может – сорок.
– А по ней сильно заметно, что долбанутая?
– Ну а как ты думаешь, если очки – без стёкол?
– А ещё был какой-нибудь признак?
– Трудно сказать, – задумался Коля, пуская дым к потолку, – да видно по ней. Глаза – выразительные, глубокие. Но холодные нереально! Я даже шарф намотал плотнее. О, вспомнил! Знаешь, чего она мне сказала?
– Откуда я могу это знать?
Портретист лукавым прищуром и показной нерешительностью усилил интригу. И вдруг его нерешительность стала подлинной. Он на вдохе осёкся. Как будто что-то увидел, глядя через окно на Арбат. Но Рита и оборачиваться не стала, так как художник если и отрывал от неё глаза, то лишь на мгновение. Она крепко пришпилила его взглядом, и он продолжил, пригладив бороду:
– Мне, конечно, могло это показаться. Я был невыспавшийся, кругом – голоса…
– Что она сказала?
– Ну, когда я ей намекнул, что нужен задаток – мол, я вас в первый раз вижу, она надменно так на меня взглянула и говорит: "Портретист! Я – честная женщина. Я давала только царям!"
Рита издала квакающий звук.
– Что? Только царям?
– Да, именно так. И это была не шутка – глаза у неё сверкнули, как два стекла под лучом прожектора!
– Твою мать! И ты после этого будешь мне говорить, что она придёт за этим портретом и принесёт тебе триста баксов?
– Ритулечка! Это не твоё сучье дело. Я ведь тебе сказал русским языком: сто гринов получаешь сразу! Чего тебе ещё надо? Давай допьём и пойдём работать.
– Нет, Коленька, погоди! Что-нибудь ещё ты от неё слышал такое-этакое? Ну, вспомни!
Коля занервничал, погасил окурок.
– Нет, ничего. Абсолютно точно.
– И ты её не спросил, про каких царей она говорит и из какой дурки она сбежала? Да быть такого не может, Коленька! Никогда в это не поверю!
– Да, я спросил что-то в этом роде. Она ответила – мол, не суй ты свой длинный нос в чужие дела! На том разговор и кончился.
Рита хитренько улыбнулась.
– А ты ей не намекнул, что ты – тоже царь?
– Я прямо это сказал. Гляди, говорю, борода имеется, а корону я тебе сейчас покажу, только к антикварам сгоняю – они вон, рядом стоят!
– Каков был ответ?
– Она меня пристыдила. Ведь у тебя, говорит, жена есть и дочь трёхлетняя!
Рита дёрнула головой.
– Как она об этом узнала?
– Возможно, я и обмолвился – ну, когда торговались мы с ней: ребёнок, мол, маленький у меня, детское питание стоит дорого!
– Так возможно обмолвился или точно?
– Конечно, точно! Иначе как бы она узнала, что есть жена и ребёнок? Пьём?
Рита погасила окурок. Когда допили, она велела Наташке принести счёт. Заплатил художник. Вставая из-за стола, Рита ощутила, что ром ударил ей по мозгам. Её зашатало.
– Да ты нарезалась! – вскричал Коля, взяв её под руку, – твою мать! Ведь выпили-то немножко!
– Улица, улица! Ты, брат, пьяна! – засмеялась Рита. Вышли на улицу. Небо капельку прояснилось. Но солнца не было. Почти все художники были заняты делом. Сев за мольберт, Коля разложил на нём ватман и предложил Рите читать стихи. Она удивилась.
– Как ты меня собираешься рисовать-то, если я буду открывать рот и махать руками?
– Да ты в любом случае будешь разевать пасть и махать граблями! Не было ведь такого, чтоб ты хотя бы минуту не несла чушь. Поэтому лучше читай стихи.
– Всё равно, какие?
– Плевать.
