Ознакомительная версия.
— Не с той ноги встала? — спросила Карен.
— Да нет.
— Да явно.
Живот у Карен был огромен. Кажется, Луиза такой огромной не была — Арчи родился крохотный, почти недоношенный, Луиза винила себя, она курила весь первый триместр, она же понятия не имела, что беременна. В глубине ее души, в сумрачном лабиринте ее сердца таилась невероятно пристойная личность — ждала, когда ее наконец выпустят. Вот и Патрик, наверное, ждет. Терпеливый Патрик, рассчитывает, что она исправится. После дождичка в четверг, голубчик.
Карен права: Луиза сегодня особенно раздражительна. Кофе на время притупил злость, но уже подкатывала головная боль, словно мара с моря против течения Форта.
— Хотела отчитаться о женщине, которая видела, как Дэвид Нидлер сидит на парапете в Арброте и «ест рыбу с картошкой», — сказала Карен.
— И?..
— Тейсайдская полиция сомневается, — сказала Карен с набитым ртом. — Больше никто Нидлера не вспомнил, а женщина посмотрела на фотографию и теперь тоже не уверена.
— Он залег на дно, — сказала Луиза. — Такие не едят картошку в Арброте.
Дэвид Нидлер умный, коварный и к тому же англичанин — скорее всего, рванул к шотландской границе. И на юге у него до сих пор полно корешей, есть кому помочь, — они, конечно, всё отрицают напрочь, но у нескольких кошельки толстые, Нидлер вполне мог бы слинять за рубеж. Впрочем, Луиза считала, что он где-то в Великобритании — обычный мужик, чей-то сосед. Может, уже другую женщину обхаживает.
Она взяла фотографию из дела — на нее посмотрело это заурядное лицо. Элисон Нидлер не нашла фотографий последних лет, на которых Нидлер один (фотографии — воспоминания; может, никто не хотел его помнить), пришлось взять эту и увеличить. На оригинальном снимке была вся семья в парижском «Диснейленде» — трое детей и жена столпились вокруг Нидлера, улыбаются, как будто у них конкурс на самого счастливого. («Жуткий день, — мрачно сказала Элисон. — Он опять был не в настроении».) Луиза вспомнила черно-белую фотографию у Джоанны Траппер — тридцать лет назад люди застыли в мгновении, которому не повториться.
В кабинет, размахивая листом бумаги, точно флажком, вошел Маркус. Заметил фотографию:
— Есть вести о лорде Лукане?
Имя лорда Лукана помнили все, но едва ли кто помнил Сандру Риветт, няньку, которую он забил до смерти.[105] Не тот человек не в том месте не в то время. Как Габриэлла Мейсон и ее дети, из коллективной памяти тоже почти исчезнувшие. Кто назовет хоть одну жертву Йоркширского Потрошителя? А Уэстов?[106] Забытые мертвецы. Жертвы тускнели, убийцы жили в памяти, и одна лишь полиция хранила негасимый огонь, передавала из поколения в поколение.
— Как звали няньку, которую он убил? — спросила Луиза. Да начнется катехизис.
— Не знаю, — признал Маркус.
— Сандра Риветт, — сказала Карен.
— У нее память как у слона, — сказала Луиза Маркусу.
— И вынашиваю я слоненка, — прибавила Карен. — Скорей бы уже вылезал, засранец.
— Когда вылезет, тебе придется бросить ругаться, — сказала Луиза.
— Ты бросила?
— Нет.
— А называется — ролевая модель.
— Я? Тогда у тебя проблемы.
— Босс? — сказал Маркус, протягивая ей бумагу. — Нашему мистеру Трапперу в последнее время не фартило. Оказалось, за пару недель до пожара на менеджера зала на Брэд-стрит напали, когда он подсчитывал выручку, а в прошлую субботу вечером в другом зале вставляли оконное стекло. Плюс одного шофера выволокли из такси у бара «Подножие тропы» и избили, а другой машине расколошматили окна, когда она забирала пассажира в Ливингстоне…
— В Ливингстоне? — насторожилась Луиза.
— Все нормально, босс, наша Мадонна тут ни при чем.
Луиза не помнила, когда и почему Маркус стал называть Элисон Нидлер Мадонной, но всякий раз ее передергивало. Ливингстонская Мадонна. Мадонна Скорбящая.
Живот Карен явственно просвечивал сквозь тонкий трикотажный топ. Выпирающий пупок — точно дверной звонок умоляет, чтоб нажали. Когда ребенок шевелился, живот пульсировал, как у Сигурни Уивер в «Чужом». Луиза помнила это странное трепыханье — дитя внутри кувыркается, зависимое и независимое одновременно, вечная материнская диалектика. Нога, маленькая ножка, крохотулечная махонькая ножка пнула изнутри тонкую барабанную кожу из плоти и трикотажа. Что не способствовало излечению Луизы от тошноты.
