череду маленьких взрывов. Думаю, до того момента я всегда думала, что мои родители когда-нибудь снова сойдутся. Мы все были согласны, что Ребекка чудесная, но наше мнение о ней изменилось в мгновение ока. Теперь она была ужасной, злопакостной ведьмой – которую я обожала всего несколько минут назад – потому что она пыталась уничтожить мою семью.
Я помню, как сестры кружили меня на пляже или в саду, а затем говорили попытаться идти прямо. Это было невозможно, но по какой-то причине было смешно, что в такие моменты кружилась голова. Мы смеялись, когда я спотыкалась и качалась, прежде чем повалиться на землю. Но когда я подумала о том, что мой отец женится не на моей матери, я ощутила плохое головокружение. Потом мне стало плохо. Потом я потеряла сознание.
Я уверена, что это и случилось. В Альберт-холле было очень жарко, наша ложа была очень высоко, а новый брак моего отца застал меня врасплох. Я просто потеряла сознание. Но Нэнси была уверена, что мое сердце снова остановилось, буквально разбившись из-за новостей отца. Они вызвали «скорую», меня отвезли в больницу вместе с остальными женщинами Даркер. Мой отец остался со своим оркестром и невестой. Мы так и не увидели воплощение его мечтаний на сцене Альберт-холла, как и не были свидетелями его свадьбы с Ребеккой. Она разорвала помолвку две недели спустя, заявив, что не может быть с человеком, ставящим карьеру превыше ребенка, даже когда его отвезли в больницу.
Это все моя вина и мое сердце не останавливалось в тот день, но я никому об этом не говорила. Тогда я осознала, что утаивать правду это почти, но не совсем, то же самое, что лгать. И хоть я чувствовала вину за случившееся после, я никогда не призналась. Можно не понести наказания за убийство, если все считают, что ты умираешь.
– Трикси! – кричит Лили, вырывая меня из воспоминаний.
Я поворачиваюсь к сестре, вглядывающейся в глубину чулана, и замечаю мою племянницу, свернувшуюся на полу в тени. Ее розовая пижама покрыта пылью и грязью, в волосах запуталась паутина, глаза закрыты, а кожа такая бледная, что она похожа на призрака. Она не двигается, даже когда Лили во второй раз выкрикивает ее имя.
Трикси
Племянница Дейзи Даркер была
развитым не по годам ребенком.
Но и неспособным выжить
в дикой природе брошенным утенком.
В свои пятнадцать (но, скорее, тридцать)
Трикси Даркер была добра и умна.
Но задавала слишком много вопросов,
а иногда правда слишком хорошо спрятана.
Ребенок нежданно оказался
наследником бабушкиных владений.
Это решение разожгло ненависть,
ревность и много волнений.
Ее мать разозлилась и возмутилась,
а семья присоединилась.
Отец ребенка за нее был бы рад,
но имя его от нее утаилось.
Среди всех вопросов она хотела
знать один лишь ответ.
Кто был отцом, знал ли о ней он,
или же только на матери сошелся свет?
Как время пришло, никто не знал,
кого винить, когда она оказалась под лестницей.
Сложно понять, кому доверять, когда ребенка
бросили умирать, гадая, кому же не наплевать.
31-е октября 02:30 – меньше четырех часов до отлива
Роуз заползает в чулан и осторожно вытаскивает Трикси. Никто не разговаривает и дом окутывает зловещая тишина. Кажется странным, что Лили не спешит к дочери, но я думаю, она шокирована. Как и мы. Кроме Роуз, которая снова управляет ситуацией. Она бережно опускает Трикси на паркетный пол коридора.
– Держи фонарик ровно, – рявкает она Конору, наклоняясь над моей племянницей и прощупывая пульс. Это занимает слишком долго, но наконец Роуз кивает.
– Она жива.
– О, слава богу! – говорит Лили, но улыбка вскоре сползает с ее лица. – Кто это сделал? – Никто не отвечает. – Кто из вас это сделал? Она же не сама заперлась в долбаном чулане.
– Погодите, – говорит Роуз. – Она жива, но что-то не так.
Мы наблюдаем, как она осматривает Трикси с ног до головы. Она без сознания, мертвенно бледная, и я замечаю, что на ней нет одного носка. Роуз тоже это видит и смотрит на голую ступню.
– У нее между пальцев засохло немного крови, – говорит Роуз, будто сама себе.
– А это что значит? – спрашивает Лили.
– Я… не уверена. Полагаю, кто-то ей что-то вколол.
– Что? Кто?
– Я не знаю, – отвечает Роуз. – Но мы не можем найти Нэнси. Твой набор для диабетика был в ее спальне, а инсулиновый шприц пропал…
Лили качает головой: – Ты же не хочешь сказать, что наша мать сделала это с Трикси? Она обожает внучку, любит ее сильнее, чем любую из нас.
Роуз вздыхает и будто бы сдувается: – Где сейчас Нэнси? У нас нет на это времени. Мне нужен твой набор для диабетиков.
Лили протягивает его Роуз и та достает из сумки маленькое устройство. Никто не осмеливается спросить, что она делает. Мне кажется, все задерживают дыхание. Роуз прокалывает палец Трикси и выдавливает капельку крови на аппарат.
– Не могу сказать точно, но мне кажется, ей вкололи чрезмерную дозу инсулина. Если я права, нам нужно действовать быстро или…
– Просто делай, что нужно, – тихо говорит Лили. Странно видеть ее плачущей и ранимой. Она всегда была несокрушимой сестрой.
Роуз бросается в библиотеку, где она спала, и возвращается со своей сумочкой. Это старомодный коричневый кожаный чемоданчик доктора. Подарок от бабушки, когда Роуз поступила в Кэмбридж для изучения ветеринарии. Она открывает его и достает большую иглу и маленькую ампулу.
– Что это? – спрашивает Конор.
– Глюкагон. В наборе у Лили он должен был быть, но тоже исчез. Собак лечат так же, поэтому если я права…
– Что, если ты ошибаешься? – шепчет Лили.
Роуз не обращает на нее внимания и ставит укол Трикси в предплечье.
Мы ждем, кажется, целую вечность. Время невозможно проследить. Потом Трикси открывает глаза. Она моргает несколько раз, останавливая взгляд на Лили.
– Мама?
– О, слава богу. Спасибо, спасибо, спасибо, – говорит Лили, обхватывая Трикси руками и целуя ее. У меня на глаза наворачиваются слезы радости, облегчения и любви. Оглядываясь, я вижу то же самое у остальных. Никто из присутствующих не навредил бы этому ребенку.
Вскоре мы возвращаемся в гостиную, подперев дверную ручку стулом, чтобы никто
