Экран полностью показал весь процесс обеда. Сначала ребята слопали по порции салата из курицы, картошки, морковки, соленых огурцов и зеленого горошка с майонезом - блюдо почти ресторанное. Потом разлили из фаянсовой супницы борщ и заправили его густой, явно не разбавленной сметаной. После этого съели по здоровенной, с ладонь, свиной отбивной. резали мясо без усилий - видать, было мягкое. С отбивной в придачу парни навернули жареную картошечку со свежими тепличными огурцами и какой-то зеленью. На сладкое им выдали по полбрикета пломбира с черносмородиновым вареньем, по формочке с лимонным желе и по паре бананов.
Соловьев все присматривался к тому, как сынуля кушает. Ел явно с аппетитом, но не так, как едят после хорошей голодовки. Да и мордаха не выглядела утомленной. Наоборот, румяненькая, свежая. Само собой, никаких сомнений в подлинности этой родной - не открестишься! - физии у отца не возникло. Одно смущало - запись шла без звука. Рты открывали, улыбались, что-то говорили, а что - неясно.
- А почему звука нет? - спросил Антон Борисович.
- Это ты у тех, кто мне кассету передал, справляйся, - ответил Эдуард Сергеевич, - видно, говорили что-то, чего тебе пока знать не надо. Стерли звук, должно быть. В принципе, кое-что можно прочитать. Есть у меня один знакомый глухой, который по губам речь понимает, но сейчас время уже позднее, может, завтра приглашу его.
Когда Ваня доел второй банан, показ сюжета "Обед" завершился. Экран заполнился синевой, и лишь секунд через двадцать возникла новая картинка. Она тоже шла без звука. Действие происходило, по-видимому, в каком-то спортзале, судя по дифрам, отмечавшим время, примерно через час после обеда. Ваня и Валерка занимались на тренажерах, мышцы качали. Кто-то, появлявшийся в кадре только как некая фигура неясных очертаний, составленная из квадратиков, вероятно, тренер или инструктор, похоже, руководил тренировкой, ребята слушали его, улыбались и кивали, а потом продолжали занятия.
Этот сюжетик продолжался всего секунд двадцать, а затем сменился следующим. Показали, как Ваня в компании с Русаковым в бассейне плавает. Там тоже время от времени появлялось нечто составленное из кубиков, чью рожу, очевидно, было нежелательно обнародовать. Бассейн тоже показывали недолго.
Четвертый и последний сюжет шел со звуком. Кроме того, Ваня здесь явно знал о том, что его снимают, но не смотрелся скованно, говорил сам по себе, а не озвучивал придуманный кем-то текст. И даже чуть-чуть кривлялся.
Его запечатлели за столом, на фоне какого-то книжного шкафа. Снимали сюжет около шести вечера, то есть когда Соловьев-старший со своими сопровождающими уже подъезжал к областному центру. Из этого следовало - у Антона Борисовича логическое мышление развито было хорошо, - что кассета приехала к Тихонову почти одновременно с прибытием Соловьева-старшего, а может быть, и чуть позже, например, в то время, пока гость в бане парился.
Звуки родного голоса, конечно, отца растрогали, но вот содержание речи сыночка повергло его в недоумение.
- Здравствуйте, мама и папа! - весело произнес в камеру Ваня без особых признаков волнения или уныния на лице. - Наверно, вы там переживаете, мучаетесь, волнуетесь, а зря. Я - вот он, никуда не девался, живой, здоровый, чего и вам желаю, как говорил товарищ Сухов Екатерине Матвеевне. Не надо меня искать, мне здесь хорошо. А то я вас знаю, вы начнете милицию будоражить, всякие там органы (хихикнул), а это может только все испортить. Они сами меня ищут, но будет лучше, если не найдут. Живу я хорошо, кушаю нормально, занимаюсь спортом. Мне говорят, что это видеописьмо дойдет очень быстро, так что сами увидите, как и что у меня обстоит сегодня. Не знаю, как это письмо к вам попадет, но придет оно через хороших людей, с которыми вам, наверно, нужно подружиться. И еще, не думайте, что я тут заложник или что-то такое. Я сам это выбрал, мне это по жизни надо. В конце концов, мне уже двадцатый год идет, могу я сам для себя образ жизни выбирать или нет? Поэтому еще раз прошу: не вмешивайтесь, не пытайтесь меня найти и забрать отсюда. Это может и мне повредить, и вам. Вот, папа-мама, гляньте на этот шрам и вспомните: я упрямый!
Ваня закатал рукав и показал белую полоску на том месте, где он когда-то резал себе вены.
- Такие письма вам еще не раз придут, расскажу, что смогу. Можете и сами записаться на видак, мне дадут посмотреть. До свидания, не жалейте меня и не плачьте, все нормально и здорово. Счастливо!
Ваня помахал рукой и исчез с экрана.
Пока ошарашенный папа переваривал выступление своего чада, Эдуард Сергеевич вынул кассету и выключил моноблок.
