Так, по крайней мере, думал электрик Гришин еще совсем недавно…
До рывка осталось три часа.
Время тащилось со скоростью парализованной черепахи. Таранов посмеивался, играл в шашки с Фантиком. Фантик был мелкий воришка, специализировавшийся на рынках. Вид он имел почти придурковатый и умело этим пользовался: если и прихватят Фантика на кражонке какого-нибудь секонд хэнда, он сопли распустит, заноет: дяденька, дяденька! Отпустите… а то меня из пионеров исключат… Посмотрят на тридцатилетнего мужика с придурковатой внешностью, плюнут и, дав подзатыльник, отпустят. Что с убогого возьмешь?
Таранов играл с Фантиком в шашки и посмеивался, проигрывая. Он выглядел почти беззаботным. Но напряжение в нем нарастало с каждым часом.
После полуночи вдруг подвалил Волк. Подергал себя за ус и спросил:
– Выпить хочешь, Иван?
От Волка уже попахивало алкоголем.
– Нет, – отрезал Таранов. – И ты не пей.
– Ты лучше Фантика жизни поучи, – буркнул Волк и отошел. До рывка осталось около сорока минут.
Гришин вытащил из кармана серого комбинезона мобильник, нажал кнопочку «2». Потекли из трубки гудки. Спустя несколько секунд он услышал незнакомый женский голос. Голос принадлежал женщине-»милиционеру», которая была приставлена к Алле и Оксане. Гришин ожидал услышать голос жены и растерялся. Он молчал.
– Алло, – повторил голос. – Это, очевидно, Николай Николаевич?
– Да, – сказал Гришин. – Да, это я.
– Передаю трубочку Алле Андреевне.
И сразу ворвался голос жены:
– Коля! Коля, господи, что происходит? Я так волнуюсь, Коля.
– Все в порядке, – выдавил он. – Как вы? Как заинька?
– Мы? Мы нормально… Но что происходит, Николай?
– Ничего, ничего…Потом я все объясню. А как там моя заинька?
– Она спит, Коля. Накупалась в бассейне, нагулялась по саду, сейчас спит.
У Гришина сжалось сердце от нежности к заиньке – самому дорогому на свете человечку. Маленькому, беззащитному, слабому… безгрешному, но подло и несправедливо наказанному судьбой. Николай Гришин готов был принять на себя ее болезнь. Любые муки готов был принять он, чтобы избавить Оксану от болезни. Но это было невозможно.
И вот теперь у него появился шанс реально помочь дочери. Спасти ее, подарить ей жизнь… пусть даже ценой собственной свободы.
Гришин сжал трубку так, что побелели костяшки пальцев.
До рывка осталось двадцать две минуты.
Танцор остановил машину в сотне метров от кладбища. На этот раз он был на скромной серой «девятке». «Девятка» после «бээмвухи» – как ишак после арабского скакуна. Это Танцора сильно раздражало… Танцор остановил машину, вытащил из кармана радиостанцию, провел перекличку.
Морда уже занял позицию на улице Мира. Ерофей ждал на улице хирурга Орлова. Лом подстраховывал на Вокзальной, напротив памятника Фрунзе… тоже, кстати, владимирский сиделец.
– Всем – готовность, – сказал Танцор.
До рывка осталось десять минут.
Контролер с громкой фамилией Солженицын отработал в централе почти восемь лет. Всякого насмотрелся. Такого и в книжках не опишут, чего в тюрьме насмотришься. Впрочем, Солженицын книжек не читал. На хер их читать? Все ложь, пи…деж и провокация. По телеку тоже, но там хоть напрягаться не надо: сиди на жопе ровно, дуй пиво, гляди на экран… а че еще делать?
Службу свою Солженицын, которого зэки именовали Купец, почти что любил. Ну не то чтобы любил… чего там любить?… но, в общем, ценил. Потому как с туповатыми мозгами не особенно-то где устроишься. А в тюрьме – за милую душу. Денег, конечно, платят курам на смех. Но если грамотно подойти, то подзаработать можно и в тюрьме. Арестанту водочки принести, чайку, малявку. И у него же, зэка гнойного, по дешевке фирмовую вещь купить. Вон у этого, в сорок третьей хате, куртка шикарная, лайковая… Но ухо надо востро держать! Опера, блядюги, так и норовят подловить. Да и Хозяин крут – спуску не дает…
Рассуждения Купца прервал стук в кормушку.
– Ну какая падла так ломатится? – потянулся Купец. – Ща впендюрю. Ща так впендюрю – мало не покажется.
Купец не торопясь направился к хате, откуда доносился стук и крики. Часы показывали 0:56.
От нервного напряжения у Николая Гришина сильно болела голова… Электрик открыл стальную дверь электрощита. Потом вытащил из сумки дохлую крысу… на правую руку надел перчатку из толстой резины. Посмотрел на часы – 0:58. Рано. Надо ждать. Тушкой крысы Гришин стер пот со лба и стал смотреть на циферблат «Ориента».