Рита начала с Цветаевского "Стола". С нотками истерики проорав на всю улицу пять частей, она приступила к "Чёрному человеку" Есенина. Даже те из прохожих, кто очень сильно спешил, замедляли шаг, удивлённо глядя на плачущую брюнетку, пронзающую сакральный воздух Арбата стрелами, выпущенными призраком в сердце пьяного лицемера, которому оставалось полтора месяца до петли. Те, кому спешить было некуда, останавливались. Заказчики портретистов, стоя перед мольбертами, на отдельных репликах вздрагивали, как будто остроты чёрного палача относились к ним. А Коля работал. Работали и его друзья, особенно Роберт, перед которым стояла с букетом лилий молоденькая артисточка из Вахтангова. Также работали полицейские, продавцы матрёшек и шаурмы. Один из последних, как только Рита остановилась передохнуть, принёс ей свою продукцию под чесночным соусом. Рита, взяв, поблагодарила.
– Риточка, что ты плачешь? – спросил узбек, – тебе его жалко?
– Ты про кого?
– Да про этого, кто в конце разбил палкой зеркало!
– Нет, Саид! Мне жалко себя.
Погладив её дрожащую руку, узбек вернулся к мангалу. Артистка злобно ушла со своим портретом, дав Роберту обещание пригласить его на премьеру «Фрекен Жюли».
– Почитай свои, – сказал Рите Роберт, очень растроганный такой щедростью. Жадно съев шаурму, Рита начала исполнять эту долгожданную просьбу. Она прочла два стихотворения – "Упыри" и "Господа суки". На третьем, названия не имеющем, по вине слишком громко играющих музыкантов сорвала голос, успев прочесть четыре строфы:
К чаю на стол
Ляжет гурман.
Смерть – протокол,
А не роман.
Классный минет!
Но не туда.
Хочется? Нет.
Нравится? Да.
Грим на висок
Можно не здесь?
Сплюнуть песок
Надо бы весь.
Точки над ё
Отменены.
Где ты, моё
Чувство вины?
Закашлялась. Связки были серьёзно повреждены. Художники озаботились, но лишь Димка, Роберт и Веттель сделали это достаточно убедительно. Голос Риты имел для них ценность большую, чем хорошее настроение, иногда идущее с ним вразрез.
– Скажите, пожалуйста, это ваши стихи? – спросила одна из двух лесбиянок, остановившихся слушать.
– Мои, – прошептала Рита, – а как вы поняли? Они очень скверные, да?
Обе девушки рассмеялись.
– Они прекрасные, – заявила первая, – вы их очень проникновенно читаете. Сразу слышно, что исполнение авторское. Купить вам воды?
– Спасибо, не надо. Это меня уже не спасёт. Девчонки! Я вам желаю не получать сильных впечатлений.
Подружки переглянулись.
– А ты о чём? – спросила вторая.
– Да я о своём портрете. Не бойтесь, даже если он взглянет на вас из ада. Я за него спокойна.
Девушки отошли.
– Спокойна за ад? – спросил Коля.
– Да. Я не принадлежу к людям, которые беспокоятся за него и гордятся им.
Одна из клиенток завела с Димкой и Веттелем спор на тему того, кто круче – Есенин или Цветаева. К весьма острой дискуссии подключилось ещё несколько художников. Рите было очень обидно, что в этом споре её даже не рассматривают.
– А я? – шепнула она. Её не услышали. Слишком тихим стал её голос.
Работа Коли вскоре была закончена. Обойдя мольберт, Рита засмеялась.
– Колька, дурак! Зачем ты меня в шляпе Наполеона нарисовал?
– Вот это уже тебя не касается, – произнёс художник, выдав ей гонорар, – твой концерт окончен! Проваливай.
Остальные художники, поглядев на портрет, опять разошлись во мнениях. Этот спор уже не заинтересовал Риту. Сунув деньги в карман, она зашагала к Арбатской площади. Ей навстречу грохотал марш "Прощание славянки". Его исполнял духовой квартет. На сердце у Риты было легко, как после кровавой драки, в которой крови врага пролилось чуть больше. Пройдя две сотни шагов, она завернула к книгам – не к тем, которыми торговал занудный филолог Марк Соломонович. Он сейчас бы её взбесил. У этого стеллажа стоял
