Ознакомительная версия.
Пусть им всем будет плохо… больно, как ей сейчас. Не понимают и не пытаются понять, охраняя Лизонькин покой от Настасьиного безумия. А Лизонька – убийца, пускай и несостоявшаяся, но совершившая тот самый шаг, что разделяет намерение и действие.
Первая ночь без опиумного отвара прошла в смятенных снах, наполненных кошмарами, Настасья вырывалась, открывала глаза, нервно вслушивалась в окружающую тишину и вновь падала в бесконечный огненный лабиринт без выхода. И вторая ночь прошла так же, и третья… но постепенно кошмары отступали. А ближе к августу с его тяжелым серебром росы и ароматом яблок Настасьину комнату перестали запирать на ключ, то ли поверив, что внезапное сумасшествие закончилось, подобно инфлюэнце, то ли просто убедившись, что и в безумии Настасья не причинит зла.
И ладно, ей было все равно, лишь бы вырваться отсюда, пока еще остались силы…
Осознавать себя наследницей чужих миллионов было несколько… странно. Чуть позже, успокоившись, обдумав произошедшее, я пришла к выводу, что Иван Степанович не столько облагодетельствовал меня, сколько подписал смертный приговор. Если я умру, деньги отойдут Игорю, вот такая игра…
Не хочу играть, но придется. Сбежать? Теперь за мной следят, стоит выйти из комнаты, как с головой уходишь в удушающую атмосферу ненависти столь откровенной, что хочется застрелиться, лишь бы не дышать ею.
Я понимала их, я жалела себя, я завидовала самой себе… снова появился голос по телефону, угрожал, требуя отказаться от денег. Не откажусь. Если рискую, значит, заслуживаю. Пусть подло, недостойно честного человека и противоречит этическим нормам… Дедовы миллионы спокойно подвинули эти нормы на безопасное для моей совести расстояние.
Я не просила, я не хотела этих денег, но раз уж вышло так, то отказываться от них глупо. Выжить бы еще… Игорь помогать не станет, ему моя смерть выгодна.
Значит, осталось выжить самой. Уеду, завтра же… пешком уйду, если понадобится. А сегодня… сегодня я еще привыкаю к мысли о моих чужих деньгах.
Смеркается, сумерки наползают вместе с серыми, рваными тучами, небо, пропитываясь этой серостью, отвечает дождем, сначала мелким, редким, слезливо-неприятным. Капли падают на оконное стекло, срываются, ползут вниз, проталкиваясь сквозь дрожащую толпу своих сестер, в узких дорожках призраки вечера. Рассмотреть, что творится снаружи, нельзя, там тени и полуразмытые силуэты.
Сидя у окна, можно слушать дождь, перестук-перезвон становится сильнее, жестче, где-то вдалеке томным грохотом прокатилась волна грома. И темно совсем.
Зачем я вышла из дому? Интуиция? Или просто желание вдохнуть очищенный грозою воздух? Сбежала через балкон – в коридор, потом в пустующий зал, в который никто и не заглядывает. Створки отзываются неприятным скрипом, точно не хотят выпускать меня из домашнего плена, проскользнуть, притворить их за собой.
Я не собиралась спускаться вниз, скорее всего, минут через пять вернулась бы в комнату – дождь, несмотря на близость лета, холодный и неприятный, но… черный силуэт, который поначалу показался одной из редких ночных теней, приковал внимание.
Человек – спустя мгновение стало совершенно ясно, что тень – не тень, а именно человек, облаченный в объемистый плащ-дождевик, – некоторое время стоял неподвижно, то ли ждал кого-то, то ли раздумывал над тем, что делать дальше. А потом медленным шагом двинулся прочь от дома. И я за ним, спуститься, быстро, пока не исчез в мокрой пелене, и шепотом, шелестом, нарушенной тишиною… след в след за фигурой в дождевике. Что я делаю? Схожу с ума, как и все в этом доме. Дождь размывает мир, превращая его в эстамп асфальтовых тонов…
Бред.
Плевать.
Не упустить из виду. В луже полуразмытый отпечаток ноги, след крупный, но мужской или женский – определить сложно, во всяком случае, для меня задача из непосильных. Лужу переступаю, а дождь все сильнее, почти ничего не вижу.
Нужно возвращаться, я промокла насквозь, и если вдруг заметит… иду следом, понимая, что делаю глупость, что это может оказаться опасным, что правильнее всего вернуться в дом и рассказать… кому рассказать? Игорю, чьи деньги я, сама того не желая, украла? Остальным Бехтериным? Милиции?
А в чем преступление? Кто-то решил прогуляться, какая разница, что дождливая ночь – не самое лучшее время для прогулок… человек торопился, перепрыгивал через лужи, несколько раз мне показалось, будто слышу голос, но вот мужской или женский – не понять. А дождь усиливался, словно намекал, что не следует лезть туда, куда не просят.
