Выходит, ничего не наврал и не перепутал Жора-Квартирант. Они и вправду здесь жили!
Я зашел в подворотню. Прогулялся по двору – якобы искал подъезд. Попутно поглядывал, исподтишка, на окна. Сориентировался: апа’ртмент (как говорит маклер Жора) номер семь расположен в первом подъезде. Значит, скорей всего, окна квартиры вон те, на третьем этаже. Выходят во двор. Стало быть, когда будем их брать, надо у подъезда не светиться…
Двор оказался проходным. Я нырнул в следующую подворотню, осмотрелся.
К сожалению, черного хода у искомого подъезда не имелось. Наверно, давно заделан, заложен кирпичом. У советских людей нет потребности в черных ходах. Они гордо шествуют через парадный.
Я вернулся во двор, изображая заблудившегося гражданина, ищущего нужную квартиру, – вдруг преступники наблюдают за мной. Вошел в чужое парадное. Немного постоял в пахнущей котами полутьме. Спустя пару минут вышел и решительным шагом направился в сторону управления. Ни в какую квартиру я звонить не стал. «Москвич» с черным номером и без того сказал мне о многом. Я уже не сомневался: преступники находятся на Герцена, и их нужно брать.
На рабочем месте то самое везение, осенившее меня своим крылом вчера вечером, продолжилось. Я позвонил в картотеку московской городской ГАИ, и не прошло пяти минут, как мне выдали справку: хозяином «Москвича» сорок первой модели за номером 08–72 ММЯ числится некто Кирилл Воробьев, пятьдесят шестого года рождения. Значитца, ему сейчас двадцать семь лет, и он прекрасно подпадает под описание преступника, данное потерпевшим гражданином Степанцовым. Прописан гражданин Воробьев вместе с матерью по адресу Балтийская улица, дом***, квартира *** – но мне почему-то казалось, что искать его надо на Герцена. Там, где снимает комнату в коммуналке преступница, опознанная майором Верным.
Я проверил и ее, и гражданина Воробьева по картотеке. И опять мне подфартило. Я получил прекрасное подтверждение тому, что сия парочка – те, за кем я охочусь. Преступница в декабре восемьдесят первого года за хозяйственные преступления была приговорена к двум годам исправительных работ. Наказание отбывала в Белоострове Московской области. А он, Воробьев, примерно в то же время был осужден за валютные махинации в составе преступной группы. Получил меньше своих подельников, два года той же «химии»[11]. Срок мотал неподалеку от мест, где трудилась его напарница. Вероятно, там же тогда они познакомились и создали свою преступную группу из двух человек – лучшее доказательство того, что зачастую лишение свободы не только не исправляет попавших за решетку граждан, но и, напротив, провоцирует их на дальнейшие противоправные действия!
Освободились и он, и она до трогательности одновременно: досрочно, в сентябре сего года. Тогда же, надо полагать, прибыли в Москву и сняли комнатенку на улице Герцена. Тогда же, видимо, возникла у них идея бомбить торгашей. Судя по размаху и безошибочности ограблений и разбоя, к которым причастны эти двое, их деяния тщательно планировались. Ведь в декабре, в короткий срок, они совершили четыре преступления и всякий раз выходили сухими из воды.
Что ж, было о чем доложить полковнику, и я отправился к нему. Тот – вот что значит профессионал! – не стал хвалить меня (но я и без того знал, что молодец), а, не дожидаясь даже конца моего сообщения, прервал:
– Бери ордера на арест обоих. Как их там?
– Воробьев Кирилл и Рыжова Наталья.
– Да, и на обыск квартиры на Герцена тоже. И дуй туда. И смотрите, поосторожней там. Помнишь, что у них пистолет?
До дома, где проживали преступники, ходьбы мне было минут пятнадцать от силы, однако в этот раз я поехал на Герцена с группой захвата и на служебной машине.
Уже давно стемнело. Мы вышли из машины заблаговременно, не доехав до искомого двора полквартала. Я, на правах старшего по званию, сходил на разведку.
Светло-голубого «Москвича» неподалеку от подворотни не наблюдалось. Я счел это плохим знаком. Внутри двора было темно хоть глаз коли. Он освещался лишь белым снегом да огоньками из окон. Однако в бандитской квартире, насколько я ее определил, свет не горел. И это был еще один тревожный сигнал.
Я вернулся на Герцена к своим. Они изображали троицу, готовившуюся взять в гастрономе бутыльмент, и посему мучительно пересчитывали рваные рубли и мелочь. Я пригласил их пройти за мной.
В темноте двора проникновение в подъезд четверых физически крепких мужчин (включая меня) осталось, как я надеялся, никем не замеченным. Мы поднялись на третий этаж. Рассредоточились. Стали звонить, а потом и стучать в дверь: никакого отзвука.
