При таких раскладах лучше вообще рот не открывать!
Ворон кивнул и продолжил:
— С Кузнецом перетру, потом пусть Бешеный своих пацанов соберет — надо отобрать бойцов. И на склад поедем: посмотрю товар, да будем готовить отправку.
— Может, ты и меня с собой заберешь? — снова попросил Оскаленный. — Мне тут стремно оставаться. Хотя бы на полгода отскочить…
— Подумаю. Тогда сюда надо Корягу ставить. Не нравится он мне в последнее время. Но его ведь придется в курс дела вводить, с людьми знакомить… Сразу все равно не получится!
* * *
После завтрака в небольшом нахичеванском кафе «Домашняя кухня», Ворон зашел в Октябрьский парк, прошел в глубину и сел на скамейку в тени старых тополей. Людей в это время практически не было, лишь пожилой обрюзглый мужчина прогуливался с похожим на него бульдогом по аллее вдоль газона с табличкой «Выгул собак запрещён».
Ковалёв приехал быстро, сразу нашел место встречи и безошибочно опознал своего контактёра. Наверное, видел его фотографию. Ворон тоже срисовал его издали. Крепкий, огрузневший с возрастом, лысеющий мужик старше пятидесяти. Круглое, простецкое лицо, нос картошкой, резкие складки вокруг рта, плотно сжатые губы, цепкие глаза, обшаривающие все вокруг, уверенная походка. Манеры мента, за версту видно… Мятые штаны из плотной, не по сезону, ткани, в них заправлена рубаха с закатанными рукавами, на ногах тяжелые черные туфли, похоже, форменные. Да, видно не шикует на пенсии: или не накосил бабла впрок, или жадничает…
— С оживлением! — усмехнулся Кузнец, когда они обменялись рукопожатиями. — Я как прочел сводку, подумал, что наша встреча не состоится.
— Темная история, — сказал Ворон. — Соседа схватили, а он не при делах, зуб даю!
— Похоже на то, — кивнул Кузнец, опускаясь на скамейку в метре от собеседника. — У терпилы одна рана — точно в сердце. Узкий прямой клинок, типа кортика. Изъятые кухонные ножи по форме не подходят, и крови на них нет… Да и не ударил бы он так, тем более пьян был в сиську…
— Так что, отпустили дядю Архипа?
— Да ты что? — удивился Ковалев. — Он явку с повинной написал.
— Так если не он?! И ножи чистые, и форма не та… Какая «повинная»?
Простецкий мужик сплюнул, глянул снисходительно.
— Совершено убийство. Есть подозреваемый, он признался. Это главное. Куда нож дел — не помнит, пьян был. Так что ж, отпускать такого? А кого на его место? — Он прищурился, и Ворон понял, что тот хотел сказать: «Дескать, может, тебя примерить?» Примерно так сказал вчерашний опер. Видно, у них эта присказка в ходу… Только своему работодателю ее говорить как-то неудобно…
— На его место хорошо бы того, кто это сделал! — в сердцах сказал Ворон. — Потому что он хотел меня грохнуть. А раз на свободе остался, то никто ему и не помешает!
— Ну, почему же? — Кузнец пожал плечами. — Одно с другим не связано. Если надо, мы злодея найдем и накажем. Построже, чем суд!
— Ладно, ищи! — кивнул Ворон. — А что с заменой у наших водил? Что там за Сашок? Откуда он появился? Кто его подставил? С какой целью?
— Александр Гревцов, двадцать три года, не судим, парень тихий, возил грузы на «Газели», но ее сожгли, в группировки не входит, работал грузчиком на рынке, в последнее время трется с дагами, в основном, состоит у них на подхвате — сторожит и привозит товар, скупает овощи у фермеров. Но уже неделю его никто не видел, — как по-писанному бубнил Кузнец. — Если его подставили, то даги, больше некому. А цель… Может, хотят налететь на вашу колонну или ментов натравить, или какую другую подлянку… Но этого я не знаю, зря болтать не буду.
— Хорошо.
Ворон протянул Кузнецу пятидесятирублевую купюру. Тот внимательно осмотрел ее, повертел и привычно сунул в задний карман, стараясь скрыть разочарование. Бывший опер явно надеялся на большее, и это не осталось незамеченным.
— Полтинник в день — это треть твоей былой зарплаты! — сказал Ворон. — Поводи жалом, кто вместо меня соседа убил. Узнаешь — больше получишь.
— Чтобы жало не болело, нужно жало намочить! — недовольно буркнул Ковалёв. — А оперативные расходы оплачиваются?
— Тебя Кузнецом за что кличут? Деньги ковать любишь?
— Коваль по-украински — кузнец. Деньги люблю, ковать нет — тяжело молотом махать!
— Тяжело… Небось задержанных подковывал от души?
— Было дело! Егора Петровича тоже неспроста Молотом прозвали.
— Какого Егора Петровича? А-а-а-а…
— Так что насчет оперативных расходов?
— Давай рассмотрим вопрос. Ты нищий или богатый? Богатым я не подаю. Да и нищим тоже. Вот тебе ответ. Будет результат — получишь по справедливости…
— Ну, так — значит, так! — Бывший опер встал.
— А что ты про Гангрену сказать можешь? — неожиданно спросил Ворон.
— Эк куда тебя занесло… Это серьезная тема! — Кузнец сел на место. — Гангрена — камерное животное… Он в зоне или в СИЗО, как зверь в лесу — всю тамошнюю жизнь наизусть знает: направление этапов, дислокацию тюрем, колоний, пересылок, фамилии начальников, кликухи паханов. Его не обведешь: если ты баклан, а косишь под урку, он тебя быстро расколет! А информаторов сколько завалил! Придет наш человечек с длинного допроса, а от обеда нос воротит. Не проголодался, значит! Вот Гангрена подсядет к нему, обнимет доверительно, задушевный разговор заведет, а сам принюхивается — нюх у него звериный! И вдруг как рявкнет: «А почему от тебя колбасой пахнет?» Ну тот, естественно, в отказ: «Какая колбаса? Ты что?» А он щепочкой под ногтями — раз! Как эксперт-криминалист… И смотрит, нюхает… «А это что, не колбаса?! Вот и расскажи, за какие заслуги тебя менты колбасой прикармливают?!» Четверых по его наводке задавили, а скольким ливер поотбивали… А чего ты вдруг о нем вспомнил?
— Да просто речь зашла, — буркнул Ворон. Настроение у него испортилось. — Ладно, иди, занимайся делом!
Не прощаясь, Кузнец ушел. А Ворон сидел, словно прибитый к лавке гвоздями, смотрел перед собой и с ужасом вспоминал, как размягченный чувствами и опьяненный водкой, в «Адмиральском причале» рассказал Марине то, что слышал от Оскаленного про нашумевший налет. Конечно, ни имен, ни кличек не называл, да и сам их не знал, но все равно затронул тему, которую
