Ознакомительная версия.
Поезд парижского метро был двухэтажным, очень комфортабельным, остановки – более короткими, чем в Москве. Яна и не заметила, как проехала особенно шумную и «густонаселенную» станцию Шатле. Это было что-то вроде узлового пункта, где все куда-то пересаживались, чтобы выбрать конечное направление.
Яна заметила, что французы без конца здороваются и целуются, мужчины всячески пытаются выказать женщинам свое внимание. Словно нация охвачена одним неистовым желанием быть предельно вежливой, галантной, изысканной. Это было настроение сытой, здоровой нации, потребляющей лучшие в мире продукты, имеющей врожденный вкус к литературе, талант к искусству, сосредоточившей в своих городах лучшие произведения живописи, скульптуры, архитектуры и сподобившейся к тому же милости жить в одном из самых прекрасных климатов планеты. Сплошное совершенство, в общем, если исключить некоторую мелочность, буржуазность, скопидомство.
Оказавшись на набережной, Яна не смогла отказать се*бе в удовольствии постоять у парапета. Ее захватила суровая в это время красота реки и голых веток, аскеза серого воздуха, растекавшегося белесоватым облаком по кофейно-сизым лицам зданий, одиночество крохотного баркаса, проплывавшего под мостом. Она посмотрела вдаль, туда, где в сером, точно нарисованном робкой акварелью небе маячил исполинский купол бывшего вокзала, ставшего нынче музеем. Она брела по набережной Анатоля Франса, думая о картине Мане и продолжая недоумевать, что она значила, какое должна была занять место в ее расследовании.
Купив билет и сдав пальто в гардероб, Яна вошла в зал. Куполообразный потолок уходил, казалось, в бесконечность. Высокое серое небо лило сквозь его мерцающее в запредельной выси сводчатое стекло дымчато-белесый свет. Циркульные своды, обилие пустого незаполненного пространства превращали человеческие голоса и шепот в гулкое эхо. Яна спросила у смотрительницы, где она может посмотреть Мане.
Полноватая женщина в очках и твидовом брючном костюме объяснила ей, что произведения Мане выставлены и на первом, и на третьем этаже. «Олимпия» была на третьем. Яна нашла лестницу, птицей взлетела по ней и, пройдя несколько арок, выстраивающих смотровые залы в огромную анфиладу, увидела полотно. Оно соседствовало с «Завтраком на траве» и работами Берты Моризо.
Яна несколько минут разглядывала картину, то и дело теснимая неугомонными японцами, щелкающими фотоаппаратами.
Потом Яна села на скамью и стала рассеянно наблюдать за толпой. Никого похожего на Вячеслава в ее темной массе не было. Она провела перед картиной в общей сложности четыре часа, скиталась по залу, слонялась от полотна к полотну, но все безрезультатно. Прекрасная живопись Мане маячила перед глазами Яны неразрешимой загадкой. Это полотно представилось ей непроницаемой стеною, плоскостью, испещренной хаотичными мазками, безумной насмешкой мастера. Яна достала из сумочки карты. Вслед за этим вынула из колоды «Джокера» и попыталась настроиться. Безрезультатно. Потом попробовала «заглянуть в прошлое». Ничего.
Она спрятала карты, прикусила губу и пошла прочь. Нет, сердце ее екало исключительно из-за пережитого ею эстетического потрясения. Никакого видения, никакого откровения. Яна стояла перед картиной, и это злосчастное полотно молчало, в то время как в ее ушах булькала мешанина голосов, неукоснительно сливающих в ледяное, утекающее по невидимому желобу к потолку эхо.
В гостиницу она вернулась разочарованная и расстроенная. Поднявшись к себе, она набрала номер ресторана, желая заказать вино. Что ей оставалось еще делать? Она услышала приятный баритон, которому дополнительное обаяние придавал французский прононс, и уже раскрыла рот, как в дверь кто-то постучал. И прежде, чем Яна успела крикнуть «войдите», в номер просочилась – именно так можно было охарактеризовать ее движение – Эльвира. Декольте открывало ее золотистые плечи – видимо, она пользовалась кремом для загара – и держалось при помощи перевитой ленты, хомутиком обвивавшей ее тонкую шею.
На Эльвире не было украшений. И вид у нее был не из радостных.
– В Мулен-Руж билетов нет! – с плаксивыми нотками в голосе сказала она. – Не знаю, что делать…
И вдруг Яну осенило. Она повесила трубку, так и не удостоив приятный баритон ответом. Прочь хандру, прочь тревоги!
– Да разве на этом Мулен-Руж свет клином сошелся! – весело взглянула она на Эльвиру, чем повергла последнюю в искреннее замешательство. – Помнишь, Муза говорила о мюзик-холле «Олимпия» на бульваре Капуцинов?
– Ну, – промычала растерянная Эльвира.
