— Конечно, все было ужасно, — начала она. — Но, по крайней мере священник произнес хорошую речь: без лишних сантиментов и банальных фраз. Все были растроганы. На Эрнста и обоих детей было просто невозможно смотреть! Я не могу подобрать слова, чтобы описать их горе! — В глазах Китти стояли слезы.
— Много народу собралось?
— Было такое впечатление, что съехался весь Ладенбург. Пришла половина учительского состава, были одноклассники Олега и Аннетт, представители различных общественных организаций. Шредеров все очень любят. Ах, так грустно, когда уходит из жизни мать двоих детей!
Я вновь испытала огромное удовлетворение, услышав о том, что похороны прошли с таким размахом. Моя работа. Теперь я уже жалела, что не смогла там присутствовать.
— А почему тебя не было? — спросила Китти.
Я объяснила ей, что мне и без того не хотели давать отпуск для путешествия по Эльзасу, поэтому о том, чтобы отпрашиваться с работы через день после возвращения, не могло быть и речи.
— Как ты думаешь, может быть, послать Эрнсту Шредеру брошь его матери по почте? — спросила я.
Китти задумчиво поглаживала кошку:
— На твоем месте я бы еще немного повременила. Сейчас у него голова наверняка забита другим. И кроме того, это украшение будет напоминать ему о последнем вечере, проведенном вместе со Скарлетт. К сожалению, он решил, что оскорбил жену, рассказав эту историю с брошкой. Нет! В любом случае — подожди, пусть он немного оправится, а потом Райнер может осторожно спросить его, нужна ли ему эта брошь.
Совет был вполне разумный, но я испытывала непреодолимое желание отдать кому-нибудь брошь госпожи Ремер, поскорее избавиться от этой вещи. Возможно, этим поступком я хотела загладить свою вину…
— А как дела у Витольда? — Я не могла удержаться от этого вопроса.
Китти внимательно на меня посмотрела. Она выглядела утомленной. Задор юной путешественницы испарился: передо мной на овечьей шкуре в старых джинсах и свитере с норвежским орнаментом сидела милая учительница, уставшая от повседневных забот.
— По-моему, Райнер очень любил Скарлетт. Ее смерть стала для него большим ударом. — Китти немного помедлила. — Впрочем, думаю, юная подруга сможет его утешить.
Это было сказано мне назло. Китти хотела, чтобы я узнала о существовании Вивиан. По всей видимости, она, так же как и я, была «единственным поверенным» его тайн. Я решила не лгать.
— Я знаю о его отношениях с Вивиан, — сказала я. — Конечно же, он обо всем мне рассказал.
Похоже, Китти не очень этому удивилась. Напротив, теперь лишь подтвердилось ее подозрение, что этот донжуан исповедовался нам обеим. Но стоило ли упрекать его в этом? Ведь он не делал лживых признаний в любви, не давал обещаний, которых не сможет выполнить, ему просто нравилось изливать всем душу.
Китти вздохнула. Казалось, у нее в голове бродят точно такие же мысли. Однако я не отважилась спросить, что она думает по этому поводу.
Темнело уже рано. Я решила возвращаться через Ладенбург. По старой привычке я оставила машину в переулке и пешком пошла к дому Витольда, где все еще стояла машина Беаты. Я пробралась в сад. Яблоневые деревья уже начали терять листву, и ветки были наполовину голые.
В гостиной сидела Вивиан, одна-одинешенька, и плакала. Вообще-то я ожидала увидеть нечто другое — например, сцену соблазнения. Тут из кухни вышел молодой человек — по всей видимости, это был старший сын Витольда. Он поставил на стол поднос с хлебом, маслом и нарезкой. Витольд что-то крикнул ему из кухни, сын достал из ящика стола штопор и снова исчез. Вивиан высморкалась. Под глазами у нее растеклись черные разводы, нос покраснел. В этот момент появился Витольд. Проходя мимо Вивиан, он дружески потрепал ее по голове, взъерошив черные волосы, и поставил на стол бутылку красною вина и бокалы. Все трое если есть. Никто не веселился, все были какие-то притихшие. Но в то же время от этой картины веяло уютом: близкие люди ужинали вместе под низким абажуром. Никакое эротическое представление не смогло бы возбудить меня настолько сильно. На меня накатила неописуемая тоска по человеческому обществу, по душевной близости с другими людьми. Значит, я перестану быть изгоем только после смерти, в этом уже не могло быть никаких сомнений. И вновь мне в голову пришла спасительная мысль о револьвере, который все еще лежал в ванной комнате. Я засунула его в старую косметичку и убрала повыше, на шкафчик с лекарствами. Возможно, вскоре все-таки придется приставить его к моей несчастной голове.
