Ознакомительная версия.
Ей казалось, она поняла, что случилось на самом деле. Федоренков напился чаю, который дал Енькиной шаман, у него начались галлюцинации, он вышел на берег озера и, находясь в трансе, столкнул в воду какого-нибудь рыбака или грибника. Смерть несчастного эти двое скрыли от всех. Енькина считала себя виноватой, потому что именно она достала чай, а Федоренков, соответственно, оказался убийцей! Вот почему он вернулся сам не свой и был груб с Кудияровым. И вот почему пропал диктофон! Когда Юра понял, что мог ночью проболтаться о событиях на озере, он его выкрал.
– Я не знала, что у этого чая такое действие! – Любовь Федоровна сняла свои массивные очки и, выхватив из кармана платочек, принялась ожесточенно тереть стекла. Потом тем же платочком она стала с остервенением тереть собственный нос.
– Федоренков, выпив чаю, впал в транс? – задала еще один наводящий вопрос Яна.
– Да, он… Он как будто обезумел! Я ничего не могла поделать, поверьте мне! Он целовал мне руки, ползал на коленях, он проявлял такую страсть, что я… – Она зыркнула на Яну и закрыла глаза рукой. – Что я… Я потеряла всякий стыд! Я не устояла…
– Погодите-погодите, – потрясла головой Маша. – Так вы что, всего-навсего с ним переспали, что ли?
– Всего-навсего?! – вознегодовала Любовь Федоровна, вытянувшись в струнку. – Да я никогда в жизни не изменяла мужу, этому святому человеку! Он у меня нежный, верный, со всеми удобствами! И тут вдруг такой позор! Я опозорила свою честь и честь своей семьи.
– Слушайте, Любовь Федоровна, все-таки мы не на Корсике, – попыталась урезонить ее Маша. – Никто за этот мелкий грех вас не пристрелит.
– И что, Федоренков никого не топил в озере? – разочарованно спросила Яна, которой собственная версия событий уже казалась единственно возможной.
– Что значит – топил? – возмутилась Енькина, горевшая чудовищным румянцем. – Мы ученые, а не разбойники какие-нибудь. Федоренков – прекрасный человек! И он ни в чем не виноват! Виноват этот треклятый чай! И шаман… бесчестный человек. Он наверняка потешался надо мной, когда я ушла с его дурацким мешком. Теперь вы все знаете, – закончила она свою тираду. – Можете думать обо мне все, что угодно, – я снесу. Но умоляю не предавать огласке… Это убьет моего мужа, похоронит мою карьеру…
– Да не будем мы ничего никому рассказывать, – отмахнулась от нее Маша. – Можете спокойно идти домой и ни о чем не волноваться. Напоследок спрошу, просто на всякий случай: вы не знаете, что случилось с Федоренковым?
– Я думала, его похитили люди Запорожца, – растерянно сказала Енькина. – И полиция вот-вот должна его освободить. Раз Запорожца убили… Зачем он им теперь нужен?
Маша больше ничего не стала спрашивать, а просто вылезла из машины и молча открыла для Любови Федоровны дверь. Та выбралась наружу и, слегка покачиваясь, побрела в сторону выхода со стоянки.
– Умоляю! – через несколько метров оглянулась она и посмотрела на Машу несчастными глазами.
Та ободряюще помахала ей рукой. Потом повернулась к Яне и сказала:
– Узнай на всякий случай у Веры, где она живет. Может быть, мне захочется взглянуть на ее мужа-антиквара.
* * *
Весь вечер подруги провели вместе, строя предположения, выдвигая версии, отбрасывая их и начиная все сначала. Кто украл диктофон? Зачем? Почему вместе с диктофоном исчез чай, который разжег в Федоренкове нечеловеческое влечение к Енькиной?
– Когда он пил этот чай дома, то вовсе не кидался на меня с поцелуями, – с некоторой даже обидой в голосе призналась Яна.
– Может быть, чай тут вообще ни при чем? – пожала плечами Маша. – Просто ему захотелось близости. Ночь, озеро, москиты… Вот сама представь.
– Енькина как-то не тянет на мечту поэта.
– М-да, тут ты права. Но на безлюдье, как говорится, и Енькина – рыба.
– Сама-то хоть поняла, что сказала? – проворчала Яна.
С наступлением темноты на нее снова напала тоска. Она вспоминала Ливнева, грустила и даже скучала по Бобику. Ливнев ей так и не позвонил.
– Тебе не кажется, что утро вечера мудренее? – жалобно спросила она у подруги, и та ободряюще похлопала ее по плечу.
– Ладно, ты права, нам надо отдохнуть. А завтра с новыми силами…
…Наутро с новыми силами она зазвонила и одновременно заколотила во входную дверь и закричала на весь подъезд:
– Янка, открывай, срочное дело!
Когда заспанная Яна распахнула дверь, подруга ввалилась в квартиру запыхавшаяся и абсолютно счастливая.
