Ознакомительная версия.
Жанна ее, кстати, сегодня утром покормила. Вытащила целый пакет котлет, две сосиски и один голубец, который остался несъеденным и одиноко болтался в маленькой блестящей кастрюльке в их холодильнике. Она вывалила всю еду в большую миску, которую тоже притащила из дома. Поставила перед собакой, выбравшейся из зарослей и снова занявшей свой пост возле подъездной двери. Опустилась на корточки и строго-настрого приказала:
— Не ешь сразу все, поняла! Меня не будет весь день, кто тебя еще покормит?! Ешь постепенно, сегодня не очень жарко, так что прокиснуть ничего не сможет. Будь умницей и… жди меня. Что-нибудь придумаем.
Псина подняла грустную морду с самыми понимающими и печальными на свете глазами и неожиданно уложила голову ей на коленки. Жанна едва не разревелась, впилась пальцами в свалявшуюся грязную шерсть и прошептала горестно:
— Ничего, псина… Ничего, мы с тобой еще будем счастливы…
Наверное, за этим она и здесь, на этой странной чужеродной улице Угловой, образовавшейся стихийно в не признанную никем республику отупевших от собственного скотства и нежелания жить по общепринятым меркам людей.
Наверное, она сюда притащилась за счастьем! Пока еще бредет почти в полной темноте, натыкаясь на острые углы, воздвигаемые на ее пути всякими там Илюшами Гавриковыми и тетками в цветастых юбках, но конец пути непременно должен случиться. Непременно.
Он случился, и случился совершенно неожиданно. И совершенно не так, как Жанна ожидала. И долгожданного счастья не привнес в ее расползающуюся по всем швам жизнь. А как раз наоборот. Все стало только хуже.
Она не сразу заметила этих ребят. Слишком серыми были они все. Серой была их одежда. Серыми были лица. Серыми, будто пылью присыпанными, оказались глаза.
Они в молчаливом ожидании подпирали стены домов, сливаясь с местным безликим колоритом, будто огромные мокрицы. Завидев ее, вдруг поочередно отлепились от стен и медленно, словно нехотя, выдвинулись нестройным рядом ей навстречу.
— Здрасьте, — побледнев так, что лицу стало холодно, пролепетала Жанна, поочередно натыкаясь на пустые, будто воронки, глаза молодых людей.
— Ага, и тебе того же.
Девушка, которой можно было дать как пятнадцать, так и двадцать пять лет, ревниво оглядела ее старенький джинсовый костюм, сравнила со своим, нашла, что ее во сто раз круче, ярче и блестящее, подошла к Жанне почти вплотную, свесила головку набок и пытливо уставилась ей в переносицу. Почти тут же последовал дежурный вопрос:
— Че надо?
Жанна вздохнула и только-только хотела было начать на память декламировать зазубренную дома наизусть историю, как, неожиданно передумав, выдохнула правду:
— А вот черт его знает, че именно мне надо?!
— Как это? — один из парней пододвинулся к ним поближе и тоже смерил Жанну с головы до ног оценивающе, ревностно и почти что гневно. Большой палец на его правой ноге нахально лез на свет божий из безжалостно расползающегося джинсового кеда.
— А вот так! Пришла сюда, чтобы повидаться со Светланой Светиной. — Жанна пропустила мимо ушей восторженный присвист со всех сторон и жиденькие аплодисменты противной девчонки. — А мне говорят, что ее нет в живых! И вот что мне теперь делать, я не знаю!
— А зачем она тебе была нужна? Дружили, что ли? Что-то не похожа ты на девочку ее круга. — Это снова влезла дотошная обитательница здешних мест и вдруг в досаде закусила нижнюю губу.
Видимо, дошло до нее наконец, что Жанкины старенькие джинсы стоят столько же, сколько может стоить дюжина ее сверкающих стразами костюмов. И что кроссовки, на которых отчетливо пропечатались заломанные долгим хождением трещинки, были куплены не за рубли и не на рынке. Оценила, осознала и разозлилась.
— Чего ты приперлась сюда, сучка? Чего тебе здесь надо? Тебе разве не говорили, что здесь может быть опасно, а? — И она пошла на Жанну, изо всех сил напирая упругой высокой грудью, вот, мол, мы какие. — Сейчас вот возьмем и вытряхнем тебя из твоей дорогой упаковки. Что скажешь?
— А зачем?
Жанна с недоумением оглядела себя, специально ведь выбирала самое старое, самое заношенное, самое неброское, не получилось закосить «под свою». Не получилось. Права оказалась та женщина из такси, залихватски разворачивающая бейсболку козырьком назад. Она здесь «белая»! Белее не бывает. И этого ей здесь вряд ли простят.
