Ознакомительная версия.
— Что-нибудь не так? — спросил Игорь.
— Сказки Шахерезады! — это все, что я мог сказать.
— Здесь рядом есть отличный ресторанчик. Кухня смешанная арабско-европейская.
— То, что надо, — одобрил я.
Через десять минут мы сидели на веранде с видом на всегда великолепное Средиземное море.
— Здесь прекрасное местное вино, — порекомендовал Игорь.
— Красное или белое?
— И то и другое.
— Начнем с белого.
В гостиницу я добрался только к семи.
— Скажи Косте, чтобы не будил, — попросил я Игоря.
Однако Константин позвонил.
— Извини, что разбудил. Тебе пришли депеши. Приедешь?
— Завтра.
— А завтра с утра ты поедешь на рыбалку.
Организовывать для именитых гостей рыбацкое чудо в посольстве умели, и первым специалистом по этой части слыл военный атташе Ершов. Именно он отыскал этот пруд и знал здесь самые лучшие места. В посольстве пруд так и звали: «ершовский».
Ершов заехал за мною в гостиницу и отвез в посольство. Там уже ждали бывший секретарь парткома, а ныне советник по работе с колонией Ананьев, и помощник военного атташе Климов с женой, оба взятые для выполнения «интендантских задач». Соколов спустился из референтуры и сказал, что дел по горло и рыбалку он не любит.
— Далеко отсюда? — спросил я Ершова.
— Полтора часа езды.
И действительно через полтора часа он зарулил на берег довольно-таки внушительного водоема. Длинный, узкий, вода теплая и мутная, дно илистое, лезть в него не хотелось.
— Здесь рядом деревушка, ну и по какой-то международной программе лет десять назад сюда запустили мальков, — объяснял Ершов. — А местные к пресноводным рыбам не привыкли. Вот и не ловят.
— Ну, как работа в новой должности? — спросил я бывшего секретаря парткома.
— Лучше. Взносы собирать не надо. На собрания загонять не нужно. Благодать.
Начальство начало удить и, скажем прямо, не без успеха. Через час Климов уже занимался ухой, а его жена Люда готовила закуску и кокетничала с мужчинами.
Выпивали после каждой пойманной рыбины. Пили шведский «Абсолют».
— Хотите, анекдот расскажу? — предложил Ершов.
— Военный.
Люда пыталась запротестовать, но Ершов ее остановил:
— Не бойтесь, Людочка, ничего плохого. Снимают командира части. Назначают нового. Новый спрашивает совета у предшественника, как поступать в трудных ситуациях. Тот ему дает три конверта и говорит: «Когда будет трудно, открой первый, получишь совет, как действовать. Станет совсем невмоготу, открой второй, там тоже совет. А попадешь в безвыходное положение, тогда — третий». Ну, сами понимаете, как бывает в анекдотах. Проходит два-три месяца, у молодого начальника — ЧеПе: солдаты отказались на учениях прыгать с бронетранспортеров. Скандал. Едет комиссия. Начальник подумал и открыл первый конверт. А там написано: «Совет первый. Вали все на предшественника, запустил, мол, политико-воспитательную работу». Так и сделал. Сошло. Проходит еще полгода. Снова ЧеПе. Офицеры перепились и разнесли на железнодорожной станции буфет. Опять комиссия. Открыл следующий пакет. А там: «Совет второй. Сошлись на недостаток опыта». Так и сделал. Опять сошло. Ну, а еще через полгода вообще катастрофа. Один взвод стал на учениях стрелять по другому. Естественно, опять комиссия. Думал он, думал и открыл третий конверт. А там написано: «Совет последний. Готовь три конверта».
— Это ты к чему? — поинтересовался Ананьев.
— К тому, что всем нам скоро придется вскрывать третий конверт.
Выпили. Людочка открыла большой термос, вытащила горячие пирожки. Ершов снова взял слово:
— Что бы ни говорили, а сейчас только армия может спасти положение. С армией шутить нельзя. Человек с ружьем — часть речи трудно управляемая. Ты уж, Павел Анатольевич, не обижайся, — обратился он к бывшему секретарю парткома. — Ваши теперь как туристы по всему миру шастают. Вот твой Кузякин. Прилетел сюда, ни с кем не встретился. И в Испанию.
— Не в Испанию, — поправил Ананьев, — а в Италию. В Рим.
— Кузякин? — удивился я. — Я его еще недавно во Франции видел. Сказал, что в Москву собирается.
— Ладила баба в Ладогу, а попала в Тихвин. А он как метеор. Прилетел. И вроде тебя: нужна встреча с Арафатом. И сразу после встречи улетел.