– Я напала на след.
– Ну да? – С Яны мгновенно слетели остатки сна. – Рассказывай немедленно!
– Сначала ты идешь умываться, а потом сразу же начнешь собирать манатки. Мы с тобой едем в Забайкалье.
– Куда-куда?! – ошалела от ее напора Яна. – Почему мы едем?
– Потому что я купила билеты на поезд. Давай сбегай в туалет и возвращайся, тогда я тебе все расскажу.
Она сварила кофе и даже успела сварганить бутерброды. Когда появилась умытая и невероятно взволнованная Яна, подруга двинула чашку в ее сторону.
– Садись и слушай мастера по частному сыску, – заявила она. – Включила я вчера на сон грядущий «Ивана Васильевича», который меняет профессию, смотрю, смеюсь, как всегда. И тут – эпизод. Помнишь, когда Селезнева говорит Якину…
– Пуговкину, – подсказала Яна, сделав большой глоток кофе.
– Какая разница?
– Такая. Если Селезнева, то говорит Пуговкину. А если Зинаида Михайловна – то Якину.
– Да не сбивай ты меня! Так вот, она и говорит: «Я бросаю мужа, этого святого человека со всеми удобствами!»
– Енькина вчера про своего мужа тоже так сказала – со всеми удобствами! – встрепенулась Яна.
– То-то и оно. И я подумала: а вдруг эта истеричка – совсем даже не истеричка? Вдруг она все нам наврала? И когда врала, цитата из фильма выскочила из нее сама собой. Она была неискренней, Янка!
– Слушай, но она так рыдала… И стала такая пунцовая…
– Чушь. Ты не знаешь, отчего она стала пунцовая. Может быть, у нее есть тайна, которую она должна охранять, и никакие Веры про эту тайну не знают.
– Думаешь? – с сомнением спросила Яна. Вера казалась ей практически сверхчеловеком.
– Да, я так думаю. И я решила, что с раннего утра поеду к дому Енькиной – благо, мне пришло в голову заставить тебя выяснить адрес! Я поехала и не просидела в машине даже получаса, как увидела нашу Любовь Федоровну. Эта деловая колбаса выскочила из подъезда и прямиком отправилась на железнодорожный вокзал. Там она купила один билет в какой-то медвежий угол. Как только она убралась от окошка, подскочила я. На тот же самый поезд билеты брать было стремно, согласись.
– Почему это?
– Потому это! Выйдем мы втроем на одной пустынной платформе… и сразу увидим друг друга!
– Да, это неправильно, – вынуждена была согласиться Яна.
– Конечно, неправильно. Мы же должны за Енькиной следить. Чтобы выяснить, куда и зачем она направляется. Поэтому мы с тобой поедем раньше. Приедем, осмотримся, найдем местечко, откуда можно наблюдать за приезжими, и уж тогда она от нас никуда не денется!
Собирая чемодан, Яна хмурила брови. В голову лезли всякие ужасы. Одна страшная версия сменялась другой. Но в каждой из них была одна общая деталь – Федоренков мертв, и убила его «истеричка» Енькина.
* * *
Поезд, погромыхивая на стрелках, медленно скрылся из вида, унеся с собой последние крохи цивилизованного мира. Девушки, оставшиеся на платформе в гордом одиночестве, стали тревожно оглядываться по сторонам. Собственно, платформы в привычном понимании не было, лишь узкая полоска земли, едва прикрытая сильно потрескавшимся асфальтом, сквозь который ударно проросла трава вперемешку с хищным репейником. На проржавевшем столбе крепко держался узкий фанерный щит с названием медвежьего угла, куда прибыли Яна и Маша. Буквы частично выгорели, частично были смыты дождями, отчего щит удивительно напоминал вывеску на санскрите.
– Тоскливое зрелище, – вздохнула Яна, проводив взглядом уплывающую в туман ленту грязно-зеленых вагонов. – Теперь я понимаю, почему в Интернете про эту местность ни слова не найти.
– Там есть одна строчка про то, что в сезон сюда приезжают охотники и рыболовы. И институтские тоже мотаются в командировки. Значит, хоть какая-то жизнь здесь пульсирует.
– Может, и пульсирует, вот только где конкретно?
– Мы вообще-то вылезли там, где нужно? – спросила Маша, озираясь вокруг.
– Проводник же сказал, что это и есть станция Горстрой-четыре. Я посмотрела по схеме, которая висела в коридоре нашего вагона, – вроде все правильно. Дальше идут Горстрой-три и два. Наверное, считали от Владивостока. А Горстроя-один вообще не существует.
– Может, этот «один» давно лесом зарос! – проворчала Маша. – Кстати, где ты видишь хоть какое-нибудь строительство? Направо – глухая тайга, налево степь. И никаких признаков жизни. Нас тут никто не съест, как ты думаешь? Медведь какой-нибудь.
Ознакомительная версия.