Тот, за кем я следила – так и не поняла, мужчина это или женщина, – обошел дом и, пройдя через сад, свернул на узкую, едва различимую тропу. Насколько мне было известно, она вела на болота, и данный факт изрядно усилил мое любопытство.
И страх. Страх появился позже, когда я окунулась в мрачную мокрую темноту леса, у преследуемого мною человека хотя бы фонарик имелся – желтое пятно единственным ориентиром плыло впереди. Я шла следом, проклиная себя за дурость, спотыкалась, несколько раз едва не упала, зацепившись за корни, повернуть назад мешала не гордость, а понимание, что в полной темноте я скорее всего не найду дороги. А потом лес вдруг закончился, и дождь тоже.
Впереди лежало черное, чуть подсвеченное лунным светом поле с редкими хилыми деревцами. Болото. Совсем не страшно, лес куда как страшнее.
Человек в дождевике ходил по болоту, казалось, бесцельно, бестолково, желтый луч фонаря ползал по мшистому ковру, и в какой-то момент стало не страшно – скучно. И холодно. А он все ходил и ходил, потом вдруг присел у березы и долго-долго сидел бесформенной черной грудой. Поднявшись, отряхнул руки и прежде, чем я успела предпринять хоть что-то – хотя не представляю, что здесь можно было предпринять – быстро пересек расстояние, отделявшее его от леса и скрылся в чаще в шагах двадцати левее тропы.
А я осталась одна. На краю болота. Ночью.
И приветственно, даже как-то радостно, в небе громыхнуло… сейчас снова будет дождь. Словно торопясь подтвердить мою догадку, листья кустарника задрожали, принимая первые капли.
Некоторое время я разрывалась между двумя желаниями: посмотреть, что же все-таки делал человек в дождевике, и вернуться домой. Но один шаг на мокрый моховой ковер, провалившиеся по щиколотку ноги, и желание осталось лишь одно.
Я летела, я бежала, спотыкаясь и почти падая, я пыталась идти по памяти, поскольку в темноте не то что тропы, собственных рук видно не было… я сбилась с дороги, шла, шла, а лес все не заканчивался. Я продолжала идти, а он продолжал не заканчиваться. Кажется, я плакала, кажется, даже звала на помощь и пугалась звука собственного голоса… кажется, я почти решила, что все, не выберусь, когда вышла на опушку.
Высокие ели важно скрипнули, выпуская из темно-хвойной ловушки. Пригорок, а внизу дома, обыкновенные деревенские дома, совсем непохожие на дом Бехтериных, но туда сегодня не дойду… совершенно точно не дойду. До деревни бы…
До деревни дошла, и постучала в первый же попавшийся дом, и почти не удивилась, когда дверь открыл рыжий, взлохмаченный, хорошо знакомый уже участковый.
Лев, точно, его зовут Лев Сергеевич… я хотела поздороваться, а вместо этого заревела во весь голос, выплескивая страх и обиду…
– Я не знаю, зачем пошла за ним, глупо, правда?
– Глупо, – согласился Левушка, зевая. Его ночная гостья сидела, укутавшись в теплый халат, подаренный когда-то Левушке мамой, но так и не распакованный – уж больно нелепым ему казалось носить халат в деревне. Барство… а вот, пригодился же.
– Я и сама понимаю, что глупо. – Александра обняла кружку ладонями и, наклонившись, вдохнула пар. Подсыхающие волосы распушились, рассыпались по плечам светлым золотом, а на щеках заиграл румянец. Красивая, наверное, но Левушка отчего-то никакой особой красоты не видел, ему вообще спать хотелось, а не возиться с этой незваной гостьей.
– Ну не думала, что на болото пойдет… – Она подула на чай и осторожно отхлебнула, чуть сморщилась, видимо, напиток все-таки оказался слишком горячим. Левушка снова зевнул.
– Вы извините, я не думала, что к вам попаду, я просто обрадовалась, что хоть куда-то вышла… испугалась. Темно там, и лес вокруг, иду, иду, а он все не заканчивается.
– Ну… лес тут небольшой, видать, просто по кругу ходили, – Левушка мотнул головой, сознание упрямо норовило соскользнуть в сон. – Утром разобрались бы.
Она помрачнела, съежилась, вздохнула, а потом вдруг спросила:
– А болото? Что он на болоте делал?
– Ну это у вас нужно спросить, что он делал, вы ж следили.
– Следила. Но не поняла, он сидел, как если бы… закапывал или раскапывал. Может, там клад зарыт? – Александра с задумчивым видом прикусила ложку и тут же сама возразила: – Да нет, зачем ночью идти… другое что-то, важное.
Ознакомительная версия.