Меня это заинтересовало:
— Когда он у вас был?
— На прошлой неделе.
— Он снова обещал вернуться, — начал выгораживать своего начальника Ананьев. — Тогда поговорит с колонией. Он встречался с Арафатом. Ему есть о чем рассказать.
Ершов махнул залпом полфужера водки и отчеканил:
— По старой привычке авангардную роль показывает. Нет ее сейчас, этой авангардной роли. Нет, чтобы теперь всем в одно лукошко: кто яички, кто клубничку. А они все себе.
— Эх! — заволновался Климов. — Клубнику-то я забыл купить. — Он вскочил. — Я живо сгоняю. Вы тут за ухой посмотрите.
— Сгоняй, — согласился Ершов. — И позвони в посольство, спроси, что там нового.
«Так вот кто сообщил Арафату о том, что деньги надо положить в банк “Люмме и Корпкс”! — злился я. — Теперь Кузякин в Риме. Покойный Топалов сначала почему-то неделю не уезжал из Рима, а потом, получив деньги, туда вернулся. Нет, дело с кейсом еще не кончилось. Надо бы с Кузякиным встретиться в Риме. И еще раз поговорить с Крокодилом. Но уже по-другому!»
* * *
Вернулся Климов минут через десять.
Он бежал через поле и размахивал руками.
Все сразу поняли, что приключилось нечто экстраординарное.
— В Москве переворот! — кричал он. — В Москве переворот! Ввели танки! Горбачев арестован!
Собрались быстро, почти молча, без комментариев, высказываться не решались, разве что уклончивое: «этого надо было ожидать», «к этому все шло».
У входа в посольство нас встретил советник-посланник, зазвал в кабинет, коротко ввел в курс событий.
— Мне нужно срочно послать телеграмму, — попросил я встретившего меня Соколова.
Я поднялся наверх и написал короткий текст:
«Вне очереди. Совершенно секретно. Конфиденциально. Лично Колосову. Срочно сообщите мне в Тунис, где сейчас Кузякин. Лонов».
Потом прочел вчерашние депеши. Одна циркулярка. Другая о том, что надо просить Арафата перевести деньги банку «Люмме и Корпкс». Телеграмму подписал Дзасохов. Уж точно сказки Шахерезады. Теперь ЦК дает указания напрямую, минуя Крючкова. Дожили. Конец света. А, может быть, и правда конец света.
Я спустился вниз в канцелярию.
Сотрудники посольства преобразились. Одуревшие от обрыдшей необременительной посольской текучки, сегодня они всем своим видом старались доказать правильность сентенции «было бы дело, вот тогда уже мы». Они писали бумаги, делали вырезки из газет, что, впрочем, им вменялось в обязанность делать каждый день, считывали тексты, звонили в АПН, в корпункты. Специально посаженный у телевизора практикант Миша с усталым и озабоченным лицом, в больших профессорских очках, каждые полчаса надиктовывал, отмечая с гордостью про себя: «как посол», совершенно не испуганной причастностью к такой непривычной лавине дел, а поэтому не забывшей аккуратно подкраситься машинистке Леночке сообщения, наиболее важные с его «аналитической» точки зрения.
Ко мне подошел Ребров:
— Вас спрашивает посол.
— Придется идти. Как он у вас?
— Все решает по прецедентам в своей практике. Рассказал Соколову, как он, будучи третьим секретарем, с первого раза написал понравившуюся тогдашнему заместителю министра ноту по поводу прекращения политической деятельности одной ненужной персоны. По случаю смерти Наполеона что ли!
* * *
Посол был сама любезность. — Когда вы улетаете?
— Завтра.
— Во время таких событий очень важно иметь в посольстве солидное подкрепление вроде вас.
Он помолчал.
— Не хотите задержаться? Если сочтете нужным остаться на пару дней, я могу послать телеграмму.
Я улыбнулся:
— Ответ вы получите минимум через двое суток, когда я уже улечу.
— Я хотел вам дать возможность лучше изучить зарубежную прессу, — свел предложение к шутке посол.
В углу комнаты стоял большой телевизор, звук был выключен, посол изредка поглядывал на экран.
— Что в Москве творится! — вздохнул он.
И начал говорить о московских событиях. Потом замолчал и показал на экран телевизора, по-прежнему не включая звук.
— Видите, что происходит. Бронетранспортеры. Танки.
— Там дождь, — заметил я.
— Это в пользу штурмующих, — бесстрастно процедил он.
Появился Соколов.
— Извините, но Евгению Николаевичу пришла срочная телеграмма.
Ознакомительная версия.