– Давай пойдем туда! – Яна подлетела к шкафу и стремительно распахнула его. – Так, что тут у нас…
Она принялась перебирать плечики с туалетами. Эльвира таращила на нее глаза, которым изумление и тихо закипающая радость придали более светлый, кошачий оттенок. Яна подхватила и извлекла на свет божий красное ажурное платье на бретельках. И тут же натянула его на себя. Потом, не давая Эльвире опомниться, метнулась к зеркалу, стерла розовую помаду с губ и покрыла их алой. От этого ее бледная кожа стала казаться особенно прозрачной и нежной. Она взяла с ночного столика флакончик «Dolce vita», мазнула запястья, шею, провела надушенными пальцами по волосам у висков.
– Ну как? – победоносно посмотрела она на Эльвиру.
– Прекрасно! – не могла сдержать та восхищенного возгласа.
– Думаю, в «Олимпии» не такая свалка, как в Мулен-Руж, – подмигнула она приободрившейся Эльвире.
Яна накинула черное норковое манто до колен, на ноги надела изящные полусапожки на каблуках. Эльвира выскользнула из номера и вскоре появилась в пятнистом, «под леопарда» пальто.
Они спустились в лифе, прошли мимо негра, сопроводившего их понимающим взглядом, и, поймав такси, вольготно устроились на заднем сиденье. Шофер тоже был негр, а изящное такси – маленьким серебристым «Мерседесом».
Яна достала из сумочки карты.
– Что это? – удивленно приподняла брови Эльвира.
Яна лишь лукаво улыбнулась. Она вынула из колоды карту «Взгляд в будущее». Попробовала сосредоточиться.
– Что ты делаешь? – изумленно смотрела на Яну Эльвира.
В красных сумерках мелькнуло бледное лицо женщины. Оно было до болезненности напряженным и каким-то хрупким. Создавалось впечатление, что оно вот-вот растает. Сердце с тяжелым гулом ухнуло у Яны в груди. Лицо определенно было ей знакомо, но точно сказать, где она его видела, Яна не могла. Она лишь чувствовала, что необходимо сделать все, чтобы это лицо не исчезло. Она сосредоточилась на этом бледном овале, пытаясь разглядеть черты. Но это ей не удавалось. И вскоре, точно размываемое изнутри, лицо стало угасать. Яна напрягла все свои силы, но женщина растворилась в ночи.
– Что ты делаешь? – спросила наблюдавшая за пассами Яне Эльвира.
– Я предсказываю будущее, – через силу улыбнулась Яна.
– И что же нас ждет?
– Некая тайна, которая пока не хочет открываться – хагадочно ответила Яна.
– Чепуха, – пренебрежительно хмыкнула Эльвира.
Здание «Олимпии» было втиснуто между двумя пятиэтажными домами стиля модерн, столь характерного для архитектурного облика Парижа. Огромная вывеска-плакат, на которой одетая в розовое платье блондинка отчаянно и весело била в литавры, охваченная безудержным ритмом пляски, пылала синими огнями. Они бегали, забавно перемигиваясь, и падали на тротуар снопами синего света. Эта синева, смешиваясь с сизыми сумерками и рассеянными ухмылками изогнутых фонарей, одевала силуэты людей в пышные одеяния из кружащейся пыли желтовато-сапфирного оттенка.
Перед «Олимпией» царило жгучее веселье – парижане отдыхали и расслаблялись на полную катушку. Смазливый паренек, которого Яна вначале приняла за просящего милостыню бедняка, разговаривал по сотовому, усевшись прямо на тротуаре. Группы молодых людей и девушек, жестикулируя и дергаясь от смеха, стояли по обе стороны от входа. Их силуэты немного загораживали два панно, воспроизводящих полотна Тулуз-Лотрека. Дамы, под руку с солидными мужчинами, распространяя волны одуряющих ароматов, сверкая бриллиантами, поражая элегантностью манто, дефилировали ко входу.
Фойе мюзик-холла встретило Яну и Эльвиру приглушенным светом многочисленных бра и тонкими улыбками обслуживающего персонала. Тем не менее им пришлось выстоять небольшую очередь, чтобы приобрести входные билеты. Они сбросили свои манто в гардеробе и прошли в зал.
Он был задрапирован темно-красным бархатом, что только усилило чувство погружения в огненную бездну страсти и веселья. Рубинового цвета скатерти застилали круглые столики, где, озаряемые мягким светом ламп, прикрытых алыми абажурами, стояли приборы для двух персон. Лучи широкими ручейками стекали с белых тарелок, плескались в пустых бокалах. Атмосфере роскоши и уюта, оттененной миллионом изысканных деталей, в том числе и розовыми салфетками, башенками замершими на тарелках, придавали пикантность мерцающие на стенах панно Лотрека.
Ознакомительная версия.
