Ознакомительная версия.
Рассказчица снова тяжело вздохнула. Маша придвинулась к окну. Ей хотелось спать, но она невольно все слышала, голос попутчицы так и лез в уши.
– Вечером дочка в сотый раз стала просить своего мужа непутевого прекратить играть. Сама плачет, я тоже рядом реву. Ведь денег нет, зять из дома все ценное вытащил уже. Гнать бы его, конечно, надо. Да куда? И хороший же парень был прежде. Татьяна его до сих пор, дурочка, любит… А он на ее мольбы отвечает: погодите немного, уже недолго осталось вам страдать, один мужик джекпот снял – двадцать четыре миллиона, скоро мой черед, не век же от меня удача отворачиваться будет. Пошли мы с дочкой спать. А зять – шмыг из дома. Я вскочила. Что, думаю, стащил на этот раз? Стенной шкаф открыла – старенькой Таниной дубленки нет. Потащил, значит, продавать. А кто ее летом примет, да еще потертую такую? Но, видимо, есть места, где на людском горе наживаются. А тут звонок телефонный. Дочка послушала, что ей сказали, и заплакала. Я уж, грешным делом, подумала: все, убили зятя или под машину попал… Но звонили те, что Татьяну у подъезда подловили. Сказали, у ее мужа долги большие, и люди, кому он должен, уже устали ждать. Предупредили, мол, что скоро к нам придут квартиру отбирать, чтобы мы были готовы. А если квартиру не отдадим, то…
Женщина покосилась на Машу и, переходя на шепот, склонилась к уху слушательницы.
– В общем, сказали, что Павлика заберут на органы… Мы обе в слезы. Только утром я поняла, что пугают. И сама пошла в прокуратуру. Только не в районную, а уже в городскую. Потыкалась в разные кабинеты, пока не показали мне одну дверь. Постучалась туда. Вошла. А там мужик, такой гладенький, сидит. Выслушал меня, правда, внимательно и пообещал во всем разобраться. Я уж к двери пошла, а потом меня осенило. «Куда заявление подавать?» – спрашиваю. И слышу в ответ: «Не надо ничего никуда подавать. И писать ничего не надо. Считайте, я принял его в устной форме. Сам передам по инстанциям, кому нужно». «Нет, – говорю, – потом эти инстанции скажут, что никто им ничего не передавал. Надо, чтобы все по закону». А у мужика глаза сразу злыми стали. «Я сам здесь закон, – заявляет. – Вы что же, не доверяете власти?» Не сдержалась я и выдала, мол, сейчас правят те, у кого денег много. Все для них – и власть, и законы. А простым людям куда податься? Нас как прислугу держат, а детей наших на органы или на утеху маньякам… Этот гаденький как взвился! «Что вы себе позволяете? – орет. – Кто вам дал право такие вещи про нашу страну говорить? Демократия не повод обливать все грязью. Идите отсюда, пока я полицию не вызвал!»
Попутчица Маши вновь замолчала. Выпрямилась и постаралась успокоиться. Но рассказ ее не был закончен.
– Вот такой разговор был у меня в прокуратуре, – опять донесся до Маши голос женщины. – Но это еще не все. Вечером Татьяна с работы шла, на нее напали. Ударили, она упала, поднимается – так ее еще и еще. Что она против мужиков сделает? А кричать боится: вдруг убьют сразу. Повезло, что сосед из другого подъезда машину ставил неподалеку, увидел, как женщину ногами избивают. Схватил ключ разводной и бросился на подмогу. Одному врезал, да мало, видать, потому что и ему досталось. Спас он дочку мою, бандиты убежали. Самое обидное, что рядом детская площадка, и там были подростки, парни и девчонки, человек десять. Сидели и смотрели, как людей избивают, пили пиво и смеялись. Сильно побили Татьяну, но, слава богу, не сломали ничего, хотя синяков было много. А у соседа сотрясение мозга и зубы выбиты. Полицию, конечно, вызвали, те протокол составили. Мы в травмпункт съездили, справку получили. Ждали ответа, не дождались, пошли в отдел сами. А нашего заявления и нет. Хотя мы подробно изложили, почему и отчего все случилось. Что делать – не знаем. А зятек пропал куда-то. Люди видели его на улицах, живой вроде. Говорят, побирается. Не милостыню просит, а на метро, мол, бумажник в автобусе вытащили. А нас в покое не оставляют, звонят. В последний раз сказали, что срок – неделя, а потом за деньгами придут какие-то серьезные люди. Вот я и поехала в Москву. Пенсию получила, купила билет и внука с собой взяла. А то вдруг придут, когда меня нет, и утащат его…
– Вы так спокойно говорите об этом, – покачала головой слушательница. – Неужели не страшно?
