И врач едва слышно сказал. — Я согласен на все.
— Стало быть, договорились? — удовлетворенно уточнил Хичков.
— До-го-во-ри-лись, — лихорадочно заплетающимся языком пробормотал врач.
Успокаивающе металлическим тоном Вадим сказал:
— Ты не думай, док, за работу я тебе заплачу! Я всегда хорошо плачу за хорошую работу, док! Но если побежишь в полицию, док, отрежу твоим девочкам головы! — помолчал, как бы обдумывая следующие свои слова, и закончил. — А пока я оставляю их тебе. Я верю твоему слову, док! И ты верь моему! Я слов на ветер не бросаю! От тебя зависит, какой длины будет век у твоих девочек! От тебя, док! Все только от тебя!
Губы Гержавина дрожали. Вадим равнодушно добавил:
— Док, я думаю, за свою практику ты стольких пациентов уже угробил, что еще один ничего не изменит, — кивком головы распорядился подручному отпустить детей и женщину.
Подхватив девочек, она скрылась в детской спальне. У Гержавина отлегло от сердца, когда он увидел это. Он попробовал слабо защититься в ответ на слова Вадима:
— Я всегда все делал, чтобы мои пациенты жили. Но врач — это не бог! — тихо напомнил он.
— Вот то-то и оно! — утвердительно отчеканил Хичков и стремительно поднялся со стула. — Поэтому твоего нынешнего пациента не должно быть среди живых! — хлопнул Гержавина по плечу. — Действуй, док! — окинул взглядом убранство кухни, заметил. — Хорошо живешь! Но можешь жить еще лучше! — посмотрел пронзительно. — И не вздумай выбросить коленца! Ох, не вздумай! Тогда — конец твоей хорошей жизни! Тогда нам придется оперировать всю твою семью! — Хичков поморщился. — А ведь среди нас нет докторов! Ты представляешь, что получится? Мы умеем только резать, а зашивать не можем! Действуй, док! — отодвинул врача и быстро пошел к выходу из квартиры.
Когда за ночными визитерами захлопнулась дверь, ноги Сергея Сергеевича не выдержали, он тяжело рухнул на стул. Жена и дети со слезами выбежали из комнаты к нему, сгрудились возле. Он молча обхватил их руками, притиснул к себе. До утра никто больше не уснул. Переместившись в темную гостиную, они сели на диван, прижались друг к другу и не проронили ни звука. Безмолвие было долгим и пугающим. За окном рассвело. В гостиной стало светло. Врач тяжело вздохнул. Жена нерешительно подала голос:
— Надо идти в полицию, Сережа.
Снова вздохнув, тот поднял голову:
— Да, надо. Надо, — пробормотал задумчиво, помолчал, выдохнул. — Но нельзя. Ты же слышала, что он сказал! Какая полиция? Я не хочу рисковать вами!
— Но как же так? — чуть отстранилась от него женщина. Волосы рассыпались по плечам. Голос затрепетал. — Как же быть, Сережа? Ведь он хочет, чтобы ты убил.
Удрученно промолчав в ответ, врач закрыл глаза. Мозг его кипел, искал выход из создавшегося положения и не находил его:
— Я не знаю, — сказал он, наконец.
Видя его состояние, жена с каким-то обреченным вызовом, повысила голос:
— Тогда я сама пойду в полицию!
Обняв ее за плечи, вопросительно посмотрев в красивое грустное лицо, Гержавин спросил:
— А что дальше? — задержал дыхание. — Он придет за тобой и детьми. А если полиция не сумеет защитить? Ты о детях подумала? О себе подумала? Не вмешивайся, пожалуйста! — попросил и выпихнул из себя. — Я уж как-нибудь сам! — видя ее крайнее возбуждение, притиснул крепче к себе, нетвердо пообещал. — Справлюсь. Сам справлюсь. Что-нибудь придумаю.
С надеждой она заглянула ему в глаза. Он выговорил громче окрепшим голосом:
— Справлюсь, и все! Вот увидишь! Не думай ни о чем!
Глаза женщины наполнились слезами:
— Господи, почему все так плохо? — спросила она, ни к кому не обращаясь, и со страхом посмотрела на своих маленьких притихших возле нее дочерей двойняшек в детских ночных пижамах.
Придя на работу после бессонной ночи, Гержавин надел на себя белый халат и первым делом прошел к пациенту. Сидевшие у двери охранники вскочили на ноги, провожая его вялыми взглядами. Пациент был без сознания. Сергей Сергеевич угрюмо посмотрел на него, на приборы, постоял в раздумье и вышел. Охранники опять вскочили со стульев. Он глянул отчужденно. Поначалу обилие охраны раздражало. Фокин поставил ее везде: у дверей в палату, на входных дверях в хирургическое отделение, около стола медсестры. Потом к охранникам быстро привыкли. Пройдя к себе в кабинет, Гержавин закрылся изнутри на ключ, набрал номер телефона. Никто не ответил. Минут пять посидел без движения. Эти пять минут для него растянулись в целую вечность. Слышал, как несколько раз кто-то дергал за ручку двери. Набрал номер телефона еще, долго ждал, но опять на другом конце никто не ответил. Растерянность и угнетенность блуждали по его лицу. Он не знал, что ему делать дальше. Он цеплялся, как за соломинку, за всякую мысль о помощи извне. Надеялся, что вот только стоит ему связаться с кем-то, и сразу все станет на свои места. Но как нарочно никто не отвечал. Открыв дверь кабинета, врач начал свой обычный рабочий день. Перед обедом медсестра догнала его в чистом белом коридоре, позвала к телефону на ее столе. И как обухом по голове, ему ударил в уши резкий отчетливый голос из трубки:
— Твоя семья у меня! Исполни то, что обещал, если хочешь видеть их живыми!
— Ну, почему? Вы ведь тоже обещали! — вырвалось у него изо рта.
— Обещание — вещь ненадежная. Обещанного, как известно, три года ждут. Я так долго ждать не могу. Мне нужно, чтобы твое обещание было исполнено без промедления! Теперь у тебя есть стимул, док, для исполнения своего обещания. Без стимулов, как известно, все стоит на месте. А если все стоит на месте, док, тогда конец бывает печальным. Очень печальным! — телефон отключился.
Трубка выпала из рук Гержавина. Медсестра удивленно уставилась на него, зачем-то передвигая на другое место журнал на столе.
— Ничего, ничего, — обронил он шепотом, на ватных спотыкающихся ногах уходя по коридору.
Внутри у него все оборвалось. Перед глазами поплыло, закачалось, поблекло. Подступила глухота, исчезла осознанность реальности. Он шел по коридору, не видя никого. Больные, попадавшиеся навстречу, торопливо уступали дорогу и удивленно смотрели вслед. С трудом врач добрался до своего кабинета, обмяк в кресле, отключился от происходящего вокруг него. Перед глазами кто-то мелькал, заходя в кабинет, что-то говорил. Но все это было как будто фантастическим, где-то далеко, происходило не с ним. Только одна мысль сверлила мозг: что делать?
Так прошло более часа. Наконец, он выпрямился в кресле, в глазах появилась осмысленность: он принял решение или подумал, что нашел решение или только попытался убедить себя в том,