Стеклянная дверь была плотно закрыта, и в саду не было слышно ни слова из разговора этой троицы. Сын Витольда достал газету и, как мне показалось, перечитывал какую-то статью, ставшую предметом спора. Я не осмелилась подойти ближе. Постепенно холодало. Я была одинока, как никогда.
Наконец молодой человек и Вивиан вышли из дома, сели в Беатину машину и уехали. Витольд отнес посуду на кухню. Его движения были скованны, на лице застыло выражение некоторой обреченности. Я решила ехать домой.
Вдруг Витольд резко распахнул стеклянную дверь и вышел на террасу. Он глубоко вздохнул и тут заметил меня. Похоже, он видел только неясные очертания моей фигуры. Витольд нерешительно спросил:
— Кто там?
Это было ужасно. Мне хотелось провалиться сквозь землю, но она не расступалась подо мной. А что, если просто сбежать? Да меня в два счета поймают — словно взломшицу, задумавшую преступление. Я готова была умереть от стыда, однако вышла на свет и сказала:
— Это я.
Витольд огорошенно уставился на меня. Я промямлила:
— Вообще-то я собиралась навестить тебя и узнать, как прошли похороны. Но перед дверью стояла машина, я поняла, что у тебя гости, и не захотела нам мешать.
Витольд с трудом подбирал слова:
— Как прикажешь это понимать? Ты что же, шпионишь за мной?
— Ради Бога, как ты мог такое подумать? Я не способна на это! Но что-то тянуло меня в сад — на то место, где я стояла, когда с твоей женой случилось несчастье.
— Значит, убийца возвращается на место преступления?
Витольд довольно грубо схватил меня за локоть и втащил внутрь. Дверь захлопнулась.
— И часто ты там стоишь? — Он так разозлился, что я по-настоящему испугалась.
— Это всего второй раз. Не знаю, что вдруг на меня нашло, — бормотала я.
— Я не верю ни одному твоему слову. — Витольд зажег сигарету и посмотрел на меня с нескрываемой враждебностью. — Если еще хоть раз я увижу тебя в своем саду, то вызову полицию и покажу им твои большие ноги!
Это был удар ниже пояса. Я разревелась. Не столько из-за больших ног, сколько из-за его ненависти ко мне. Кроме того, я знала, что слезы способны смягчить его сердце: ведь, несмотря на все возмущение, охватившее Витольда, он оставался все тем же дамским угодником. И действительно: несколько затяжек, и пара моих всхлипываний заставили его сменить гнев на милость:
— Тира, ты очень одинокий человек. Нет, не — возражай мне: с тех пор как ушла из жизни Беата, тебе и поговорить-то не с кем. Может, тебе стоит записаться в женскую группу психологической поддержки или сходить на прием к психотерапевту?
— Ты думаешь, я ненормальная? — всхлипнула я.
Он обнял меня:
— У каждого из нас есть свой пунктик. Уверен, я такой же невротик, как и ты. Только тонкие, чувствительные люди нуждаются в помощи психолога. Между прочим, я и сам записался на консультацию.
— Мне уже никто не поможет, — воскликнула я. — Больше всего на свете я хочу умереть!
Витольд погладил меня по спине. Это было очень приятно. Теперь я ревела потому, что хотела, чтобы это продолжалось подольше.
— Ну, ну! Держи носовой платок. Если ты окажешься рядом с моим домом, просто звони в дверь, кто бы ни сидел у меня в гостях! Это же так просто!
Я успокоилась и принялась расспрашивать его о том, как прошли похороны. Его лицо тут же омрачилось:
— Я уже однажды прошел через эту нервотрепку на похоронах жены, а теперь приходится переживать то же самое еще раз вместе с Эрнстом! Мой несчастный друг шагу не мог ступить без посторонней помощи, вел себя словно ребенок. Но ты даже представить себе не можешь, сколько всего приходится выслушивать от работников похоронного бюро. По их представлениям, «достойно завершить жизненный путь» — значит быть похороненным в дорогущем гробу. В прежние времена Эрнст просто посмеялся бы над подобным утверждением и с большей охотой пожертвовал деньги в пользу какого-нибудь детского приюта, но сейчас он настолько беспомощен и несчастен, что заказал для своей жены самый дорогой гроб.
Об этой стороне дела я еще не задумывалась. Действительно, сколько же денег ушло на все эти похороны?
Мы сидели рядом и молчали. Витольд курил, я нервно комкала в руках его носовой платок, мокрый от слез.
— Дети поехали в кино, — как бы невзначай заметил он. — А я слишком устал, да и не в настроении.
