На ту попойку собралось пять человек, и среди них те двое, которых подозревал Фрол, – Коптев и Сальников. Самое интересное, что Коптев вообще числился не в НКВД, а служил в военном ведомстве под началом Огарева, но свободно приходил к Якову на попойки. А Сальникова осенью перевели на должность следователя НКВД – это был скачок по карьерной лестнице, он тоже не так давно служил под началом Огарева. Пятый вообще вызывал, мягко говоря, недоумение у Фрола – каким образом огрызок по фамилии Дума влез в доверие к Якову Евсеевичу? Должности он никакой не занимал, был рядовым, ну и постреливал по врагам, дополнительно состоял на побегушках у начальника. Тем не менее Яков не чурался пить в одной компании с ним, хотя иерархия соблюдалась строго.
Выпили без малого четыре бутылки водки, закусывали хорошо, говорили об отце всех народов только в превосходной степени, обсуждали мировую политику, клеймили империалистов. Выпитое требовало выхода, Фрол и Яков Евсеевич отправились «оправиться» в туалет, и там начальник, будто невзначай, спросил его:
– Ну, как там твоя Огарева?
– А беру ее, когда хочу, – не моргнув глазом, соврал Фрол. Охочий до баб чахоточный начальник в данном вопросе имел понимание.
– И дается?
– Кто ж ее спрашивает? – хмыкнул тот.
Начальник рассмеялся и закашлялся одновременно. Ему понравился крутой нрав Фрола, задача у которого была сейчас одна: вызвать доверие Якова Евсеевича, а там, глядишь, он проболтается под стакан водки, кто гнида, написавшая донос. Фрол ничего не знал о ходе дела Огарева, допросы вели три человека – Яков Евсеевич, прокурор и первый секретарь обкома, причем первые двое зачастую обходились без последнего. Это было странным, непонятным деянием, ведь в конце ноября постановлением СНК и ЦК ВКП(б) «двойки» и «тройки» отменили, и резко прекратились расстрелы. Только поэтому Фрол надеялся, что Огарева должны помиловать или на худой конец отправить в лагерь. Лучший способ приблизится к начальству – спросить его совета:
– Я вот что хотел спросить вас. То, что бабу держу в наложницах, без брака, как с этим увязать мою партийную сознательность?
– Никак не увязывай. Баба не человек, а Огарева из «бывших», стало быть, вовсе прав не имеет. Ты что же, прикипел к ней? – хитро прищурился начальник.
– Хрен поймет, – пожал Фрол плечами. – Мне, признаюсь, понравилось ее ломать. Я ведь… поколачиваю ее. Ничего, терпит. Но когда пьяный, – поспешил заверить начальника Фрол. – Трезвый не бью.
– А плюнь ты на сознательность. И на партийную тоже, – вдруг улыбнулся Яков Евсеевич, обнажив желтые зубы.
Когда он улыбался, Фролу казалось, что у него и зубы чахоточные, и глаза, потерявшие свой первоначальный цвет, и даже волосенки на голове чахоточные. Вопреки здравому смыслу, так как начальника отличала крайняя жестокость, он вызывал жалость, ведь несчастному оставалось-то жить совсем немного, болезнь допивала из него последние капли жизни. Но тогда в туалете Фрол забыл о жалости, его потрясло откровение начальника. Плюнуть на партийную сознательность? Странно, за подобные слова, произнесенные кем-то другим, Яков Евсеевич лично выдавал без очереди пулю в затылок. И вдруг сказал их сам… Что это, провокация? Он хочет вытянуть из Фрола его мысли и суждения, а потом наказать за откровенность? Заглянув в измученные, уставшие глаза начальника, Фрол понял еще одну вещь: Яков Евсеевич не боится его, потому что уверен – Самойлов не продаст. Или он вообще ничего не боится, так как все равно является смертником? Но сколько здоровых сидело на должности Якова в других городах, а не отличались они от него ничем. Последнее открытие запахнуло душу Фрола наглухо, он не верил ему. Тем временем Яков Евсеевич, доверительно приблизив лицо к лицу подчиненного, обдавая его больным дыханием, огорошил дополнительно:
– Думаешь, мне нравится допрашивать Огарева? Мы должны провести расследование в течение двух месяцев, затем в течение двух недель вынести приговор. Это максимальный срок. А сколько сидит Огарев? – Фрол предпочел промолчать. – То-то! Уж все сроки прошли, но рука не поднимается подписать приговор. А почему? Не верю, что он враг. – Яков Евсеевич чуть отстранился, въедаясь в лицо подчиненного мертвыми глазами, затем улыбнулся одними губами. – Испугался, что выпущу Огарева, а он заберет жену? Ха-ха!.. Не выпущу. Я обязан поймать черную кошку в темной комнате, даже если ее там нет. Таков приказ. Делай, Фрол, что душа желает, бери Огареву и не казнись. Мы получили власть, экое сладостное занятие! Ух, и жизнь пошла! Подыхать неохота, а придется. Ха-ха-ха… Ну, идем, заждались нас. Да и вонища тут…
Фрола холодный пот прошиб: стоило Якову заговорить об Огареве, он едва не открыл рот. Еще б чуть-чуть – и полез бы убеждать, что полковник страдает безвинно. Но польза была: Фрол получил официальное разрешение держать у себя Лену.
