в смысле работы от института уже не ждала и жила по принципу «Ты разлюбил меня бы, что ли, сама уйти я не решусь». Поэтому она быстренько разложила на столе бумаги и улизнула в соседний отдел к Зинаиде Павловне.
Зинаида Павловна — старая дева. Но не такая, какими их обычно представляют — вредное создание с котом и в бантиках, — нет, Зинаида была старой девой активной. Внешне она напоминала лошадь, но опять-таки не старую заезженную клячу с выпирающими боками, а верную рабочую лошадь, не первой молодости, конечно, но на таких спокойно можно пахать еще много лет, разумеется, при надлежащем уходе. Словом, Зинаида Павловна — женщина работящая. И это Надежде, да и многим, импонировало. Странности все же некоторые у Зинаиды имелись. Например, она не любила общаться с женщинами, то есть не любила бесконечных сплетен, обсуждений чужой жизни, туалетов и школьных успехов детей и внуков. Дамы в отделе относились к Зинаиде с прохладцей, потому что была она неглупа, остра на язык и могла при всех ответить так, что сотрудница, легкомысленно решившаяся сделать ей замечание или как-то задеть, долго еще после Зинаидиной отповеди вертела головой и хлопала глазами. Вторая Зинаидина странность заключалась в одежде, вернее, в отсутствии оной. Не подумайте плохого, Зинаида никогда не приходила на работу голой, но то, что бывало на ней надето, называть одеждой можно при очень большом допущении. Надежде, например, глубоко запало в душу неизменное Зинаидино платье из того серого сукна, которое раньше шло на мальчиковую школьную форму. Платье прямое, длинное, с отложным воротничком, и хотелось подпоясать его ремнем с пряжкой, как у пятиклассников послевоенного времени. Летом Зинаида тоже не баловала сотрудников разнообразием, ходила в платьице из синего сатина, издалека очень напоминающем рабочий халат. Такое впечатление, что каждый сезон она откуда-то добывает точно такое же, взамен старого сильно выгоревшего.