- Вот видишь, - вздохнул он сочувственно, - такая нынче молодежь пошла. Ты его кормил, поил, учил, воспитывал, а он такие речи говорит. Ведь видно же, что его не заставляли. Сам все говорил, по своей воле...
- Этого я еще не знаю, - мрачно произнес Соловьев, - может, его там напоили или накололи чем-нибудь...
- Не обманывай себя, - посоветовал Тихонов, - не дурак ведь, наверняка сообразил бы, что он под кайфом говорит. Нет, тут все чисто.
- Непонятно мне, - Антон Борисович потер лоб, - чего этим, которые его держат, нужно? Я бы, если б уж стал такой спектакль разыгрывать, так первым делом попросил бы пацана сказать перед камерой условия освобождения. Мол, дорогой папочка, передай такому-то дяде столько-то тысяч долларов налички там-то и тогда-то. А если не передашь, то эти дяди мне головку отрежут и пришлют тебе в посылке. Так вроде бы обычно дела делаются.
- Это обычно... - многозначительно осклабился хозяин: - А здесь, должно быть, необычное что-то.
- Хорошо. -Соловьев решительно хлопнул себя по коленке. - Кассету тебе привез кто-то? Знаешь ведь, сукин сын, кто -там эти господа А и Б? Можешь меня с ними свести, уточнить условия и все прочее?
- Попробую... - вздохнул Тихонов. - Хотя, сказать откровенно, разговаривать надо не с ними.
- А с кем?
- С Иванцовым Виктором Семеновичем, облпрокурором...
ГОСТЬЯ-4
Автобус, обтрюханный и заезженный "пазик", тяжело притормозил перед полуразбитой - из пушек ее расстреливали, что ли? - бетонной остановкой с надписью: "Лутохино". Человек двадцать выбрались из салона на сельскую улицу, переговариваясь и перебрасываясь шутками. Помаленьку стали расходиться кто куда - все были местные.
Молодая женщина в теплом платке и вывернутом на зеленую сторону китайском пуховике, вдела руки в лямки рюкзака, утрясла его на спине и, взяв в каждую руку по хозяйственной сумке, уверенно пошла вдоль улицы. Следом за ней от автобусной остановки поспешала какая-то толстая бабка с тележкой-рюкзаком.
- Милая! - позвала бабка, обращаясь к идущей впереди молодке. - Тебя не Люба звать, случайно?
-Люба... - нехотя отозвалась молодая.
- Не Потапова, случайно? Не Ивана Сергеича дочка? Люба остановилась, подождала бабку, присмотрелась:
- Тетя Катя? Корешкова?
- Ну, ну! - закивала бабка, радостно моргая. - Корешкова! А тебя-то я давненько не видела! Не сразу и узнала... .
-- Я тоже не узнала, пока ты близко не подошла.
- Сколько ж ты сюда не заезжала?
- Давно, тетя Катя, лет десять, кажется. С тех пор, как мама умерла.
- И что ж ты так? Неужто времени не находила? Хоть бы в отпуск летом приехала...
- Да у меня, тетя Катя, все отпуска зимой были. А теперь вот без работы осталась.
- Ох ты! - испуганно воскликнула тетя Катя. - Выгнали, что ли? Начальству не уноровила?
- Вроде так. Под сокращение попала.
- А ты где работала-то?
- Последнее время в ларьке торговала, - неохотно ответила Люба.
- И много платили? - полюбопытствовала бабка.
- Миллион, - усмехнулась Люба, - с копейками.
- Ух ты! - позавидовала тетя Катя. - Небось жалко было с такой работы увольняться?
- Не то слово, - проворчала Люба, явно желая поскорее отвязаться от настырной старухи.
- А ты сейчас куда? Неужто в Марфутки?
- Пойду проведаю.
- Да там, поди, и нет никого. Летом-то, сей год, и то народу мало было. А сейчас так и вовсе пусто.
- Дом-то наш стоит?
- Стоит. Заколоченный. Вещей-то, не знаю, осталось ли чего. Но сам-то дом не растащили. А вот Васениных уже раскатали. У них, слышь ты, Санек где-то на югах теперь живет, сюда поболе твоего не бывал. Ну а какой-то проныра увидел, что дом крепкий, раскатал в зиму, да и вывез. Прямо целиком. Другие поободрали только, а ваш так стоит. Гладышевых дом тоже стоит. Только они его Тоньке Аверьяновой продали, как та погорела. А Тонька-то уж третий год как померла. Петька продал. Шебутной этот, тюремщик. Говорят, расстреляли его за убийства. А может, и врут, не знаю... Ты-то видала его, нет? Люба досадливо мотнула головой.
- Нет, не видала. Значит, померла тетя Тоня?
- Померла, царствие небесное. Лечила всех, лечила, а сама себя не вылечила. Внучка ее два лета приезжала, может, и на это приедет. А сына с невесткой давно не бывало. У них под городом дача, сюда не ездят.
- Понятно, - сказала Люба, - значит, нет никого в Марфутках?