Домой он пришел за полночь, на кухне сунул тяжелую голову под струю ледяной воды, встряхнулся.
– Ужин согреть? – появилась Лена.
– Не надо, – буркнул он, стирая ладонью капли воды с лица. Лена принесла полотенце. Не глядя на нее, Фрол взял.
– Вы много пьете… – позволила она заметить.
– Бывает, – вздохнул он.
– Фрол, вы взвалили на себя непосильную ношу. У вас своя жизнь, а тут мы… Не могли бы вы подыскать жилье? Вы же лучше знаете, где нас примут. Нам пора съехать.
– Куда? Если б были живы мои родители, я отправил бы вас в деревню. Но их давно нет, и у вас никого не осталось. Я все уладил, у меня вам ничего не грозит.
– Ничего? – усмехнулась Лена. – Не хотела вам говорить, но сегодня… Василиса приходила, хотела облить меня кислотой, Даша оттолкнула ее, в результате кислота пролилась ей на лицо. У вас с ней… было что-то?
– Было, – признался он. – Вот змея! Я ей покажу…
– Не надо, она и так наказана. – Лена помолчала. – С мальчиками в школе дети не разговаривают… Фрол… мне страшно.
– У меня вас никто не тронет, – вторично заверил ее он. – А вы больше не открывайте двери. Никому. И не выходите из квартиры.
– Чего нам еще ждать? – тяжело опустилась она на стул и задумалась.
Вадик заварил чай, слушая указки Регины Аркадьевны из комнаты, нашел все необходимое для чаепития, принес и поставил на журнальный столик. Старушка разлила чай, Архип Лукич не стал пить, а Вадик с удовольствием взял чашку.
– Молодой человек, – доставала она Вадима, – принесите коробку конфет из кухни. Она на полке лежит. – Пришлось ему выполнить и этот приказ. – Пейте чай с конфетами, – приказала она парню, не удостоив чести угостить Щукина. Видимо, следователь ей не очень понравился, хотя ему на это было наплевать. Но и Архипу Лукичу хозяйка уделила немного внимания: – Я вас не утомила?
Ага, так и ждет, чтоб он взвыл: «Бабуль, а нельзя ли покороче?» Не дождется.
– Нет, – заверил он. – Вы остановились на том, что Лена сказала: «Чего нам еще ждать?»
– А ждал их в скором времени удар. Яков Евсеевич сообщил Фролу лично, что полковник Огарев приговорен к расстрелу. Но и это было не все…
– Тебе, Фрол Пахомыч, поручение есть. Расстрелом Огарева будешь командовать ты. Служишь в нашем ведомстве давно, а пока не доказал преданность нашим идеям.
– Я не палач, – сорвалось с языка Самойлова. – Преданность я доказал, воюя с белыми и с басмачами в Туркестане. – Подобные аргументы приводили десятки заключенных, только их никто не слышал.
– Так тебе не палачом предстоит быть, – сверкнул очками Яков Евсеевич. Кажется, он рассердился. – По-твоему, я тоже палач?
– Это не входит в мои обязанности…
– Обязанности устанавливаю я, – тихо, но ультимативно сказал Яков Евсеевич. – В твою задачу входит всего-то зачитать приговор и отдать приказ. Не понимаю твоего отношения. Мы не палачи, мы проводим чистку наших рядов, это приказ товарища Сталина. Тебе напомнить? Все, кто сомневается и отказывается выполнить приказ, цитирую: «Объявляются врагами народа и иностранными шпионами, которые действуют по заданию спецслужб и контрреволюционных организаций и стремятся саботировать развертывание борьбы против классовых врагов». Задание ясно?
– Есть, – ответил Фрол сквозь стиснутые зубы.
Он не был готов к подобному повороту и не знал, как поступить. Идея пришла внезапно на очередной попойке. Безумная идея. И Фрол начал предворять ее в жизнь. Он делал вид, что пьет из жестяной кружки, а на самом деле почти не пил, зато накачивал все ту же пятерку, успешно разыгрывая пьяного. Перепились все до лежачего состояния, впрочем, Якову Евсеевичу много и не надо, он быстро сломался, остальных пришлось укачивать долго. По роду деятельности Фрол имел допуск к заключенным, но никогда не рисковал войти к Огареву один и поговорить с ним, иначе навредил бы ему и себе. Все, что удавалось сказать, это пару слов во время перехода от камеры до комнаты допросов, да и то не всегда. Когда последний собутыльник, Сальников, упал мордой на стол, Фрол выскользнул из кабинета начальника, где проходила попойка, и направился к Огареву, по пути считая караульных и спешно обдумывая план: стрелять нельзя, выстрелы услышат, поднимут тревогу. Ничего, есть другой способ, а выстрелы останутся напоследок, на выходе…