Купец заглянул в глазок… Ну, конечно – драка! А кто это махач-то затеял? Ага, Волк с Пивоваром. Эт-то неправильно. Волк – стоящий пассажир, всегда при бабках. А вот с Пивовара нет навара… хе-хе… стишок получился… а Волк – денежный клиент. Надо этому Пивовару впендюрить. Он, вообще-то, крутой. Но впендюрить надо.
Купец вставил ключ в замок.
Иван держал Волка в «жестком» захвате. Волк хрипел. Когда в двери повернулся ключ, Иван шепнул на ухо:
– Только без мокрухи, Рома. Понял?
– Понял, понял, – отозвался Волк.
Купец вошел, выставил вперед добротный «пивной» живот и постучал дубинкой по ладони левой руки. Так ведут себя в американских боевиках крутые американские копы. Вот только у копов есть еще и «кольт», а контролеру в СИЗО огнестрельное оружие не положено.
– Сокрушу! – зарычал Купец. На него не обращали внимания.
– Ну, держись, мандавохи! – вынес Купец окончательный вердикт, сделал шаг вперед и занес дубинку.
Секунды побежали для Таранова как при десантировании со сверхмалой.
Купец лежал на спине, в голове гудело. Таранов стоял сверху, поставив одну ногу на грудь контролера… Купец уже открыл рот, чтобы закричать, но тут Пивовар выдернул из-под куртки руку… а в руке у него была «граната».
– Знаешь, что это такое? – негромко спросил Таранов.
Купец захлопал глазами. Он смотрел снизу вверх, против света, но, конечно же, разглядел, что у Пивовара в руке.
– Знаешь? – переспросил Иван. Купец сглотнул слюну, вмиг наполнившую рот, и кивнул. Таранов выдернул кольцо… По хате прокатился вздох. А у Купца мгновенно, остро, свело живот. Ему показалось, что сейчас зэчара разожмет руку и тогда…
– Есть и вторая, – сказал Волк. Он присел и помахал перед носом Купца «гранатой». Купца почти парализовало страхом.
– Нам нужно отсюда выйти, – ласково сказал Волк. – Проводишь нас до двери?
– Не имею права, – прохрипел Купец.
Волк вырвал кольцо из своей «гранаты». Сказал негромко:
– Это правильно. Нет у тебя такого права. Ну ладно. Мы сами как-нибудь… Мы сейчас уйдем, Купец. Закроем дверь. А гостинчик вот этот я тебе через кормушку кину.
Камера загудела. Один Одессит молчал. – Не надо, – прошептал Купец. – Не надо. Я вас выведу.
Позолоченные стрелки на циферблате дорогущего «Радо» на руке Танцора показывали 0:59. Он сидел в машине и ждал…
Стрелки на циферблате «Ориента» тоже показывали 0:59. Гришин теребил в руках крысу. Тушка уже остыла, и населяющие ее вши вылезли из шерсти наружу… По лицу Гришина катился пот.
И «Омега» на руке Таранова показывала 0:59. Иван и Волк стояли у двери корпуса и ждали, когда погаснет свет. За их спиной остались три поста и три прикованных наручниками к дверям контролера. Напряжение достигло предела… Подал голос очухавшийся Купец:
– Ну что вы? Ну, Волк! Ну, зачем? Ведь все равно дальше запретки не уйдете… перестреляют с вышек на хер! Ну, Волк!
Волк с развороту ударил его дубинкой по голове. Массивное тело осело на пол. Волк ударил еще дважды.
Секундная стрелка бежала по циферблату, минутная приближалась к цифре «12»… тик-так… тик-так… тиктак… осталось десять секунд… восемь… пять… Сейчас! Сейчас погаснут все окна, все фонари, все прожектора на вышках. На Владимирский централ навалится сплошная, непроглядная темнота… Минутная стрелка встала на «12». Ну!
Свет горел.
– Тревога! – заорал кто-то из отошедших от шока контролеров в глубине корпуса. Другой голос подхватил: – Тревога! Побег!
Секундная стрелка обежала еще один круг. Потом еще, а свет горел. Вся тюрьма была залита безжалостным пронзительным светом. Волк заскрипел зубами.
Танцор в салоне «девятки» откинулся на подголовник и прошептал: сука, сука… порву. Спущу в сортир по кускам.
– Тревога! – хором кричали три контролера в корпусе. Их крик несся по коридорам и лестницам. Катился как приливная волна. Усиливался, и ему поддакивало эхо: тревога, тревога, побег!
Стрелка сделала еще один круг – 01:03. Свет все так же заливал тюремный двор! Таранов уткнулся лбом в холодную стальную дверь и прикрыл глаза.
Шкура дохлой крысы кишмя кишела вшами. Гришин завороженно смотрел на эту мерзость. Что-то жуткое было в этом бегстве паразитов с остывающего носителя. Что-то фантастическое, нереальное… Он смотрел и не мог оторвать взгляд.