Следователь Воронежский (он тоже был с нами) спросил меня: «Входим?» Я кивнул. «Нужны понятые», – прошептал буквоед Воронежский. Я сделал отметающий жест. «После!» Следователь осуждающе покачал головой, однако кивнул: «Действуй!»
Мастер отмычки, рыцарь скрытного проникновения, что был с нами, открыл дверь, провозившись пару минут.
Квартира была темна и тиха.
Мы осмотрели кухню и удобства. Никого и ничего. В смысле – ничего подозрительного. Воронежский пригласил понятых из числа соседей. Соседушка, типичная пенсионерка-всезнайка, доложила, какая из трех комнат сдавалась и была обитаемой.
Наш взломщик провел нас и туда. И там подтвердились мои самые худшие опасения. Мне показалось, что преступники съехали из квартиры, и, похоже, навсегда. Это подсказывала моя интуиция, она же – оперативное чутье. Впрочем…
Мы плотно задернули шторы и в свете фонарей осмотрели комнату. Имелись также обратные свидетельства, того, что хозяева (точнее, съемщики) ушли ненадолго и собираются вернуться. На диван кучей были брошены несколько мужских рубах и брюки. А на столе – стопка отксерокопированных тетрадных листов. Плюс – еще две тетради, одна из них – ученическая за две копейки, другая – сорок четыре листа в клеенчатом переплете. Такое ощущение, что совсем недавно за столом учили уроки. Или готовились к сессии…
У меня затеплилась надежда: а вдруг они все ж таки вернутся?.. Однако на вешалке у двери не оказалось никакой верхней одежды. В галошнице – никакой обуви, даже тапочек.
– Надо оставлять засаду, – вздохнул я.
1981 год, июнь
Наташа Рыжова
– Тебя вызывает Егорыч.
На лице завсекцией Полины Ивановны – странное сочетание: жалости, брезгливости и… опаски. А еще – уважения.
– Егорыч? Кто это?
– Ты дура, что ли? Николай Егорович, наш директор!
Сердце сразу забилось. Директор!.. Такая высота! Я даже и не разговаривала с ним ни разу. Видела только на профсоюзном собрании – он в президиуме сидел. И еще раза два прошелся мимо нашей секции, мазнул по мне взглядом. А потом подходил разговаривать с ужасно подобострастной Полиной Ивановной и мимоходом на меня поглядывал.
Николай Егорович был с виду мужчиной невзрачным: старым, лет пятидесяти. Невысокого росточка, лысовато-седоватый, немного рыхлый. Но лицо волевое, глаза жесткие, руки ухоженные. Прекрасный костюм, дорогой, импортный.
Полина, когда с ним разговаривала, вся трепетала. (Я слов не слышала, глядела издалека.) Начальница покрылась красными пятнами, и голос звучал жалобно. Хотя директор на нее не кричал, не ругался. Говорил тихо-тихо, ни одного словечка не разобрать. А завсекцией, после того как с ним побеседовала и он отошел, вздохнула с огромным облегчением. Строгий мужик.
Конечно, у меня внутри все похолодело. Почему вызывает? Что я натворила?
– Зачем я директору понадобилась? – спросила я осторожно Полину. – Что-то случилось?
В ответ – усмешка, довольно странная:
– Узнаешь. Он тебе сам скажет.
– А когда зовет?
– Прямо сейчас иди.
До конца работы – час. Я быстренько привела себя в порядок. Подмазалась, причесалась.
В подсобку заглянула Полина.
– Чего копаешься? Иди давай.
И я отправилась на третий этаж, где у нас бухгалтерия, касса, партком, профком, комитет комсомола. И кабинеты начальства. Дверь приемной директора обита дерматином, на ней табличка. Я никогда еще здесь не была. Я очень волновалась. А когда переступила порог, сердце и вовсе в пятки ушло.
За пишущей машинкой восседала секретарша. С кем-то разговаривала по телефону и одновременно любовалась своим маникюром. Лицо злое. Зыркнула на меня неприязненно. Я застыла в дверях.
А голосок ее, льющийся в трубку, тем временем источал мед:
– Нет-нет, Василий Михайлович, вопрос практически решен… Позвоните Николаю Егоровичу завтра сами, часиков в двенадцать, и он распорядится…
Нажала на клавишу аппарата, уставилась на меня, спросила коротко:
– Тебе чего?
В душе я возмутилась ее хамством: я ей, что – простая продавщица? Я – молодой специалист, товаровед! Но ответила любезно:
– Меня вызвал Николай Егорович.
Секретарша на секунду нахмурилась, но потом попыталась улыбнуться – не очень-то мило у нее получилось, глаза еще злее стали.