— Зачем вытряхивать? — повторила она вопрос, заметив, как молодежь начала брать ее в глухое кольцо, будто хоровод водить собралась.
— А просто! Просто чтобы было, поняла? — орала по-прежнему девица, пододвинув свое лицо к ней настолько близко, что Жанна слышала запах сигарет и дешевой мятной жвачки. — Приперлась она сюда, понимаешь! Ждали ее здесь! Пацаны вот сейчас пустят тебя по кругу, а я посмотрю! И посмотрю с удовольствием, как стирают с тебя всю твою лощеность! Лощеная она, мать твою! Приперлась…
Замороженное бледностью лицо вдруг словно взорвалось, покраснев до самых ушей. Что такое пустить по кругу, она приблизительно представляла. И впервые с тех первых шагов по Угловой улице, когда наткнулась на двух теток с пустыми бутылками, поняла, что совершила большую ошибку, заявившись сюда в одиночестве.
Узнать ничего не узнает. Женьку не спасет. Счастья… Долгожданного счастья, о возвращении которого грезила несколько последних лет, не отыщет, это уж точно.
Не в том месте свернула она у огромного камня, венчающего собой множество развилок. Совсем не в том.
Ребята между тем сгрудились возле нее, и один самый смелый даже ухватился за ремень ее стареньких, так не понравившихся девице джинсов.
— Может, сама разденешься, а? — промурлыкал он ей отвратительным голосом, мало содержащим похоти, а больше мерзости, куда-то в затылок. — Может, скинешь штанишки и…
— Подождите, ребята! Я вам сейчас все скажу! — пискнула Жанна испуганно, попятилась, тут же наступила на чьи-то ноги, уперлась в чей-то голый живот, перепугалась еще сильнее и чуть тверже пообещала: — Отойдите, я все вам расскажу.
Повинуясь едва заметному кивку противной заводилы-девчонки, ребята отступили, но, правда, не так далеко, чтобы Жанна могла вырваться и побежать.
— Ну! Что ты хотела нам рассказать?
— Сейчас… — Она трижды вздохнула и выдохнула, попыталась сглотнуть, но во рту было сухо, много хуже, чем было вчерашним знойным полднем. — Я вам скажу, зачем мне нужна Светлана Светина.
— И?
Этот голос не принадлежал подросткам, которые так быстро испугали ее и заставили ненавидеть себя за трусость и слабость. Этот голос был много хуже, крепче и страшнее. Он шел откуда-то из-за ее спины. Откуда-то со стороны этих мерзавцев, что прижимались к ее спине своими юношескими оголенными животами, но никому из них этот голос не принадлежал и принадлежать не мог, это точно.
— И зачем? — снова тот же голос, только уже много грубее и повелительнее.
— Мой муж… Мой муж трахал эту мерзавку! — прокричала вдруг Жанна, впадая в такое отчаяние, что впору было реветь и рвать на себе волосы. — И теперь его обвиняют в том, что он ее убил! А это неправда, неправда, неправда!!!
Воцарилась тишина…
Воцарилась такая тишина, что стало слышно, как в параллельном мире, за десятиметровой толщей равнодушных домов, бурлит что-то, что привыкло считаться настоящей полноценной жизнью.
Там все шумело, двигалось, бурлило, смеялось. Город жил своей отдельной полуденной жизнью, совершенно не подозревая о том, что он давно имеет в своем чреве чудовищный нарыв, который мог гноиться и кровоточить, мог заживать на какое-то время, а потом снова начинать саднить и воспаляться.
Город жил, а Жанна, кажется, погибала. Даже если они и отпустят ее отсюда живой, что маловероятно, поупражняться в низости не преминут. Они раздавят ее, уничтожат, сомнут. И что она после этого?! Ноль… Пустое место… Просто тело…
— Та-ак… — произнес все тот же голос, только много ближе, и закончил, тут же похоронив все ее надежды на возможное освобождение: — А ну-ка, пацаны, дайте мне как следует рассмотреть жену той падлы, что отправил на тот свет мою жену! Посмотрю и подумаю, как мне половчее сделать ему мат в три хода…
Квартиры Светланы Светиной не существовало в природе, как оказалось.
Нет, жилище имелось. Ночлежка. Пристанище, где грязные вещи складывались прямо в углу. Где туфли и босоножки с толстым слоем засохшей грязи понуро притулились под единственной табуреткой. Гора фантиков от конфет, две полупустые банки с заплесневевшим вареньем. И топчан, который когда-то был чьим-то диваном, а потом стал местом, где отдыхала от трудов праведных и не очень бывшая обитательница этого места Светлана Светина.
Это было просто место, а не дом. Просто случайное необжитое пространство, где воняло плесенью, грязью и чем-то отвратительно сладким, кажется, ванилью.
Ознакомительная версия.
