- Надеюсь, боксеров подослали не вы?
- Неужто у меня такой немощный вид, что без посредников мне не обойтись?
Вид у него, как уже отмечалось, далеко не немощный, однако тон его речи подсказывает мне, что мое предположение едва ли оправданно.
- Судя по вашему виду, вы по крайней мере сегодня вне игры? - замечает Бруннер.
- Почему? Мне бы вот только умыться где-нибудь.
- Тогда пойдемте. Тут недалеко стоит моя машина.
Его машина и в самом деле оказалась совсем близко, сразу за каким-то складом, и немец, аккуратный и предусмотрительный, достает из багажника небольшую аптечку и предлагает ее мне, чтобы я мог промыть спиртом ссадины на лице, а кровоточащую скулу заклеить пластырем бананового цвета, трогательно ассоциирующимся с дамским бельем.
- Для вас что предпочтительней, посидеть в машине или заглянуть в ресторан напротив и отведать свежей рыбы? - спрашивает Бруннер.
- Мне все равно.
- А вот мне, к примеру, далеко не все равно. Взять хотя бы форель в масле.. Если вы безразличны к таким вещам, то это означает, что вам необходимо серьезно подумать о собственном здоровье.
Так что мы идем по импровизированному мостику на противоположный берег, к ресторану, напоминающему своим скромным видом горную хижину, но знаменитому на весь Берн рыбными блюдами. Красующиеся на полянке столики мы пренебрежительно оставляем позади и находим более укромное местечко внутри заведения, у окна, глядящего на противоположный берег, чтобы можно было все видеть, не мозоля глаза другим.
Делать заказ я предоставляю Бруннеру, который, похоже, у Флоры перенял непритязательные вкусы, если не привил ей свои. Салат, бутылка белого вина и по большой форели в масле - так обрисовывается наше угощение, никаких деликатесов, предваряющих пиршество и заключающих его. И лишь теперь, когда с едой покончено и нам подали кофе, немец благоволит заметить:
- Приятный городок. Спокойный, тихий, - говорит он с сытым добродушием, созерцая сине-зеленые воды Ааре.
- Как сказать, - отвечаю небрежным тоном. - В последнее время в этом спокойном городке некоторые люди лишились жизни.
- Что поделаешь: люди умирают всюду.
- Но не обязательно насильственной смертью.
- Верно. И все-таки умереть в Берне... Это и в самом деле не так плохо: умереть в Берне!
- Умирайте, если угодно. Я пока не спешу.
- Естественно, - кивает он. - Только не всегда это зависит от нас. Вы, к примеру, не подозреваете, что нанесенные вам побои следует рассматривать как прелюдию к чему-то более серьезному?
- Все может быть. Но стоит ли так злорадствовать? Если я сыграю в ящик, то едва ли вам от этого будет какая-то выгода.
- О, разумеется: нельзя извлекать выгоду из всего, - охотно соглашается Бруннер.
- Я бы даже сказал, вы окажетесь в накладе.
- В каком смысле?
- Потеряете вероятного союзника.
- Союзника по чему - по дележу выгод?
- Не по дележу, а по извлечению.
- Уважаемый господин, жизнь многому научила меня, и я знаю, что даже самый верный союзник стоит денег. Точнее говоря, чем верней союзник, тем дороже он обходится. Если вы полагаете, что Флора для меня недорогое удовольствие, то вы жестоко ошибаетесь. Для вас, может быть, да, но для меня - нет.
- Должен вас заверить, я обратился к Флоре не ради удовольствия, а из совсем других побуждений. И эти побуждения, надеюсь, вам хорошо известны, так же как мое вполне конкретное предложение.
- В самых общих чертах, мой дорогой: предлагаю одни сведения в обмен на другие... Ничего конкретного.
- Не стану же я уточнять детали в разговоре с этой женщиной. Я имел в виду, что мы с вами поговорим по-мужски.
Эти мои слова приятно ласкают слух Бруннера, поскольку он, как и всякий мужчина, находящийся под каблуком у жены, весьма чувствителен к вопросу о мужском достоинстве. С царственным жестом он проводит рукой по своему бритому темени, внимательно ощупывает полные щеки, трогает перстами кончик широкого носа и, убедившись таким образом, что все, слава богу, на месте, откидывается на спинку кресла и великодушно роняет:
- Что ж, я вас слушаю.
- Мне нужны сведения о ваших связях с Горанофом, начиная со старых времен и кончая самым последним.
- Зачем они вам?
- Я же не спрашиваю, зачем вам брильянты.
- Брильянты - дело другое. А сведения о Горанофе могут быть использованы против меня самого.
- Меня интересует только Гораноф, не вы.
- Но вам придется каким-то образом убедить меня, что это так.
- Впрочем, большая часть этих сведений уже в моих руках, и теперь мне ясно: Гораноф - это, в сущности, Ганеф, так что практически мне надо прояснить лишь некоторые подробности, которые известны лишь вам.