– Еще как страшно! Поэтому в Генеральную прокуратуру и тороплюсь. Не примут, так я к президенту пойду. Лягу на пороге Кремля, буду лежать, пока он не поедет куда-нибудь. За ноги меня оттуда потащат – орать начну. Пусть люди смотрят. Каждый день буду приходить. Себя бензином оболью и сожгу, но так, чтобы записка осталась про наше с дочкой горе и что никто не хочет помочь. У меня муж охотником был, после него ружье оставалось, но зятек продал. А так пошла бы в тот зал и по автоматам палить бы стала. За что бы меня потом судили? За стрельбу в игровом зале? А какой зал, откуда? Их же нет! Но есть на свете люди, которые терпят, терпят, а потом всколыхнутся. И ружья у них не проданы перекупщикам. Всех бы гадов, которые на нашей крови наживаются, надо…
– Тише вы! – поспешила остановить женщину слушательница и показала глазами на Машу, которая тихо сидела возле окошка, глядя на пролетающие мимо темные пригороды.
– Девушка, – обратилась к ней слушательница, вероятно, для того, чтобы прервать опасный разговор, – у вас дети есть?
– Нет, – ответила Маша.
– Это плохо. Детей надо побольше иметь. А вы чем вообще занимаетесь?
– Спортом.
– Я так и подумала. Уж больно вы ладненькая, как статуэточка.
Рассказчица, которая гладила внука, подняла голову.
– Гимнастикой занимаетесь?
– Нет, – покачала головой Маша, – бегом.
– Я раньше любила гимнастику смотреть, когда по телевизору показывали. Переживала за наших. А сейчас не хочу. Хорошо, конечно, когда побеждают наши, но ведь не за страну они бьются. Победят – им денег дают многие тысячи, дорогие машины, квартиры. А девчонки потом фотографируются голыми в журналах для мужчин. Неужели денег им не хватает? Но это их личное дело, только ведь они еще идут депутатами в Государственную думу и учат других жить, законы принимают, которые никто исполнять не собирается. Да и пишутся те законы не для депутатов, не для бизнесменов, а для тех, кто как жил в бесправии, так и умрет в этой мерзости. И ведь никто этих депутатов не избирает, ни спортсменок, которым нравится голыми сниматься, ни бизнесменов, которые рядом с ними сидят. Какая-нибудь партия составит список…
– Пойду-ка в коридоре постою, – поспешила подняться слушательница, – а то здесь душно немного.
Она вышла, и тогда женщина, державшая на руках внука, спросила Машу:
– Вы все слышали?
Маша кивнула.
– Вы не подумайте, я не злая, – вздохнула попутчица, – просто уже терпение кончилось. Нас убивают, а всем, кто должен нас оберегать, наплевать. Если я свои копеечные налоги не заплачу вовремя, ко мне ворвутся приставы и будут имущество описывать. В окно буду при них прыгать – не остановят. Потому что им главное – телевизор мой забрать, а не меня спасать. А те, кто миллионы у государства ворует, живут себе преспокойненько. Никто к ним не придет и не потребует вернуть. Ведь правда?
– Вероятно, – согласилась Маша.
– Вот вы молодая, только-только в жизнь вступаете. Не дай бог вам такое испытать – быть обобранной, оскорбленной и униженной. Я тут на спортсменок наговорила всякое. Не обижайтесь на меня. Девчонок тех можно понять: кому охота нищей жить. Я бы сама разделась, чтобы дочка с внуком не голодали, только за меня никто копейки не даст. Сорок лет я проработала в технической библиотеке на заводе, муж мой ликвидатором в Чернобыле был. Не воровали, не наушничали. Тогда чем мы перед богом провинились, что наши дочка и внук в родной стране хуже рабов живут?
Женщина вздохнула и поставила внука на пол, чтобы дать отдохнуть рукам.
– Можно, я его подержу? – попросила Маша.
– Возьмите, – кивнула женщина. – Павлик не будет сопротивляться. Мальчик тихий, запуганный, наверное. Шесть лет скоро, а все как младенец безропотный. Что ждет его в этой жизни страшной?
Маша взяла ребенка на руки, и тот обхватил ручонкой ее шею. Она наклонилась и коснулась губами его волос, которые пахли точно так же, как волосы Славика. Окунулась лицом в этот запах и зажмурилась, чтобы не заплакать.
С попутчицами Маша попрощалась на вокзале. Женщине с ребенком она продиктовала номер своего мобильного и попросила связаться с ней после возвращения домой.
Соседка по купе, хотя и записала телефон, но вздохнула с сомнением:
– Да чем вы мне помочь сможете? Вас раздавят и не заметят, что была на свете такая добрая девушка Маша.
Маша вернулась из Москвы, подошла к дому, в котором снимала квартиру, посмотрела на окна и, решив не мешать Ане, отправилась на парковку, где стоял ее автомобиль. Настроение было не самое лучшее, и все же Маша села за руль и поехала к маме.
Над заборами под тяжестью плодов склонялись ветви яблонь, пахло еловой смолой и укропом. Где-то варили борщ, и этот запах тоже ворвался в открытое окно автомобиля, а потом его унесло ветром. Последним дням каникул радовались дети. Мальчик летел вдоль заборов на роликах, не ведая об опасностях окружающего мира. Маша остановила машину и посмотрела на чистое небо. Бабочка-белянка билась о лобовое стекло, высоко в небе мелькали ласточки, предвещая хороший день. Мир был прекрасным и добрым… только в нем не было ни мужа, ни сына.
Ознакомительная версия.