— Ну? — сказала Луиза. — У человека плохая карма или кто-то ему намекает? Забирай его назад, кстати, он ничего не говорит, но, судя по виду, забот у него полон рот.
В дверь просунул голову детектив-инспектор Сэнди Мэтисон — человек, чьи способности, если спросите Луизу, не успевали за его карьерным ростом. Если б у таких полицейских было собирательное прозвище, их наверняка звали бы «метелками».
— Звонили из МПЗА насчет Декера.
— Что насчет Декера?
— Он исчез.
Черный ворон против солнца, темнота, живот свело. Настоящая физическая боль, — вероятно, виновата банка яичного майонеза, которую только что достала Карен Уорнер; теперь она копалась в банке ложкой. Эта женщина пяти минут не способна прожить без еды. Омерзительной, как правило, еды.
— Патрульная машина в Донкастере съездила утром его проверить — глянуть, на месте ли он.
— И его не было?
— Мать сказала, в среду около пяти ушел и больше не возвращался.
— Он знал, что журналисты пронюхали, — сказала Луиза. — Может, сбежать хотел.
Опять это слово. Что там Джоанна Траппер говорила? Может, я уеду, сбегу на время? И вот оба они бегут — от одного и того же. Два человека, которым никогда друг от друга не избавиться. Джоанна Траппер и Эндрю Декер навеки принадлежат друг другу, их истории переплелись и сплавились.
— Ну, зато в газеты еще день-два не попадет — все катастрофой забито, — сказал Сэнди.
— Нет бедствия без добра, а, Сэнди? — ответила Карен. — Журналюги скоро опять по следу пустятся. На сколько газетам хватит катастрофы — дня на три максимум? Но он же в Англии. Не наша проблема. МПЗА прислала фотографию, — прибавила она и положила портрет перед Луизой.
Декер совсем не походил на того юнца, что взирал с газетных страниц тридцать лет назад (Луиза искала призрака в Сети). Да он и стал другим. Между тем портретом и этим — целая жизнь коту под хвост.
По дороге с совещания Группы управления и координации в Сент-Леонарде Луиза сообразила, что умирает с голоду, заехала на стоянку торгового центра и купила в «Сейнсбери» исполинскую шоколадку. Шоколад она не любила, но эту съела целиком, едва села в машину, а потом в отделе пришлось извергнуть весь шоколад в унитаз. Поделом тебе — что, диабетическую кому хотела заработать?
Когда Луиза выходила из туалета, зазвонил телефон.
— Реджи Дич, — сказал голос.
Имя знакомое, откуда Луиза его знает — вопрос. Девочка лопотала сто тысяч слов в минуту, и Луиза не поспевала. Общий смысл — «что-то случилось с доктором Траппер».
— С Джоанной Траппер? — Мадонна, подумала Луиза, еще одна. Луизины мадонны. Реджи Дич, малка девчушка, которая во вторник открыла ей дверь у Джоанны Траппер. — В смысле? Что с ней случилось?
Как выяснилось, малка девчушка и большая собака. Собака доктора Траппер. Псина завиляла Луизе хвостом, и Луизе это, как ни смешно, польстило. Может, пустоту между нею и Патриком, ту пустоту, которую он хотел заполнить ребенком, заполнит собака? То есть между ними пустота? Это хорошо? Или плохо?
Чтобы встретиться с девочкой, Луиза вернулась в город. Собаку они оставили в Луизиной машине на заднем сиденье, а сами пошли пить кофе в «Старбакс» на Джордж-стрит. «Старбакс» Луиза ненавидела. Все равно что американские доллары пить.
— Кто-то же должен платить жестоким капиталистам, — сказала она девочке, покупая латте и шоколадный маффин. — Иногда должны платить мы с тобой. Вот сегодня, например.
— Уй, — ответила девочка, — да мы много такого делаем, чего не стоило бы.
На лбу у нее красовался ужасный синяк — она сочинила какую-то историю, но Луиза видела, что девчонку, похоже, ударили. Реджи Дич, нянька Джоанны Траппер, как Сандра Риветт, — нет, не нянька, «мамина помощница». Мамин маленький помощник.[107] После рождения Арчи Луиза пила валиум. «Слегка шок пригасить», — сказал ей терапевт. Мужик толкал пациентам колеса, раздавал транквилизаторы, как конфетки. Невозможно представить, чтобы Джоанна Траппер так делала. Грудью Луиза не кормила — молоко шло плохо и через неделю кончилось. («Стресс», — равнодушно пояснил терапевт.) Луизиного сына бутылочка утешала успешнее, чем материнская грудь.
Через неделю Луиза бросила пить валиум — совсем от него отупела, боялась уронить ребенка, потерять где-нибудь, а то и вообще забыть, что родила.
Ознакомительная версия.