- Некоторые подробности... - насмешливо рычит Бруннер. - Ничего себе подробности!..
- Ну ладно, пусть не подробности, будем их называть жизненно важными сведениями, - киваю, убедившись, что я на верном пути. - Но жизненно важные для кого? Для нас с вами? Отнюдь! Человека, для которого эти сведения имели жизненно важное значение, нет в живых. Потому и сами сведения утратили всякую ценность. Вдумайтесь хорошенько: товар, ради которого я к вам пришел, уже утратил всякую ценность.
- Раз он никакой ценности не представляет, к чему он вам? - снова рычит Бруннер.
- Чтобы полностью восстановить досье на этого человека. Назовите это педантизмом, чем угодно, но мне нужно иметь полное досье. И пока оно неполно, у меня нет уверенности, что вопрос до конца изучен. Иной раз мельчайшая деталь...
- Какой тут педантизм, это шпионаж, - замечает немец. - Я всегда сторонился таких дел. С меня хватит пяти лет войны...
- Уверяю вас, вы ничем не рискуете. Я не собираюсь втравливать вас во что-нибудь такое, и пусть этот разговор останется между нами - это будет на пользу нам обоим.
Бруннер задумчиво подносит руку к носу - он, видимо, из тех людей, которые, напряженно думая, так же напряженно ковыряют в носу. Однако, сообразив, что находится на людях, ограничивается тем, что рассеянно массирует его.
- Хорошо, подумаем. А теперь поговорим о другом: что вы предлагаете взамен?
- Сведения об одном тайнике. И о прочих вещах такого рода, о которых я мог бы узнать, пока суд да дело. Вам, должно быть, понятно, что я не сижу здесь сложа руки.
- Конечно. Иначе никто бы на вас не покушался, - признает Бруннер и, поглядев на меня прищурен-ными глазами, спрашивает: - А откуда вам знать, что камни в тайнике?
- Я этого не говорил. Но я это допускаю, имея в виду некоторые приметы.
- Какие именно?
- Всех тут привлекает одно и то же место.
- И где же он, по-вашему, этот тайник?
- Спокойно, - говорю я. - Если после сегодняшних побоев я еще и поскользнусь, этого будет слишком много для одного дня.
- А вы действительно уверены в существовании тайника?
- Абсолютно. Я его видел собственными глазами.
- И не заглянули туда? Кому вы рассказываете?
- Бывают места, куда заглянуть не так просто, если не располагаешь соответствующими приспособлениями. Я оставляю в стороне то, в чем уже столько времени пытаюсь вас убедить: мне абсолютно ни к чему ваши брильянты. Поймите, Бруннер: абсолютно ни к чему!
- Может оказаться, что ваш тайник пуст, как воскресный день, - замечает упрямый собеседник.
- Не знаю, не проверял. Только будь он пуст, Пенеф был бы еще жив. Он стал жертвой любопытства, которое и вам не дает покоя: что там, внутри?
Заинтригованный моими словами и окончательно убедившись, что его собственный товар не стоит и ломаного гроша, немец уступает.
- Хорошо, Лоран. Откроюсь вам. Но предупреждаю: любая неустойка с вашей стороны будет наказана так сурово, что недавние побои покажутся вам кроткой материнской лаской. И запомните, если я не пускаю в ход кулаки, то лишь потому, что удары их смертельны!
Для пущей наглядности Бруннер кладет свои безотказные орудия на стол ничего не скажешь, кулаки что надо, такие же массивные и тяжелые, как и вся его фигура. Потом тихо басит без всякой связи:
- Впрочем, я бы выпил кружку пива... После кофе пиво - подобная идея может прийти в голову только человеку вроде Бруннера, но я подзываю кельнера и заказываю требуемый напиток. Может, я забыл отметить, что в этот будничный день да еще в предвечернюю пору в заведении ни души, потому что народ валит сюда главным образом во время обеда, особенно в праздники. Если кто и пришел, то предпочитает сидеть снаружи, на свежем воздухе. Словом, обстановка достаточно спокойная, да и пиво, надеюсь, будет способствовать тому, чтобы этот подозрительный человек заговорил наконец
Орошенный изрядным количеством кружек живительной влаги, рассказ получился на редкость обстоятельным, он изобилует множеством подробностей или отступлений, большую часть которых я для краткости опускаю.
"Вам известно, что я служил в Болгарии, не знаю, как вам удалось это установить, но факт есть факт Говоря между нами, Лоран, вы имеете обыкновение всюду совать свой нос, именно это дало вам возможность добраться до меня, потому что Флора ничего такого не могла выболтать. Она у меня сообразительная и скорее пустит вас к себе в постель, чем к секретным вещам. Верно, верно, вы всюду суете свой нос, и у меня такое предчувствие, что рано или поздно вы заплатите за свое любопытство - не хочу сказать, что обязательно мне, но найдется человек, который определенным образом поздравит вас с успехом.
